Blog

Удя рыбу, четыре красавицы гадают о счастье;
строго наставив сына, отец отправляет его в домашнюю школу

После отъезда Инчунь госпожа Син держала себя так, будто ничего не случилось. Зато госпожа Ван долго вздыхала у себя в комнате. Она воспитывала девушку с самого детства и была расстроена. Как раз в это время к ней пришел Баоюй справиться о здоровье. Заметив слезы на глазах матери, он молча стал в стороне и, лишь когда госпожа Ван сделала ему знак, сел рядом с нею на кан.
– О чем ты думаешь? – спросила госпожа Ван, видя, что сын не решается заговорить.
– Да так, ни о чем особенном, – ответил Баоюй. – Узнал, что второй сестре Инчунь тяжело живется, и стало больно. Бабушке ничего не сказал, а сам вторую ночь не сплю. Ни одна из наших барышень не смогла бы вынести подобных обид, что же говорить об Инчунь! Она самая слабая, самая робкая. Ни разу ни с кем не поссорилась. А сейчас вынуждена терпеть издевательства негодяя, не способного понять страдания женщины.
Баоюй едва не плакал.
– Ничего не поделаешь, – проговорила госпожа Ван. – Недаром говорится в пословице: «Выданная замуж дочь – все равно что выплеснутая из ковша вода». Чем я могу помочь?
– Я знаю, что делать, – заявил Баоюй. – Надо обо всем рассказать бабушке, попросить взять сестру Инчунь домой и поселить на острове Водяных каштанов, чтобы она могла по-прежнему играть с сестрами и не терпела издевательств Сунь Шаоцзу. Пусть хоть сто раз присылает за ней людей – мы ее не отпустим. Скажем, что таков приказ старой госпожи. Хорошо я придумал?
Слова Баоюя и рассердили и рассмешили госпожу Ван.
– Так нельзя! – сказала она. – Неужели ты не понимаешь, что девочка, когда вырастет, должна выйти замуж и переехать в дом мужа. А уж там как повезет, мать не может за нее вступиться, хороший попадется муж – ее счастье, плохой – ничего не поделаешь. Как говорится: «Выйдешь за петуха – угождай петуху, за собаку – собаке!» Не каждой суждено стать государыней, как твоей старшей сестре Юаньчунь. Инчунь еще молода, да и господин Сунь Шаоцзу не стар. У каждого свой характер, вот они и не ладят, но это только на первых порах. Пройдет несколько лет, появятся дети, и все образуется. Смотри только, ничего не говори бабушке! Проболтаешься – пеняй на себя! А теперь иди, хватит бездельничать!
Баоюй не проронил больше ни слова и, понурившись, вышел. Так хотелось излить тоску, но кому? Миновав ворота сада, он машинально направился к павильону Реки Сяосян и, едва переступив порог, не выдержал и громко заплакал.
Дайюй только что привела себя в порядок. Увидев Баоюя расстроенным, она встревоженно спросила:
– Что-нибудь случилось?
И несколько раз повторила этот вопрос, но Баоюй ответить не мог, наклонился над столом и всхлипывал.
Дайюй долго в упор смотрела на него, а потом с досадой спросила:
– Кто расстроил тебя? Уж не я ли?
– Нет, нет! – махнул рукой Баоюй.
– Тогда почему ты грустишь?
– Просто я подумал, что лучше умереть раньше, чем позже. Жить совсем неинтересно!
– Уж не рехнулся ли ты? – изумленно спросила Дайюй.
– Нет. – Баоюй покачал головой. – Сейчас я тебе кое-что расскажу, и ты все поймешь. Слышала, что рассказывала вторая сестра Инчунь? Видела, на кого она стала похожа? Вот я и думаю: стоит ли выходить замуж, если это приносит одни страдания? Вспомнилось мне, как мы создавали нашу «Бегонию», как сочиняли стихи и были счастливы! А сейчас сестра Баочай живет у себя дома, даже Сянлин не может нас навещать. Инчунь замужем. Иных уже нет среди нас. Пусто в доме! Я хотел попросить бабушку взять сестрицу Инчунь обратно, но матушка говорит, что я вздор болтаю. За короткое время сад наш стал просто неузнаваем! Что же будет здесь через несколько лет? Трудно даже себе представить! Чем больше я думаю, тем тяжелее становится на душе…
Дайюй все ниже склоняла голову и в конце концов с тяжелым вздохом опустилась на кан, отвернувшись от Баоюя. В это время Цзыцзюань принесла чай и остановилась в растерянности.
Появилась Сижэнь.
– Так я и знала, что вы здесь, второй господин! – воскликнула она. – Бабушка вас зовет.
Дайюй поднялась и пригласила Сижэнь сесть. Глаза ее были красны от слез. Баоюй принялся ее утешать:
– Не расстраивайся, сестрица! Я наговорил глупостей. Вдумайся в мои слова – и поймешь, что главное – это здоровье. Я скоро вернусь от бабушки, а ты пока отдыхай.
После ухода Баоюя Сижэнь тихонько спросила у Дайюй:
– Что случилось?
– Баоюю жаль вторую сестру Инчунь, – ответила Дайюй, – вот он и расстроился, а у меня глаза красные потому, что я их растерла. Как видишь, ничего не случилось.
Сижэнь промолчала и поспешила за Баоюем.
Когда Баоюй пришел к матушке Цзя, она спала, и ему пришлось вернуться во двор Наслаждения пурпуром.
До полудня Баоюй отдыхал, а проснувшись, взялся от скуки за первую попавшуюся книгу. Это были «Древние напевы». Баоюй наугад раскрыл книгу, и в глаза бросились строки:

Если только песни петь за хмельным вином,
Разве может человек долгий век прожить?

Стихотворение принадлежало Цао Мэндэ^[1]. У Баоюя болезненно сжалось сердце. Он отложил книгу, взял другую. Это оказались сочинения времен династии Цзинь. Баоюй полистал ее и тоже бросил. Подперев голову руками, он погрузился в задумчивость.
– Ты почему не читаешь? – спросила Сижэнь, заваривая чай.
Баоюй промолчал, взял чашку, отпил глоток. Сижэнь не понимала, что с ним творится. Вдруг Баоюй приподнялся и пробормотал:
– Душа бродит за пределами тела!..
Сижэнь чуть не прыснула со смеху. Спросить, что это значит, она не решалась и стала уговаривать Баоюя:
– Не хочешь читать, пойди в сад, погуляй. А то заболеешь от скуки.
Баоюй машинально кивнул и вышел.
Он сам не заметил, как очутился у беседки Струящихся ароматов. Там царило запустение. Со двора Душистых трав, куда направился Баоюй, доносились цветочные ароматы. Но двери и окна там были заперты, и Баоюй зашагал к павильону Благоухающего лотоса. Еще издали он заметил у отмели Осоки нескольких девушек, они стояли опершись на перила, а служанки, присев на корточки, что-то искали на земле.
Спрятавшись за искусственной горкой, Баоюй прислушался.
– Посмотрим, клюнет или нет? – сказала одна из девушек, судя по голосу, Ли Вэнь.
– Уплыла! – раздался голос Таньчунь. – Я знала, что не клюнет!
– Подожди, сестра, стой смирно, – послышался третий голос. – Она сейчас приплывет.
– Приплыла!
Это крикнули Ли Ци и Сюянь.
Баоюй, не утерпев, поднял камешек и бросил в воду. Послышался всплеск. Девушки вздрогнули.
– Кто это нас пугает?
Баоюй выбежал из-за горки и воскликнул:
– Хороши! Сами развлекаетесь, а мне ни слова!
– Так я и знала, что это брат Баоюй! – воскликнула Таньчунь. – Теперь плати за вспугнутую рыбу! Она наверняка бы клюнула, да ты помешал!
– Это я должен вас наказать за то, что не позвали меня с собой!
Все рассмеялись.
– Давайте ловить по очереди, – предложил Баоюй. – Загадаем: кто поймает, у того будет счастливый год, а кто не поймает – у того несчастливый! Ну, кто первый?
Таньчунь предложила Ли Вэнь, но та отказалась.
– В таком случае я буду первой, – заявила Таньчунь и обернулась к Баоюю: – Попробуй только опять вспугнуть рыбу!
– Я не рыбу пугал, а вас, – возразил Баоюй. – Лови сколько душе угодно!
Таньчунь закинула удочку. Вскоре поплавок дрогнул и ушел под воду. Девушка дернула удилище, и все увидели на берегу трепещущую рыбку. Шишу схватила ее и пустила в кувшин с водой. Таньчунь передала удочку Ли Вэнь. Та забросила ее и, как только дрогнул поплавок, выдернула. Крючок был пуст. Девушка забросила вновь, но едва дрогнула леска, снова выдернула. Опять ничего. Ли Вэнь взяла крючок, осмотрела – он был согнут.
– Теперь понятно, почему не ловится! – воскликнула она, приказала Суюнь выправить крючок, насадить нового червяка и поправить тростниковый поплавок. После этого она вновь закинула удочку. Поплавок погрузился в воду, и девушка, дернув удилище, вытащила карасика величиной не больше двух цуней.
– Теперь пусть ловит брат Баоюй, – сказала Ли Вэнь.
– Нет, сначала сестры Ли Ци и Син Сюянь, – возразил Баоюй. – А я после.
Сюянь ничего не ответила, а Ли Ци сказала:
– Нет, пусть все же попробует брат Баоюй!
– Хватит препираться! – воскликнула тут Таньчунь. – Глядите, вся рыба ушла в сторону сестрицы Ли Ци! Пусть она и ловит…
Ли Ци взяла удочку и не успела закинуть, как поймала рыбешку. Син Сюянь тоже повезло. Затем удочка снова очутилась у Таньчунь, и та протянула ее Баоюю.
– Что ж, придется мне быть Тайгуном!^[2] – воскликнул Баоюй и, встав на камень у самой воды, закинул удочку.
Ему и в голову не пришло, что рыбки, заметив тень на воде, скроются. Напрасно ждал он, когда дрогнет леска. Одна рыбка плеснулась было поблизости, но Баоюй ее спугнул, качнув удилище.
– Я нетерпелив, – с досадой произнес Баоюй, – а она не торопится. Как же быть? Милая рыбка, приди же скорее! Выручи меня!
И такая мольба звучала в его голосе, что девушки невольно рассмеялись. В этот момент поплавок дрогнул. Вне себя от радости, Баоюй с силой дернул удилище. Оно ударилось о камень и сломалось; леска оборвалась, крючок отлетел в сторону. Девушки покатились со смеху.
– Никогда не видела таких неуклюжих, как ты! – сквозь смех заметила Таньчунь.
Прибежала запыхавшаяся Шэюэ.
– Старая госпожа проснулась и зовет вас к себе, второй господин! – крикнула она. – Идите немедля!
Все встревожились.
– Зачем старая госпожа зовет второго господина? – осведомилась у служанки Таньчунь.
– Не знаю, – ответила Шэюэ. – Слышала, будто что-то случилось, а что – не знаю. За второй госпожой Фэнцзе тоже послали служанку.
Бледный от волнения Баоюй промолвил:
– Опять, наверное, с кем-нибудь из служанок случилось несчастье!
– Не знаешь – не говори! – сказала Таньчунь. – Поспеши лучше к бабушке. А потом через Шэюэ сообщишь нам в чем дело.
У матушки Цзя была госпожа Ван, и у Баоюя отлегло от сердца. Женщины играли в домино, значит, ничего особенного не случилось.
Едва Баоюй появился, как матушка Цзя спросила:
– Не помнишь, что ты чувствовал во время болезни в позапрошлом году, когда буддийский и даосский монахи тебя исцелили?
– Вначале сильно болел затылок, – ответил Баоюй, – будто меня ударили палкой. Даже в глазах от боли потемнело, и показалось, будто комната полна демонов с черными лицами и оскаленными клыками. Это они меня избивали. Потом голову будто сдавило железными обручами, и от боли я перестал соображать. Но вскоре пришел в себя, и мне почудилось, будто в комнату льется золотое сияние. Как только оно достигло моей постели, демоны скрылись. Голова перестала болеть, на душе стало легко и свободно.
– А ведь там как раз было нечто подобное, – сказала матушка Цзя госпоже Ван.
Пришла Фэнцзе и, поприветствовав матушку Цзя и госпожу Ван, спросила:
– Вы хотели мне что-то сказать, бабушка?
– Помнишь, как в позапрошлом году на тебя нашло наваждение? – обратилась к ней матушка Цзя.
– Очень смутно, – ответила Фэнцзе. – Помню только, что потеряла власть над собой, хватала что под руку попадет, бросалась на всех, хотела убить, дошла до полного изнеможения, но остановиться не могла.
– А как стала поправляться, помнишь? – снова спросила матушка Цзя.
– Как будто услышала чей-то голос, а чей – не знаю, и слов не припомню.
– Наверняка все это дело ее рук, – сказала матушка Цзя. – С ними случилось то же, что с женой хозяина закладной лавки. Какая негодная женщина! А Баоюй считал ее приемной матерью! Хвала богу, буддийский монах и даос спасли мальчику жизнь. А мы их так и не наградили.
– Что это вы, бабушка, вдруг вспомнили о нашей болезни? – поинтересовалась Фэнцзе.
– Спроси мою невестку, – ответила матушка Цзя.
И госпожа Ван начала:
– Муж рассказал, что приемная мать – женщина злая и к тому же колдунья. Как только это выяснилось, ее забрали в Приказ парчовых одежд^[3], а потом передали в ведомство наказаний. Преступница приговорена к смертной казни. А донес на нее не то Пань Саньбао, не то еще кто-то. Имени точно не помню, знаю только, что человек этот продал свой дом владельцу закладной лавки втридорога, а потом стал требовать еще денег. Хозяин, само собой, отказался их дать. Тогда Пань Саньбао за крупную сумму сговорился с колдуньей, она пришла в дом хозяина лавки, где часто бывала, сотворила заклинание, после чего жена хозяина все в доме перевернула вверх дном. А колдунья, как ни в чем не бывало, заявилась к хозяину и пообещала вылечить его жену. Взяла немного жертвенных бумажных денег, фигурки лошадей, сожгла их, и больной стало легче. Знали бы вы, сколько денег она взяла за лечение! Не подумала, что Будда все видит и знает и злодеяние ее раскроется. Так и случилось. В тот день она в спешке обронила узелок, а хозяйские слуги его подобрали. В узелке оказалось множество вырезанных из бумаги человеческих фигурок и четыре каких-то странных пахучих пилюли. Пока слуги рассматривали находку, старуха вернулась искать узелок. Тут ее и задержали. Стали обыскивать и нашли коробочку. Открыли, а там – два голых демона, вырезанных из слоновой кости, и семь покрытых киноварью иголок для вышивания. Старуху тогда отправили в Приказ парчовых одежд, и на допросе она призналась, что к ее услугам прибегали многие женщины и барышни из знатных семей. Дома у нее нашли вырезанных из дерева злых демонов и коробочки с благовониями, нагоняющими тоску. Мало того. В тайнике за каном обнаружили фонарь с изображением семи звезд, а под фонарем – несколько сделанных из травы человечков – у одних головы стянуты обручами, у других из груди торчат гвозди, у третьих на шее замки. Шкаф весь завален фигурками, вырезанными из бумаги, а под ними – счета, – из них ясно, кому и за какую плату старуха оказывала услуги. Столько денег ей передавали на масло и благовония, что и не счесть.
– Теперь все ясно, – вскричала Фэнцзе. – Это она навела на нас порчу! Потом, когда я уже выздоровела, не раз видела, как эта колдунья приходила к наложнице Чжао за деньгами. Увидит меня, побледнеет, глаза забегают, как у воровки. Смотрела я на нее и думала – в чем дело? А оно вот, оказывается, в чем. Что же, все ясно. Кому-то завидно, что я заправляю всеми хозяйственными делами в доме, вот и хотели меня извести. Но Баоюя за что? Чем он виноват? И как можно было дойти до такой жестокости!
– А Баоюя за то, – заметила матушка Цзя, – что он – мой любимец. Не Цзя Хуань, а он. Разве не может такого быть?
– Жаль, что колдунья в тюрьме и нельзя ее вызвать сюда, допросить. А без доказательств наложница Чжао ни в чем не признается. Так стоит ли затевать скандал? Ведь дело очень серьезное. Как бы нам не попасть в неловкое положение! Когда-нибудь и наложницу Чжао настигнет кара, и тогда она сама все расскажет.
– Ты, пожалуй, права, – согласилась матушка Цзя. – В таком деле без доказательств никак нельзя. Но милосердный Будда все видит. Разве не помог он Фэнцзе и Баоюю? Ладно, дело прошлое, не надо больше о нем вспоминать. Поужинайте со мной, а потом вместе домой пойдете!
И матушка Цзя распорядилась подать ужин.
– Ну что вы, бабушка, о нас беспокоитесь? – улыбнулась Фэнцзе и велела девочке-служанке, стоявшей в ожидании приказаний, нести еду.
В это время вошла Юйчуань и обратилась к госпоже Ван:
– Господин Цзя Чжэн ищет какую-то вещь и просит вас, госпожа, сразу после ужина прийти и помочь ему.
– Не задерживайся, – сказала матушка Цзя госпоже Ван. – Может быть, у твоего мужа какое-нибудь важное дело.
Не успела госпожа Ван вернуться к себе, как сразу же нашла то, что искал Цзя Чжэн. Они завели разговор о разных пустяках, и Цзя Чжэн, как бы между прочим, осведомился:
– Инчунь уехала?
– Уехала. Знаешь, она все время плачет. Говорит, что господин Сунь жесток и невыносим.
И госпожа Ван рассказала мужу все, что слышала от самой Инчунь.
– Я всегда знал, что они друг другу не пара, – вздохнул Цзя Чжэн. – К несчастью, мой старший брат давно просватал Инчунь, и я ничего не мог сделать!
– Они только что поженились. Надеюсь, со временем все уладится, – сказала госпожа Ван и вдруг рассмеялась.
– Ты что смеешься? – удивился Цзя Чжэн.
– Вспомнила рассуждения Баоюя на этот счет, – ответила госпожа Ван. – Он совсем еще глуп. Как малый ребенок.
– Что же он говорил? – заинтересовался Цзя Чжэн.
Госпожа Ван передала мужу свой разговор с сыном.
Цзя Чжэн не сдержал улыбки и произнес:
– Кстати, я вспомнил об одном деле. Плохо, что мальчик целые дни проводит в саду. С дочерью проще – она все равно уйдет в чужую семью, а сына надо учить и воспитывать, иначе добром дело не кончится. Тут как-то мне порекомендовали учителя, уроженца юга, человека весьма ученого и высокой нравственности. Но я подумал, что южане обычно отличаются мягким характером, а городские дети избалованы и не в меру хитры, кого хочешь одурачат. Но учитель, чтобы не потерять лица, ни за что не признается в этом и таким образом будет воспитаннику потакать. Вот почему старшие нашего рода никогда не приглашали учителей, а выбирали пожилого и самого ученого человека из своей же семьи и делали учителем домашней школы. Нынешний учитель господин Цзя Дайжу ученостью не отличается, зато держит учеников в строгости. Чем праздно проводить время, пусть лучше Баоюй ходит в школу.
– Вы совершенно правы, – согласилась госпожа Ван. – Пока вы отлучались по служебным делам, мальчик болел, а теперь пусть возобновит учение.
На том разговор окончился.
На следующее утро, как только Баоюй привел себя в порядок после сна, слуги сообщили:
– Старший господин велит господину Баоюю пожаловать.
Баоюй поспешил к отцу, справился о его здоровье и молча стал в сторонке.
– Ты совсем забросил учение, – строго произнес Цзя Чжэн. – Несколько переписанных тобою текстов не в счет. Говорят, ты ссылаешься на болезнь и не желаешь учиться. Совсем распустился. Ведь ты сейчас совершенно здоров. Целыми днями играешь с сестрами, устраиваешь возню со служанками, а делом не занимаешься. Стишки пишешь, и те посредственные. А на государственных экзаменах главное – написать восьмичленное сочинение на заданную тему. Если за год не сделаешь никаких успехов, учиться тебе незачем, а мне сын-неуч не нужен.
Цзя Чжэн позвал Ли Гуя и приказал:
– С завтрашнего дня пусть Бэймин сопровождает Баоюя в школу. Приведите в порядок учебники и принесите мне посмотреть. В первый день я сам отведу Баоюя в школу! Иди! – крикнул он сыну. – Утром буду ждать тебя!
Баоюй ничего не ответил, постоял немного и возвратился во двор Наслаждения пурпуром.
Сижэнь с волнением дожидалась его. Когда же он приказал ей собрать учебники, обрадовалась. Баоюй послал служанку известить матушку Цзя о решении отца, надеясь, что бабушка пожалеет его и оставит дома. Но матушка Цзя велела позвать его и сказала:
– Выполни волю отца. Не серди его. А будет тяжело – скажешь мне!
Пришлось Баоюю смириться.
– Разбудите меня завтра пораньше, – приказал он служанкам, – отец собирается вести меня в школу.
Чтобы Баоюй не проспал, Сижэнь с Шэюэ всю ночь попеременно сидели у его постели.
Приведя себя утром в порядок, Баоюй послал девочку-служанку передать Бэймину, чтобы тот ждал его у вторых ворот с учебниками и остальными школьными принадлежностями.
Сижэнь все поторапливала Баоюя. Наконец он собрался и вышел из дому. Но, прежде чем пойти к отцу, послал разузнать, у себя ли он.
– К господину пожаловал гость, – ответил мальчик-слуга, – и ждет, пока господин оденется.
Баоюй вошел в кабинет, когда Цзя Чжэн как раз собирался посылать за ним слугу. Отец дал ему еще несколько наставлений, после чего оба сели в коляску. За коляской следовал Бэймин, неся книги.
Цзя Дайжу уже был предупрежден, что придет Цзя Чжэн и приведет Баоюя, и как только тот появился, поднялся ему навстречу. Цзя Чжэн и учитель справились о здоровье друг друга, и учитель спросил:
– Как поживает ваша почтенная матушка?
Баоюй тем временем подошел к Дайжу, поклонился. Цзя Чжэн попросил Дайжу сесть и лишь после этого сел сам.
– Я хочу вас кое о чем попросить, потому и приехал вместе с сыном, – начал он. – Мальчик вырос и должен готовиться к государственным экзаменам, дабы в будущем добиться высокого положения и славы. Дома – одно баловство. Единственное, чем он занимается, – это сочиняет стихи, дело малополезное, да и сами по себе стихи несерьезные: про облака, росу и луну. В жизни это не пригодится.
– Мальчик не только красивый, но и умный, почему же не учится, а увлекается ребяческими забавами? – сокрушенно покачал головой Дайжу. – Стихами, конечно, заниматься не вредно, но после того, как постигнешь остальные науки.
– Совершенно с вами согласен, – промолвил Цзя Чжэн. – Потому прошу вас отныне заставлять его побольше читать, учить наизусть канонические книги и писать сочинения. Будет лениться – строго его наказывайте. Это пойдет ему только на пользу. По крайней мере не зря проживет жизнь.
Цзя Чжэн встал, поклонился Дайжу, поговорил с ним еще немного и попрощался. Дайжу проводил его до ворот и попросил передать старой госпоже пожелания здоровья. Цзя Чжэн сказал, что непременно передаст, и уехал. Когда Дайжу вернулся, Баоюй сидел возле окна в юго-западном углу комнаты, а перед ним на столе лежали две стопки книг и тетрадки с сочинениями. Бумагу, тушь, кисти и тушечницу он велел Бэймину убрать в ящик.
– Я слышал, Баоюй, ты болел, – обратился к юноше Дайжу. – Как сейчас себя чувствуешь?
– Хорошо, – вставая, ответил Баоюй.
– Тогда приступим к занятиям, – заявил Дайжу. – Учись усердно! Тогда оправдаешь надежды отца, станешь настоящим человеком. Начнем с пройденного. Каждое утро, до завтрака, будешь читать канонические книги, после завтрака – писать сочинение, в полдень толковать прочитанные тексты и несколько раз повторять их вслух.
– Слушаюсь, – ответил Баоюй, снова сел, огляделся. Ни Цзинь Жуна, ни других его сверстников не было. Баоюй увидел каких-то незнакомых мальчиков, маленьких и очень невоспитанных. Баоюй вспомнил о Цинь Чжуне и загрустил. С ним, по крайней мере, можно было делиться своими сокровенными мыслями.
От чтения Баоюя оторвал голос Дайжу:
– Сегодня можешь уйти пораньше! Толкованием текстов займемся завтра. Ты мальчик способный, вот и подготовь две главы. Я посмотрю, что ты знаешь, достиг ли каких-нибудь успехов за последнее время.
Слова учителя привели Баоюя в волнение.
Если хотите узнать, как прошел следующий день Баоюя в школе, прочтите следующую главу.

Старый учитель предостерегает упорствующего в своих заблуждениях юношу;
дурной сон повергает в смятение обитательницу павильона Реки Сяосян

Итак, когда Таньчунь и Сянъюнь собрались уходить, снаружи послышался голос:
– Ах, негодяйка! Кто позволил тебе в саду безобразничать?
– Здесь совершенно невозможно жить! – вскричала Дайюй, указав рукой на окно.
Хотя Дайюй была любимицей матушки Цзя, служанки не очень-то ее жаловали. И вот сейчас Дайюй решила, что кто-то подбил старуху ее обругать, потому что она сирота. Как же стерпеть подобную обиду? Внутри у Дайюй все перевернулось, к горлу подступил комок, и она лишилась сознания.
– Барышня! – с горестным воплем бросилась к ней Цзыцзюань. – Что с вами? Очнитесь!
Мало-помалу к Дайюй вернулось сознание, но, все еще не в силах произнести ни слова, она только указывала рукой на окно.
Таньчунь вышла во двор и увидела старуху с костылем, которая гнала грязную, растрепанную девчонку.
– Я здесь присматриваю за фруктами, а ты зачем явилась? – орала старуха. – Погоди, придешь домой, живого места на тебе не оставлю!
Девчонка стояла поодаль и, сунув в рот палец, смеялась.
– Бессовестная! – напустилась на старуху Таньчунь. – Как ты смеешь здесь ругаться?
Старуха с заискивающей улыбкой ответила:
– Да я не ругаюсь. Внучку отсылаю домой. Чтобы не натворила чего-нибудь. А то увязалась за мной.
– Нечего оправдываться! Живо убирайся отсюда! – оборвала ее Таньчунь. – Барышня Линь Дайюй нездорова, а ты здесь кричишь!
Старуха сокрушенно покачала головой и поспешила ретироваться. Следом за ней убежала девчонка.
Вернувшись в комнату, Таньчунь увидела, что Сянъюнь держит Дайюй за руку и плачет, а Цзыцзюань, обняв барышню, растирает ей грудь.
Наконец Дайюй приоткрыла глаза.
– Ты подумала, что старуха тебя ругает? – спросила Таньчунь.
Дайюй кивнула.
– Она внучку свою ругала, – продолжала Таньчунь. – Этим грубиянкам все нипочем. Ни с чем не считаются!
Дайюй вздохнула, взяла Таньчунь за руку, промолвила:
– Сестрица… – и умолкла.
– Не тревожься, – сказала Таньчунь. – Я пришла навестить тебя, как сестра сестру. У тебя мало преданных служанок. А тебе сейчас нужны покой и забота. Надо вовремя принимать лекарства и выбросить из головы мрачные мысли. Тогда ты поправишься, и мы снова соберем наше поэтическое общество. Как это будет прекрасно!
– Это будет для нас просто счастьем, – добавила Сянъюнь.
– Вы хотите меня утешить, я понимаю, но мне не дожить до этого дня! – прерывающимся голосом произнесла Дайюй.
– Ну что ты! – возразила Таньчунь. – Кому не приходится болеть? И как только ты могла такое подумать! Лучше отдыхай! Мы пойдем к старой госпоже и скоро вернемся. А что-нибудь понадобится – пусть Цзыцзюань скажет мне.
– Дорогая сестренка! – сквозь слезы проговорила Дайюй. – Скажи старой госпоже, что я хотела справиться о ее здоровье, но из-за болезни не смогла прийти. И непременно передай, что у меня ничего серьезного, пусть не беспокоится.
– Все передадим, как ты просишь, – пообещала Таньчунь. – А ты лечись!
Она вышла, а следом за ней Сянъюнь.
Цзыцзюань помогла Дайюй лечь и села возле нее, поручив все домашние дела Сюэянь. При взгляде на Дайюй сердце ее сжималось от жалости, и она с трудом сдерживала слезы.
Дайюй долго лежала с закрытыми глазами, однако уснуть не могла. Раньше сад казался ей глухим и безлюдным, а сейчас чудился шум ветра, стрекот насекомых, пение птиц, чьи-то шаги, детский плач – все это тревожило, и Дайюй велела опустить полог над кроватью.
Сюэянь принесла суп из ласточкиных гнезд. Цзыцзюань подняла полог и тихо спросила:
– Барышня, может быть, съедите немного супа?
– Съем, – еле слышно отозвалась Дайюй.
Цзыцзюань помогла Дайюй сесть. Потом взяла чашку с супом, прежде сама попробовала, а затем поднесла чашку к губам Дайюй. Девушка открыла глаза, начала есть, отпила несколько глотков и покачала головой – не хватило сил сказать, что не хочет. Цзыцзюань отдала чашку Сюэянь и осторожно уложила Дайюй.
Полежав немного, Дайюй почувствовала себя спокойнее, но тут за окном послышался тихий голос:
– Сестра Цзыцзюань дома?
Сюэянь выбежала во двор, увидела Сижэнь и еще тише ответила:
– Она в комнате у барышни.
– Что с барышней? – спросила Сижэнь.
Они вошли в дом, и Сюэянь все подробно рассказала: что было ночью и что случилось сейчас.
Сижэнь взволнованно произнесла:
– К нам только что приходила Цуйлюй, сказала, что ваша барышня заболела. Второй господин Баоюй как услышал, так сразу послал меня узнать, что с ней.
В это время из-за дверной занавески показалась Цзыцзюань и поманила рукой Сижэнь.
– Барышня уснула? – спросила, подходя, Сижэнь.
– Слышала, что рассказала сестра Сюэянь? – вопросом на вопрос ответила Цзыцзюань.
Сижэнь кивнула и, нахмурившись, спросила:
– Что же делать? Прошлой ночью Баоюй до смерти перепугал меня.
– Баоюй? – изумилась Цзыцзюань.
– Да, Баоюй. Когда он ложился спать, все как будто было в порядке, – стала рассказывать Сижэнь. – И вдруг среди ночи он стал кричать, что у него болит душа, что кто-то ножом вырезал ему сердце – словом, болтал всякий вздор. Лишь на рассвете немного успокоился. Ну скажи, как тут не напугаться! Нынче он даже в школу не пойдет, надо звать врача.
В этот момент Дайюй снова закашлялась и слабым голосом спросила:
– С кем ты там разговариваешь?
– Это сестра Сижэнь пришла навестить вас, барышня, – отвечала Цзыцзюань.
Дайюй попросила Цзыцзюань помочь ей подняться и жестом пригласила Сижэнь сесть. Сижэнь принялась уговаривать Дайюй:
– Не надо вам подниматься, барышня, лучше лежите.
– Ладно, – отвечала Дайюй, – не волнуйся по пустякам. Ты, кажется, говорила, что ночью у кого-то болела душа? У кого же?
– У второго господина Баоюя, – отвечала Сижэнь. – Наваждение на него нашло. На самом деле ничего не было.
Дайюй поняла, что Сижэнь не хочет ее огорчать, и, тронутая заботой девушки, опечалилась. Затем, помолчав, спросила:
– А еще что он говорил?
– Больше ничего.
Дайюй кивнула, снова умолкла, а потом со вздохом промолвила:
– Не говори второму господину, что я болею, а то забросит занятия и навлечет гнев отца.
Сижэнь обещала.
– Барышня, ложитесь, – продолжала она уговаривать Дайюй.
Дайюй послушалась и легла. Сижэнь посидела еще немного и вернулась во двор Наслаждения пурпуром. Она сказала Баоюю, что у Дайюй ничего серьезного, и он успокоился.

А сейчас расскажем о Таньчунь и Сянъюнь. Покинув павильон Реки Сяосян, они отправились к матушке Цзя.
По дороге Таньчунь предупредила Сянъюнь:
– Будь осторожна, сестрица, не расстраивай старую госпожу, не болтай лишнего, как только что у Дайюй.
– Да, да, – с улыбкой отвечала Сянъюнь. – Это я от расстройства забыла об осторожности!
Услышав, что Дайюй нездорова, матушка Цзя сокрушенно сказала:
– Как часто она болеет! И Баоюй тоже. Дайюй выросла, и теперь ей особенно надо беречь здоровье. Уж очень она впечатлительна.
Все молча слушали матушку Цзя, никто ни слова не проронил.
– Распорядись, чтобы врач, который придет к Баоюю, заодно и барышню Линь Дайюй осмотрел, – обратилась матушка Цзя к Юаньян, и та пошла выполнять приказание старой госпожи.
Поужинав у матушки Цзя, Таньчунь и Сянъюнь возвратились в сад, но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день пришел доктор Ван, осмотрел Баоюя и сказал, что никакой опасности нет; немного нарушено пищеварение и легкая простуда.
В это время к Дайюй послали служанок предупредить, что к ней сейчас придет врач.
Цзыцзюань поспешила укрыть Дайюй одеялом, опустила полог над кроватью, а Сюэянь принялась за уборку.
Вскоре появился Цзя Лянь в сопровождении врача и сказал:
– Барышни могут остаться, почтенный доктор – свой человек в доме.
Старуха служанка откинула дверную занавеску и пропустила врача в прихожую, где его пригласили сесть.
– Сестра Цзыцзюань, – сказал Цзя Лянь, – расскажи доктору о болезни твоей барышни.
– Погодите, – остановил его доктор. – Разрешите сначала исследовать пульс больной, выслушайте мое заключение, а потом скажете, прав ли я. Если ошибусь, барышни мне подскажут.
Цзыцзюань высвободила из-под полога руку Дайюй, положила на подушку, сняла браслеты.
Доктор долго прощупывал пульс то на одной руке, то на другой, после чего вышел в прихожую и сказал Цзя Ляню:
– Все шесть пульсов бьются неровно. Причиной тому, пожалуй, меланхолия.
Заметив Цзыцзюань, стоявшую в дверях, ведущих во внутреннюю комнату, доктор Ван обратился к ней:
– При такой болезни бывают головокружения, потеря аппетита, дурные сны; мучает бессонница, повышается раздражительность. Неосведомленные могут счесть все это капризами, на самом же деле так происходит потому, что сила «инь» в печени подавлена, деятельность сердца ослаблена. Словом, причина кроется в болезни… Прав я или не прав?
Цзыцзюань кивнула и повернулась к Цзя Ляню:
– Доктор совершенно прав.
– В таком случае разговор на этом можно окончить, – сказал доктор и вместе с Цзя Лянем отправился во внешний кабинет, чтобы выписать лекарство. Мальчики-слуги заранее приготовили розовую бумагу.
Доктор Ван выпил чаю, попросил кисть и написал:
«Все шесть пульсов бьются неровно, причина тому – печальные мысли, расстраивающие больную. Левый пульс почти не прощупывается – что свидетельствует об упадке сердечной деятельности. Средний пульс напряженный, в этом сказывается нарушение деятельности печени. Печень входит в сферу влияния стихии дерева и в свою очередь действует на селезенку, которая подчиняется влиянию стихии земли. От этого потеря аппетита. Непрерывная борьба между силами стихий дерева и земли оказывает неблагоприятное влияние на легкие, подвластные стихии металла. Воздух не проникает в легкие, и в них образуется мокрота. Дыхание становится прерывистым, что вызывает кипение крови, отсюда и кровохарканье. Поэтому прежде всего необходимо очистить печень и легкие и поддержать деятельность сердца и селезенки. Укрепляющее средство при болезнях такого рода есть, но злоупотреблять им не следует, поэтому для начала предлагаю „черное скитание“, которое впоследствии следует заменить более сильным средством для восстановления деятельности легких. Если сочтете мой рецепт пригодным, счастлив буду его предложить».
Он прописал семь средств, их нужно было принимать вместе с дополнительными настоями, чтобы лучше усваивались.
Посмотрев рецепт, Цзя Лянь спросил:
– Разве володушка употребляется при усиленном кипении крови?
– Вам известно лишь, что володушка – средство возбуждающее и при кровохарканье противопоказано, – улыбнулся доктор, – а знаете ли вы, что володушка, сваренная на крови черепахи, незаменимое средство для восполнения недостатка частиц «ян» в печени? Она не только не способствует кипению крови, но, наоборот, укрепляет печень. В «Медицинском каноне» говорится: «Если познал причину болезни – непременно найдешь и лекарство, если не познал, тщетно его искать». Володушка на крови черепахи успокаивающе действует на больного, как Чжоу Бо на Лю Бана^[5].
Цзя Лянь согласно кивнул и сказал:
– Так вот оно что, оказывается! Прекрасно!
– Пусть больная соизволит принять лекарство дважды, – промолвил доктор Ван, – потом дозу следует изменить или же выписать новый рецепт. Извините, но мне пора, дел много. Если позволите, зайду в другой день.
Провожая доктора, Цзя Лянь спросил:
– Значит, Баоюю лекарства не нужны?
– Второй господин Баоюй вполне здоров, – отвечал доктор Ван. – Пусть погуляет, подышит воздухом, и все будет в порядке.
После ухода доктора Цзя Лянь велел приготовить лекарство и вернулся домой, где рассказал Фэнцзе о болезни Дайюй.
Вскоре явилась с докладом жена Чжоу Жуя. Цзя Лянь на половине ее прервал, сказав:
– Я занят, докладывайте теперь второй госпоже, – и ушел.
Жена Чжоу Жуя так и сделала, а доложив все до конца, сказала Фэнцзе:
– Барышня Линь Дайюй совсем плоха, – я только сейчас от нее, – бледная, худая, кожа да кости. Спрашиваю, как она себя чувствует, ничего не говорит, только плачет. А Цзыцзюань мне вот что сказала: «Барышня наша совсем расхворалась, а с деньгами туго. Попросить барышня не решается, вот я и хочу получить у второй госпожи Фэнцзе свое жалованье вперед за два месяца. Захочется барышне чего-нибудь, будет на что купить. Лекарства, правда, нам ничего не стоят, на них идут деньги из общей казны, но ведь есть и другие расходы». Я обещала помочь ей, поэтому прошу вас, доложите мою просьбу госпоже Ван.
– Ладно, сделаем так, – после некоторого раздумья ответила Фэнцзе. – Я дам Цзыцзюань несколько лянов серебра на расходы. Только смотри, чтобы не узнала барышня Дайюй. А месячное жалованье выдать сейчас нельзя. Выдашь тебе – остальные начнут требовать. Помнишь, как наложница Чжао вступила в перепалку с третьей барышней Таньчунь? А все из-за жалованья! Кроме того, ты ведь знаешь, как увеличились у нас расходы и сократились доходы. Положение нелегкое, не знаю, как вывернуться. А меня обвиняют в нерасчетливости, мало того, говорят, будто я все деньги отсылаю матери и ее семье. Но они либо ничего не смыслят, либо просто так болтают. Ты, тетушка, сама ведешь хозяйство и знаешь, что делается в доме!
– Обижают вас незаслуженно! – поддакнула жена Чжоу Жуя. – Семья большая! Кто кроме вас мог бы вести хозяйство? О женщинах я уже не говорю, но даже мужчины, будь они о трех головах и шести руках, и то не справились бы! У кого же это поворачивается язык такое про вас говорить? – Она усмехнулась и добавила: – Ах, вторая госпожа, дураков на свете немало! Чжоу Жуй недавно ездил по разным местам, так он рассказывал, что нас считают очень богатыми. Про какие-то кладовые болтают, набитые драгоценностями, про посуду, отделанную золотом и яшмой. Про то, что старшая барышня, супруга государя, чуть ли не половину вещей из императорского дворца переслала родителям. А когда приезжала недавно их навестить, золото и серебро повозками везла. И будто теперь убранство в доме как в хрустальном дворце царя Драконов. А на жертвоприношения, говорят, за один день было истрачено несколько десятков тысяч лянов серебра! Но для семьи Цзя это все равно что вырвать шерстинку у быка. Львы у ворот дворцов Нинго и Жунго сделаны из яшмы! В саду стоит золотой цилинь. Было два, но одного украли. Взрослые служанки, не говоря уже о госпожах и барышнях, только и знают, что пить вино, слушать музыку, играть в шахматы да заниматься рисованием – за них все делают девочки-служанки. А уж в какие шелка наряжаются, какие яства вкушают – простому человеку и во сне не приснится! Для господ молодых и барышень ни в чем нет отказа: захотят луну с неба – им тотчас принесут для забавы. Даже песенку про это сочинили:

Богатства много в вотчине Нинго,
И в вотчине Жунго полно добра,
И ценятся не больше, чем навоз,
Там золото и слитки серебра.

Одежды там – носить не износить,
Там пищи самой вкусной – есть не съесть…

Тут жена Чжоу Жуя запнулась и умолкла. Дело в том, что следующая строка песенки была такая:

Напрасно их сокровища считать, —
Ведь все равно ни счесть их, ни учесть!

Тетушка так увлеклась, что совсем забыла об этом.
Фэнцзе сразу смекнула в чем дело и потребовала, чтобы тетушка продолжала, сказав при этом:
– Все это глупости! Хотелось бы мне только знать, кто распускает слухи о золотых цилинях.
– Наверняка имеют в виду маленького золотого цилиня, которого старый даос когда-то подарил второму господину Баоюю, – пояснила жена Чжоу Жуя. – Второй господин его потерял, а барышня Ши Сянъюнь нашла и вернула ему, – вот откуда, я думаю, пошли слухи. Ну, скажите, госпожа, не смешно ли?
– Скорее грустно, а не смешно, – возразила Фэнцзе. – Мы все беднеем, а про наши богатства легенды рассказывают. Недаром пословица гласит: «Свинье лучше не быть чересчур жирной, а человеку – чересчур знаменитым». Ума не приложу, что делать!
– И не зря беспокоитесь, – согласилась жена Чжоу Жуя. – В городе только об этом и говорят – и в чайных, и в винных лавках, и даже на улицах. На чужой роток не накинешь платок!
Фэнцзе велела Пинъэр отвесить несколько лянов серебра, отдала их тетушке Чжоу и сказала:
– Передай серебро Цзыцзюань и предупреди, что это на дополнительные расходы. Если еще потребуется, пусть берет из казны, а о своем месячном жалованье и не заикается. Девушка она умная и поймет, отчего я так говорю. Как выберу свободное время, зайду навестить барышню Линь Дайюй.
Тетушка Чжоу взяла серебро, поклонилась и вышла.
На этом мы ее и оставим.
Вернемся теперь к Цзя Ляню. Только он вышел из дома, как навстречу ему бросился мальчик-слуга:
– Батюшка вас зовет! Хочет с вами поговорить.
Цзя Лянь поспешил к отцу. Усадив его, Цзя Шэ сказал:
– Говорят, будто из лекарского приказа вызвали в императорский дворец старшего врача и двух младших. Заболела какая-то женщина, но не из придворных, повыше. От нашей государыни были вести?
– Не было, – ответил Цзя Лянь.
– Расспроси-ка Цзя Чжэна и Цзя Чжэня, – велел Цзя Шэ. – Если и они ничего не знают, придется посылать человека в лекарский приказ.
Выйдя от отца, Цзя Лянь первым долгом послал слугу в лекарский приказ, а сам отправился к Цзя Чжэну.
– Откуда ты это взял? – выслушав Цзя Ляня, спросил Цзя Чжэн.
– Отец сказал, – ответил Цзя Лянь.
– В таком случае придется вам с Цзя Чжэнем поехать и все подробно разузнать, – промолвил Цзя Чжэн.
– Я послал в лекарский приказ человека, – сказал Цзя Лянь.
От Цзя Чжэна он отправился к Цзя Чжэню, но встретил его по пути и рассказал обо всем.
– Я тоже об этом слышал и вот иду рассказать твоему отцу и господину Цзя Чжэну, – ответил Цзя Чжэнь.
Цзя Лянь вместе с Цзя Чжэнем снова пошел к Цзя Чжэну. Тот сказал:
– Если заболела Юаньчунь, нам сообщат.
Пришел Цзя Шэ.
Между тем наступил полдень, а слуга, посланный в лекарский приказ, все не возвращался. Неожиданно появился привратник и доложил:
– У ворот дожидаются два члена императорской академии Ханьлинь; хотят о чем-то поговорить с господами.
– Проси, – распорядился Цзя Шэ.
Почтенных мужей Цзя Шэ и Цзя Чжэн встретили у ворот, первым долгом справились о здоровье государыни и проводили гостей в зал.
– Третьего дня гуйфэй почувствовала недомогание, и Высочайший милостиво разрешил четырем родственницам прибыть во дворец навестить ее, – промолвил один из почтенных мужей. – Каждой родственнице иметь при себе одну служанку, не больше. Мужчинам дозволено приблизиться к воротам дворца, передать свою визитную карточку, справиться о здоровье гуйфэй и дождаться ответа через придворных, самовольно во дворец не входить. Посетить больную дозволено завтра, когда будет угодно – с утра до вечера.
Выслушав повеление государя, Цзя Шэ и Цзя Чжэн сели. Почтенные мужи выпили чаю, поболтали о разных пустяках и откланялись. Цзя Шэ и Цзя Чжэн проводили их до ворот, а затем пошли к матушке Цзя сообщить новость. Матушка Цзя сказала:
– Итак, во дворец поеду я с двумя невестками. А еще кого взять?
Все молчали.
– Пожалуй, Фэнцзе, – подумав, промолвила матушка Цзя, – она знает, как себя вести в подобных случаях. Кто из мужчин поедет, мужчины пусть и решают.
Цзя Шэ и Цзя Чжэн вышли, посоветовались и решили, что ехать надо всем младшим родственникам, только Цзя Лянь и Цзя Жун останутся присматривать за домом.
Слугам приказано было приготовить четыре зеленых паланкина и более десятка крытых колясок, после чего Цзя Шэ и Цзя Чжэн вернулись в покои матушки Цзя и сказали:
– Завтра встанем пораньше и займемся сборами. Возвратимся после полудня. А сейчас надо отдыхать.
– Хорошо, можете идти, – ответила матушка Цзя.
После ухода Цзя Шэ и Цзя Чжэна госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе поговорили еще немного и разошлись.
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, во дворце поднялась суматоха. Зажгли фонари и факелы, служанки помогали госпожам приводить себя в порядок, слуги собирали господ. Но вот ко вторым воротам приблизились Линь Чжисяо и Лай Да и доложили:
– Паланкины и коляски поданы!
Немного погодя пришли Цзя Шэ и госпожа Син. После завтрака все направились к паланкинам. Впереди шла матушка Цзя, поддерживаемая Фэнцзе. Согласно высочайшему повелению каждую госпожу сопровождала всего одна служанка.
Наконец, тронулись в путь. Слугам приказали мчаться верхом к воротам императорского дворца и там встречать процессию.
Старшие члены рода Цзя возглавляли шествие, младшие – замыкали. Одни ехали в колясках, другие – верхом.
Когда приблизились к западным воротам императорского дворца, из ворот вышли два евнуха и объявили:
– Госпожи и невестки из семьи Цзя могут пожаловать. Господам велено ждать у ворот.
Ворота распахнулись, и в них медленно внесли паланкины семьи Цзя, сопровождаемые евнухами. Мужчины проводили их до запретного дворца, где у входа сидело несколько почтенных мужей.
При появлении паланкинов они поднялись и возвестили:
– Прибыли господа из рода Цзя!..
Цзя Шэ и Цзя Чжэн тотчас отошли в сторону, пропуская вперед паланкины.
Когда внутренние дворцовые ворота остались позади, женщины вышли из паланкинов. Здесь их встретили евнухи и повели дальше.
Матушку Цзя поддерживали под руки служанки.
Вот и спальня Юаньчунь. Глазам стало больно от блеска золота и яшмы, глазури, хрусталя.
Вышедшие навстречу придворные барышни сказали:
– Не нужно никаких церемоний, достаточно справиться о здоровье.
Матушка Цзя поблагодарила за милость, приблизилась к постели Юаньчунь, спросила, как она себя чувствует. Юаньчунь пригласила бабушку сесть. Матушка Цзя села, а следом за ней и все остальные.
– Как ваше здоровье, бабушка? – осведомилась Юаньчунь.
Матушка Цзя поднялась и ответила:
– Благодаря твоей счастливой судьбе пока здорова. – Голос ее дрожал от волнения.
Юаньчунь также справилась о здоровье госпожи Син и госпожи Ван. Те тоже встали со своих мест и ответили, что все хорошо. Наконец Юаньчунь поинтересовалась, как поживает Фэнцзе.
– Пока не жалуюсь, – ответила та, почтительно вставая.
– За последние годы тебе немало пришлось потрудиться! – вздохнула Юаньчунь.
Только было хотела Фэнцзе ответить, как появилась дворцовая служанка со стопкой визитных карточек и попросила государыню их просмотреть.
Это были карточки Цзя Шэ, Цзя Чжэна и других родственников по мужской линии. Юаньчунь невольно вспомнила родительский дом и расстроилась до слез.
– Мне уже лучше, – слабым голосом произнесла Юаньчунь, – передайте им, чтобы не беспокоились.
Матушка Цзя снова поблагодарила за милость.
– Как тяжело жить в разлуке с близкими! – снова вздохнула Юаньчунь. – Совсем другое дело в простых семьях!
– Не расстраивайся! – сдерживая слезы, успокаивала ее матушка Цзя. – Благодаря твоим заботам в доме у нас все благополучно.
Юаньчунь спросила о Баоюе.
– Он стал прилежно учиться, пишет сочинения, – сообщила матушка Цзя. – Отец внимательно следит за его занятиями.
– Это хорошо, – кивнула Юаньчунь.
Она приказала устроить для родственников угощение во внешнем дворце, куда их и отвели две дворцовых служанки и четыре евнуха. Там все было уже приготовлено, оставалось лишь занять места в порядке старшинства.
После угощения члены семьи Цзя поблагодарили за оказанную им честь и, поскольку дело близилось к вечеру, попрощались с Юаньчунь и собрались в обратный путь.
Юаньчунь приказала служанкам проводить гостей до ворот, где их встретили и повели дальше четыре младших евнуха. Женщины сели в паланкины и направились к внешним воротам, там их дожидались мужчины. Все вместе они отправились домой.
На следующий день все снова отбыли во дворец, но об этом мы рассказывать не будем.

Вы знаете, что Цзиньгуй прогнала от себя Сюэ Паня, Цюлин ушла к Баочай, и теперь Цзиньгуй не на ком было вымещать свою злость. С ней осталась лишь Баочань. Но служанка, с тех пор как стала наложницей Сюэ Паня, очень изменилась – не была больше кроткой, как прежде.
Почуяв в Баочань опасную соперницу, Цзиньгуй уже раскаивалась, что свела ее с Сюэ Панем. Выпив однажды вина, она позвала Баочань, велела приготовить отрезвляющий отвар и как бы между прочим спросила:
– Куда это третьего дня ездил твой господин?
– Откуда мне знать?! – огрызнулась Баочань. – Уж если он вам, госпожа, не сказал, неужели мне скажет?!
– Какая я госпожа! – воскликнула Цзиньгуй. – У меня все отобрали, всего лишили. Того не тронь, этого не задень – у каждого находится защитник! Так что незачем мне лезть на рожон, как говорится, «ловить вшей у тигра». Даже ты, моя служанка, грубишь, обрываешь меня на полуслове, – так уж лучше придушила бы сразу! Тогда вы с Цюлин станете госпожами! А то я, будто назло, живу и живу, стою на вашем пути!
Баочань вышла из себя и, тараща глаза на Цзиньгуй, заорала:
– Не вам говорить, не мне слушать подобные глупости, госпожа! Ничего такого я не думала, и вы это хорошо знаете! Может, вы и боитесь кого-нибудь тронуть, только не ничтожных служанок, и нечего на нас срывать свою злость! Будто вам неизвестно, что в доме творится! Да вы это лучше меня знаете!
Она заплакала в голос. Цзиньгуй, не владея собой, вскочила с кана и бросилась на Баочань с кулаками.
Но Баочань переняла уловки хозяйки. Она вопила, что ее бьют, звала на помощь, хотя Цзиньгуй пальцем ее не тронула, только перевернула все вверх дном и перебила посуду.
В это время, надобно вам сказать, тетушка Сюэ находилась в комнате Баочай и, услышав шум, приказала:
– Сянлин, пойди взгляни, что там творится, и передай, чтобы угомонились!
– Не надо Сянлин туда ходить, мама, – вмешалась Баочай. – Разве ей с ними справиться? Ее появление только подольет масла в огонь.
– В таком случае я сама пойду, – заявила тетушка Сюэ.
– Вам тоже не стоит ходить – пусть скандалят, – проговорила Баочай. – На них нет управы!
– Нет, так не годится! – возмутилась тетушка Сюэ и, взяв с собой служанку, решительно направилась в комнату Цзиньгуй. Пришлось Баочай последовать за матерью.
– А ты останься! – приказала она Сянлин.
– Что у вас тут происходит? – крикнула тетушка Сюэ, подойдя к комнате Цзиньгуй. – Перевернули все вверх дном. Разве подобает так себя вести? А услышат люди, негодницы вы этакие? Ведь осудят!
– А мне нечего бояться! – крикнула в свою очередь Цзиньгуй. – Это у вас все вверх дном, не поймешь, где хозяева, где слуги, где старшие жены, где наложницы! В нашей семье ничего подобного не было! Я не вынесу таких оскорблений!
– Старшая сестра, – попыталась вразумить ее Баочай, – мама пришла на шум. И не придавай значения тому, что она сказала «вы», не делая различия между невесткой и служанкой. Объясни, в чем дело, и давай жить в мире, чтобы не волновать маму.
– Вот именно! – промолвила тетушка Сюэ. – Объясни, что случилось, а потом разберемся, в чем я виновата!
– Ах, дорогая барышня! – насмешливо воскликнула Цзиньгуй. – Ты такая мудрая, такая добродетельная! У тебя наверняка будет хороший муж, а у твоей матери хороший зять, тебе не придется жить вдовой при живом муже, как живу я. Некому за меня вступиться, все только обижают. Хитрить я не умею, говорю все прямо, так что ты уж не придирайся к словам. Даже родители меня не поучали. А до моих служанок тебе и подавно нет дела!
Баочай и растерялась и рассердилась, к тому же ей стало обидно за мать.
– Прошу тебя, сестра, не говори лишнего! – сдерживая закипавший в душе гнев, произнесла она. – Кто к тебе придирается? Кто обижает? Даже Цюлин я ни разу не обидела!
Тут Цзиньгуй совсем разошлась, заколотила ногами по кану, зарыдала:
– Где уж мне равняться с Цюлин? Я не стою даже земли, которую она топчет ногами! Она живет здесь давно, знает все твои тайны, а главное – умеет льстить. Я же приехала недавно, а льстить вообще не умею! Да что об этом толковать! Много ли в Поднебесной девушек, которым судьба даровала счастье стать гуйфэй! Я дам тебе хороший совет. Не выходи замуж за дурака, чтобы при живом муже не остаться вдовой! Пусть мой пример послужит тебе уроком!
Тут уж тетушка Сюэ не могла сдержаться.
– Я не защищаю свою дочь, – произнесла она, гордо выпрямившись. – Она старалась тебя успокоить, а ты ее – уколоть. Уж лучше задушила бы меня, чем ее обижать. Может, тебе от этого легче станет!
– Мама, – сказала Баочай, – вам вредно волноваться! Мы хотели успокоить сестру, а рассердили ее еще больше и сами расстроились. Лучше уйдем, а когда сестра перестанет гневаться, поговорим с нею. И ты угомонись, хватит шуметь, – обратилась Баочай к Баочань.
И они с тетушкой Сюэ вышли. Едва миновали двор, как увидели девочку-служанку матушки Цзя, вместе с Цюлин она шла им навстречу.
– Ты откуда? – спросила служанку тетушка Сюэ. – Как чувствует себя старая госпожа?
– Старая госпожа здорова, – отвечала девочка. – Она справляется о вашем здоровье и благодарит за фрукты, которые вы ей третьего дня прислали, еще она просит передать поздравления барышне Баоцинь.
– Давно пришла? – спросила девочку Баочай.
– Давно, – ответила та.
Тетушка Сюэ подумала, что девочка слышала их разговор с Цзиньгуй.
– У нас в доме только что был скандал, – краснея, произнесла она, – не умеем жить как порядочные люди! Ты, наверное, все слышала, и теперь над нами будут смеяться.
– Что вы, госпожа! – проговорила девочка. – Есть ли дом, где, как говорится, тарелки и чашки не бьются друг о друга?! Стоит ли, госпожа, придавать значение таким пустякам!
Девочка прошла с тетушкой Сюэ в комнату, посидела немного и ушла.
Баочай позвала было Цюлин, чтобы дать ей кое-какие приказания, но тетушка Сюэ вдруг вскрикнула:
– Ой, в боку закололо!
И тут же опустилась на кан. Баочай и Цюлин испугались, не зная, что делать.
Если вас интересует, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Проверив знания Баоюя, заводят речь о его женитьбе;
навестив заболевшую Цяоцзе, Цзя Хуань вызывает ненависть

Тем временем в дом пришла радость – Юаньчунь выздоровела. Придворные евнухи по повелению государыни привезли в награду деньги и подарки всем родственникам за то, что они так пеклись о Юаньчунь, навещали ее. В перечне даров было точно указано, что кому предназначается.
Евнухов поблагодарили за оказанную милость, напоили чаем, и те уехали.
После этого все собрались у матушки Цзя, стали шутить и смеяться, как вдруг вошла служанка и доложила:
– Мальчики-слуги сказали, что старшего господина Цзя Шэ приглашают во дворец Нинго по важному делу.
Цзя Шэ почтительно поклонился матушке Цзя и вышел. Тут матушка Цзя обратилась к Цзя Чжэну:
– Совсем забыла! Наша государыня очень заботится о Баоюе и недавно о нем справлялась.
– А Баоюй вместо благодарности ленится, не хочет учиться! – с улыбкой произнес Цзя Чжэн.
– Но мне известно, что Баоюй сделал большие успехи в учебе, даже стал писать сочинения, – возразила матушка Цзя. – Так я и велела передать государыне.
– Что вы, – снова улыбнулся Цзя Чжэн, – какие там успехи!
– Вспомни, – стояла на своем матушка Цзя, – когда ты брал его с собой и велел писать стихи, разве он не справлялся? Ведь Баоюй совсем еще юный, а учиться надо постоянно, сразу всего не постигнешь. Не зря говорят: «Сколько ни съешь в один присест, не располнеешь».
– Вы совершенно правы, – поддакнул Цзя Чжэн.
– Раз зашел разговор о Баоюе, – промолвила матушка Цзя, – мне хотелось бы поговорить об одном деле. Не пора ли подыскать Баоюю невесту? Брак – дело всей жизни, и нужно все хорошенько обдумать. Ни родство, ни богатство не имеют значения, главное, чтобы невеста была доброй и миловидной.
– Вы правы, матушка, – сказал Цзя Чжэн, – но так же важно, чтобы сам Баоюй вел себя достойно. Иначе он загубит жизнь будущей жены, как сорная трава – цветы. И останется лишь глубоко сожалеть об этом!
– Говоря по справедливости, женитьба сына – дело родителей, так стоит ли мне беспокоиться? – недовольным тоном произнесла матушка Цзя. – Что говорить, Баоюй вырос у меня на глазах. Я люблю его больше других детей и, возможно, избаловала. И все же считаю, что и собой он хорош, и нрава доброго, так что вряд ли способен загубить чью-либо жизнь, как ты говоришь. Может быть, я пристрастна, но мне кажется, Баоюй по своим достоинствам намного превосходит Цзя Хуаня. Или вы с женой думаете иначе?
Цзя Чжэн виновато улыбнулся и промолвил:
– Вы, матушка, умудрены опытом и хорошо разбираетесь в людях. Возможно, я чересчур строг к Баоюю или же, как говорят древние, «не знаю достоинств собственного сына».
Матушка Цзя усмехнулась.
– Ты уже не молод, занимаешь высокую должность, пора бы набраться опыта, – промолвила она. И, в упор поглядев на госпожу Син и госпожу Ван, добавила: – У моего сына было в детстве еще больше странностей, чем у Баоюя, лишь после женитьбы он образумился. А к своему сыну строг сверх меры. Да Баоюй более обходителен с людьми, чем отец! Лучше их понимает.
Госпожи Син и Ван с улыбкой заметили:
– Шутить изволите, госпожа!
Пришли девочки-служанки и тихонько доложили Юаньян, что ужин готов.
– О чем вы там шепчетесь? – поинтересовалась матушка Цзя и, узнав, что ужин готов, распорядилась: – Пусть все идут ужинать, а со мной останутся Фэнцзе и жена Цзя Чжэня.
Цзя Чжэн, госпожи Син и Ван стали было помогать накрывать на стол, но матушка Цзя велела им уходить.

Госпожа Син отправилась к себе, пошли домой и госпожа Ван с Цзя Чжэном. По дороге Цзя Чжэн говорил жене:
– Матушка так любит Баоюя, что он должен оправдать ее надежды, стать настоящим ученым, прославиться, а также сделать счастливой свою будущую жену.
– Совершенно с вами согласна, – ответила госпожа Ван.
Цзя Чжэн послал девочку-служанку передать Ли Гую:
– Как только Баоюй вернется из школы и поест, пусть немедля идет ко мне. Я хочу с ним поговорить.
Ли Гуй все в точности передал Баоюю, когда тот вернулся из школы, но Баоюй все же пошел навестить бабушку, после чего наспех поел и побежал к отцу.
Войдя в кабинет, он справился о здоровье отца и молча встал в сторонке – само смирение.
– Я давно собирался поговорить с тобой, только мешали дела, – начал Цзя Чжэн. – Ты мне как-то рассказывал, что учитель велел тебе месяц заниматься толкованием канонов, а потом приступить к сочинениям. Прошло два месяца – ты начал писать сочинения?
– Три раза писал, – ответил Баоюй. – Но учитель сказал: «Когда как следует научишься писать сочинения, доложишь отцу, а пока не надо». Потому я и не сказал вам.
– А на какую тему? – поинтересовался Цзя Чжэн.
– Первая тема: «В пятнадцать лет стремлюсь учиться», вторая: «Если люди тебя не знают, не сердись на них» – и третья: «Тогда обращаются к Мо-цзы».
– Черновики есть? – спросил Цзя Чжэн.
– Я все переписал набело, и учитель сделал исправления, – ответил Баоюй.
– Сочинения дома?
– Нет, в школе.
– Скажи, чтобы принесли, я хочу посмотреть.
Баоюй вышел и приказал слугам:
– Пусть Бэймин сходит в школу и принесет тетрадь с надписью «Учебные задания». Она в ящике моего стола.
Бэймин мигом сбегал, и Баоюй почтительно вручил тетрадь отцу. Цзя Чжэн полистал ее и, увидев на одной из страниц заголовок «В пятнадцать лет стремлюсь учиться», стал читать. Первая строка, поясняющая тему, в изложении Баоюя гласила: «Мудрец всегда стремился к учению, это стремление появилось у него с самого детства». Рукой учителя Дайжу было зачеркнуто «с самого детства» и написано «с пятнадцати лет».
– Словом «детство» ты и показал, что не понимаешь темы, – заметил Цзя Чжэн. – Ведь детство – это от рождения до шестнадцати лет. А мудрец говорит, что учиться надо всю жизнь, постоянно углубляя знания – в пятнадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят и семьдесят лет. Поэтому учитель и исправил «с самого детства» на «с пятнадцати лет».
Дойдя до зачеркнутой Цзя Дайжу фразы «Нерадивость к учению часто встречается у людей», Цзя Чжэн покачал головой и сказал:
– Эта фраза свидетельствует не только о твоей незрелости, но и о равнодушии к знаниям, что недопустимо для истинного ученого.
Затем шла фраза: «Мудрец стремился к знаниям в пятнадцать лет, явление поистине редкое».
– А здесь вообще бессмыслица!
Цзя Чжэн просмотрел исправления учителя Дайжу. Его рукой было написано: «Почти все учатся. Но мало кто со всем усердием стремится к знаниям. Даже мудрец в пятнадцатилетнем возрасте не отличается настоящим усердием».
– Понимаешь, почему это место следовало исправить? – спросил Цзя Чжэн.
– Понимаю.
Цзя Чжэн стал просматривать сочинение на тему: «Если люди тебя не знают, не сердись на них».
Здесь он сперва прочел исправления Дайжу: «Тот, кто не сердится на людей, если они чего-то не знают, всегда сохраняет хорошее настроение», пробежал глазами зачеркнутый текст и обратился к Баоюю:
– Что это ты написал? «Тот, кто не сердится на других, и есть настоящий ученый». Первая часть фразы у Кун-цзы целиком построена на сочетании «не сердись», а вторая часть сочинения говорит о совершенном человеке. Чтобы эта часть соответствовала заданной теме, нужно было написать так, как исправил учитель. К тому же необходимо, чтобы вторая часть фразы разъясняла первую, только в этом случае не будут нарушаться правила составления таких сочинений. Тебе следовало поглубже проникнуть в смысл, заключенный в теме.
Баоюй не смел возражать и только поддакивал.
Цзя Чжэн снова углубился в чтение:
– «Нет никого, кто бы не сердился на людей, если они чего-то не знают. Учитель же не сердился на людей, если кто-то чего-то не знал, и радовался, если его собеседник обладал знаниями. Как же достигнуть этого?»
Последняя фраза «Разве это не настоящий ученый?» была написана Баоюем.
– Здесь у тебя та же ошибка, что и в первой фразе, – заметил Цзя Чжэн. – Исправление на первый взгляд незначительное, но сразу проясняет тему.
Третье сочинение было озаглавлено «Тогда обращаются к Мо-цзы».
Прочитав заголовок, Цзя Чжэн немного подумал и спросил Баоюя:
– Неужели ты дошел до этого места?
– Учитель сказал, что Мэн-цзы более легок для понимания, – отвечал Баоюй, – и велел мне заняться сначала толкованием его сочинений. Третьего дня я полностью их закончил. А сейчас мы приступили к изучению «Изречений» Кун-цзы.
Цзя Чжэн прочел пояснение к теме, в нем не было серьезных исправлений.
«Говорят, будто не к кому обращаться за объяснениями, кроме Ян Хо!»
– Вторая фраза, пожалуй, неплоха, – заметил Цзя Чжэн, читая дальше: – «Пусть даже некоторые не желали обращаться к Мо-цзы, все равно его учение распространилось почти по всей Поднебесной, и тот, кто отрицал учение Ян Хо, неизбежно обращался к Мо-цзы». Это тоже ты сам написал?
– Сам, – ответил Баоюй.
– Впрочем, ничего особенного в этой фразе нет, – заметил Цзя Чжэн, – на первый раз сойдет. В позапрошлом году, когда я ездил по делам государственных экзаменов, то предложил тему для сочинений из раздела «Только ученые способны на это». Экзаменующиеся оказались неспособны что-либо добавить к этому разделу и предпочли для легкости просто переписать его по памяти. Ты этот раздел читал?
– Читал, – ответил Баоюй.
– Так вот, напиши сочинение на эту тему, только самостоятельно, не повторяя предшественников, – велел Цзя Чжэн. – А сейчас напиши вступление к теме!
Баоюй опустил голову и задумался. Цзя Чжэн заложил руки за спину и стоял, прислонившись к дверям. Мимо пробегал мальчик-слуга, но, увидев Цзя Чжэна, оробел и встал навытяжку.
– Тебе чего? – спросил Цзя Чжэн.
– К старой госпоже приехала госпожа Сюэ, – сказал мальчик, – и вторая госпожа Фэнцзе велела мне передать на кухню, чтобы приготовили угощение.
Цзя Чжэн ничего не ответил, и мальчик побежал дальше.

После того как Баочай ушла жить домой, Баоюй часто о ней думал и очень скучал. Поэтому, услыхав о приезде тетушки Сюэ, он решил, что с нею приехала Баочай, и ему так захотелось скорее освободиться, увидеть ее, что, набравшись смелости, он сказал отцу:
– Я придумал вступление, только не знаю, понравится ли вам.
– Говори!
– Не обязательно стать ученым, главное – не стремиться к наживе.
– Неплохо, – кивнул Цзя Чжэн. – Отныне, если будешь писать сочинения, четко разграничивай понятия, и лишь когда постигнешь мысль мудреца, берись за кисть. Бабушка знает, что ты у меня?
– Знает, – ответил Баоюй.
– Иди к ней, – сказал Цзя Чжэн.
– Слушаюсь.
Выйдя из кабинета и миновав ворота, Баоюй со всех ног помчался к матушке Цзя. Бэймин едва поспевал за ним, крича:
– Не торопитесь, споткнетесь! Отец увидит!
Но Баоюй, будто не слыша, продолжал бежать. Добежав до ворот дома матушки Цзя, он услышал доносившиеся из комнаты голоса и смех. Там были госпожа Ван, Фэнцзе и Таньчунь. Девочки-служанки отодвинули дверную занавеску и потихоньку сообщили Баоюю:
– Ваша тетушка пожаловала.
Баоюй справился о здоровье тетушки Сюэ, поклонился матушке Цзя.
– Почему ты так поздно? – спросила матушка Цзя.
Баоюй рассказал, как отец проверял его сочинения, как велел придумать вступление к сочинению на заданную тему. Матушка Цзя просияла улыбкой.
– А где сестра Баочай? – спросил Баоюй.
– Твоя сестра не смогла приехать, – ответила тетушка Сюэ, – они с Цюлин остались дома.
На душе у Баоюя стало тоскливо, но сразу уйти он счел неудобным.
В это время накрыли на стол. Матушка Цзя и тетушка Сюэ заняли места во главе стола. Затем сели Таньчунь и все остальные.
– А Баоюй где сядет? – поинтересовалась тетушка Сюэ.
– Рядом со мной, – отвечала матушка Цзя.
Но Баоюй сказал:
– Отец велел мне сразу после еды идти к нему, поэтому я поел и больше не хочу.
– Тогда ты, Фэнцзе, садись рядом со мной, – промолвила матушка Цзя. – Твоя свекровь нынче постится, и твоих услуг ей не понадобится.
– Да, да! Садись с бабушкой и тетей, – поддакнула госпожа Ван, – у меня пост.
Фэнцзе поблагодарила за оказанную ей честь и, когда девочки-служанки расставили на столе кубки и разложили палочки для еды, наполнила кубки вином и заняла свое место.
Все выпили, и матушка Цзя обратилась к тетушке Сюэ:
– Вы, если я не ослышалась, Сянлин почему-то назвали Цюлин. И служанки ее так зовут. Что это вам ни с того ни с сего вздумалось имя ей изменить?
Тетушка Сюэ покраснела, тяжело вздохнула.
– Ох, почтенная госпожа, лучше не вспоминать об этом! С тех пор как мой Сюэ Пань женился на этой дерзкой девчонке, дня не проходит без скандала! Я сколько раз увещевала ее – упряма как ослица, слушать ничего не желает. Мне с ней не сладить. Пришлось махнуть рукой. Не понравилось ей имя Сянлин, взяла да и переменила на Цюлин!
– Что же ей не понравилось? – удивилась матушка Цзя.
– Стыдно рассказывать, – ответила тетушка. – Но перед вами, почтенная госпожа, я не стану таиться! Дело в том, что имя девочке дала Баочай, так Цзиньгуй ей назло его изменила.
– Без всякой причины? – изумилась матушка Цзя.
Тетушка Сюэ вытерла слезы и со вздохом ответила:
– Неужели вы, почтенная госпожа, ничего не знаете! Эта женщина все время придирается к Баочай. Скандал разыгрался как раз в то время, когда от вас пришла служанка!
– Да, я посылала служанку, когда узнала, что вы заболели, справиться о вашем здоровье, – промолвила матушка Цзя. – А вообще-то я посоветовала бы не обращать внимания на всякие мелочи. Сын ваш женился недавно, пройдет время, и все образуется. Баочай добрая, кроткая, а умом некоторым взрослым не уступит. Служанка рассказала, что у вас там произошло, так мы все хвалили Баочай. На сто девушек едва ли найдется одна такая! Захваливать ее я не хочу, но выйдет замуж, свекор и свекровь на нее не нарадуются, а слуги во всем будут повиноваться.
Баоюй, искавший предлога как-нибудь улизнуть, когда речь зашла о Баочай, стал прислушиваться.
Тетушка Сюэ между тем говорила:
– Все это пустое. Девушка есть девушка – чего от нее ждать? А вот что сын непутевый – плохо. Того и гляди напьется, в беду попадет. Счастье еще, что господа Цзя Чжэнь и Цзя Лянь его опекают.
– Вам, тетушка, незачем волноваться! – сказал Баоюй. – Старший брат Сюэ Пань водит дружбу с торговцами, а это люди солидные. В какую же беду он может попасть?
– Ну, раз ты так считаешь, значит, и в самом деле можно не беспокоиться, – со смехом отвечала тетушка Сюэ.
После ужина Баоюй попрощался с матушкой Цзя и поспешил домой, чтобы немного почитать.
Девочки-служанки подали чай. В это время к матушке Цзя подошла Хупо и прошептала что-то на ухо.
– Пойди посмотри, что случилось с твоей Цяоцзе, – обратилась матушка Цзя к Фэнцзе.
– Мне только что сказала Пинъэр, что послала за вами девочку-служанку, – повернувшись к Фэнцзе, произнесла Хупо. – Цяоцзе захворала.
– Поторопись же, – сказала матушка Цзя. – Тетушка не чужая, простит тебя.
Фэнцзе попрощалась и вышла.
– Я тоже сейчас приду, – проговорила вслед Фэнцзе госпожа Ван. – Дети обычно отличаются слабым здоровьем, и нечего шум поднимать, пусть лучше служанки следят за тем, чтобы кошки и собаки не тревожили девочку. Особенно часто болеют дети в богатых семьях – они изнежены.
После ухода Фэнцзе тетушка Сюэ стала расспрашивать о Дайюй.
– Девочка она хорошая, только очень впечатлительная, все принимает чересчур близко к сердцу, – отвечала матушка Цзя, – вот и сгубила здоровье. Умом и характером она очень похожа на Баочай, но в доброте и умении обходиться с людьми уступает ей.
Тетушка Сюэ произнесла для приличия еще несколько фраз и стала прощаться.
– Вам пора отдыхать, почтенная госпожа, – сказала она, – а мне – домой, ведь Баочай и Сянлин одни. Кстати, по пути мы с сестрой навестим Цяоцзе.
– Вот и хорошо! – промолвила матушка Цзя. – Вы достаточно опытны, и девочке будут полезны ваши советы.
Тетушка Сюэ теперь уже окончательно попрощалась и в сопровождении госпожи Ван вышла, направившись к дому Фэнцзе.

Цзя Чжэн между тем остался очень доволен успехами Баоюя в учебе и отправился к друзьям поболтать. Зашла речь о Баоюе, и Ван Эрдяо, друг Цзя Чжэна, по прозвищу Цзомэй, замечательный игрок в шахматы, недавно приехавший в столицу, сказал:
– На мой взгляд, второй господин Баоюй преуспел в науках!
– Да разве это успехи?! – скромно отвечал Цзя Чжэн. – Он просто стал немного лучше разбираться в канонах. Что до наук, то он их пока не постиг.
– Вы скромничаете, почтенный друг, – возразил Чжань Гуан, тоже друг Цзя Чжэна. – Не только старший брат Эрдяо, но все мы считаем, что второй господин Баоюй далеко пойдет.
– Вы любите его сверх меры, – заметил Цзя Чжэн улыбаясь.
– Есть у меня к вам разговор, – промолвил Ван Эрдяо, – только не сочтите меня безрассудным.
– В чем дело? – осведомился Цзя Чжэн.
– У моего давнишнего друга, господина Чжана, правителя округа Наньшао, есть дочь, – начал Ван Эрдяо. – Говорят, она добродетельна и красива, но до сих пор не просватана. Сыновей у господина Чжана нет, а состояние огромное. Зятя он хочет благородного происхождения и непременно выдающихся способностей. За два месяца моего пребывания здесь я успел убедиться, что второй господин Баоюй – юноша весьма достойный, не лишенный талантов, с блестящим будущим. Думаю, вы не станете возражать против такого родства! Если я переговорю с господином Чжаном – успех сватовства обеспечен.
– Да, Баоюй в таком возрасте, что следует подумать о женитьбе, – согласился Цзя Чжэн, – старая госпожа об этом говорила не раз. Вот только почтенного господина Чжана я мало знаю.
– Семья Чжан хорошо мне известна, – вмешался тут Чжань Гуан. – Они ведь давно состоят в родстве со старшим господином Цзя Шэ, и если хотите узнать о них поподробней, можете спросить у него.
– Родственники Цзя Шэ? – удивился Цзя Чжэн. – Что-то не припомню таких.
– Вы просто не знаете, почтенный друг, что эти Чжаны доводятся родственниками дядюшке Сину, брату супруги господина Цзя Шэ.
Только сейчас Цзя Чжэн догадался, что речь идет о родственниках госпожи Син. Посидев еще немного с друзьями, он отправился во внутренние покои, намереваясь поговорить с госпожой Ван и попросить разузнать у госпожи Син о семье Чжан.
Но госпожи Ван дома не оказалось, она с тетушкой Сюэ ушла к Фэнцзе посмотреть, что случилось с Цяоцзе, и лишь в сумерки вернулась домой.
Цзя Чжэн передал ей свой разговор с Ван Эрдяо и Чжань Гуаном и спросил:
– Что с Цяоцзе?
– Видимо, девочку испугали, – ответила госпожа Ван.
– Надеюсь, не сильно? – поинтересовался Цзя Чжэн.
– Боюсь, что сильно. У нее судороги.
Цзя Чжэн кашлянул и умолк. Вскоре они разошлись по своим комнатам отдыхать. Но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день, когда госпожа Син пришла к матушке Цзя справиться о здоровье, госпожа Ван завела речь о семье Чжан. Она рассказала матушке Цзя все, что слышала от Цзя Чжэна, и поинтересовалась мнением госпожи Син.
– Чжаны и в самом деле доводятся нам родственниками, но мы давно не общаемся, и я ничего не могу сказать об их барышне, – ответила госпожа Син. – Недавно ко мне приходила старуха передать поклон от наших родственников из семьи Сунь и немного рассказала о семье Чжан. От нее я как раз узнала, что господин Чжан просил семью Сунь найти подходящего жениха для его дочери. Говорят, барышня Чжан – единственное чадо в семье; очень мила и воспитанна, грамотна и до того скромна, что стесняется бывать на людях, все время проводит в своих покоях. Господин Чжан не хочет отпускать дочь в чужую семью, боится, как бы свекровь не попалась слишком суровая, не обижала невестку, и решил зятя взять в дом, чтобы вместо него управлял хозяйством.
– Это не годится, – не дослушав, заявила матушка Цзя. – За Баоюем самим нужен глаз да глаз! Где уж ему вести хозяйство в чужом доме!
– Вы совершенно правы, почтенная госпожа, – согласилась госпожа Син.
– Передай мужу, – обратилась матушка Цзя к госпоже Ван, – что мы никак не можем породниться с семьей Чжан, – и спросила: – Как себя чувствует Цяоцзе? Пинъэр говорит, что плохо, и я хочу навестить девочку.
– Почтенная госпожа! – в один голос воскликнули госпожи Син и Ван. – Вы души не чаете в девочке, слишком много внимания ей уделяете!
– Да я не только ради нее, – возразила матушка Цзя, – просто надо пройтись и немного размяться… Пойдите поешьте, а потом возвращайтесь сюда, и пойдем вместе!
Госпожи Син и Ван пошли к себе, поели и вскоре вместе с матушкой Цзя отправились к Фэнцзе. Она торопливо выбежала навстречу, пригласила войти.
– Как чувствует себя Цяоцзе? – первым долгом спросила матушка Цзя.
– Плохо, судороги никак не проходят, – отвечала Фэнцзе.
– Почему же не позовете врача?
– За ним уже послали!
Кормилица держала на руках Цяоцзе, закутанную в розовое ватное одеяло. Лицо девочки посинело, брови нервно подрагивали, ноздри едва заметно трепетали.
Внимательно оглядев девочку, матушка Цзя, а также госпожи Син и Ван вышли в переднюю.
Завязавшийся было разговор вскоре был прерван появлением девочки-служанки, которая обратилась к Фэнцзе:
– Господин Цзя Чжэн велел спросить, как чувствует себя ваша дочь!
– Передай господину, что мы пригласили доктора, – ответила Фэнцзе. – И сообщим господину результаты визита.
Матушка Цзя вдруг вспомнила разговор о сватовстве Баоюя.
– Сейчас же передай мужу, чтобы не засылал сватов к Чжанам, а то откажемся от сговора – не избежать неприятностей, – сказала она и обратилась к госпоже Син: – Почему вы не поддерживаете связи с семьей Чжан?
– Говоря по правде, Чжаны эти до того скупы, что лучше не иметь с ними дела, – отвечала госпожа Син. – Как бы не испортить жизнь Баоюю!
Услышав это, Фэнцзе догадалась в чем дело и спросила:
– Вы говорите о женитьбе Баоюя?
– Разумеется, – ответила госпожа Син.
Тут матушка Цзя передала Фэнцзе только что состоявшийся разговор.
– Не сочтите мои слова за дерзость, – промолвила Фэнцзе. – Но стоит ли искать Баоюю невесту на стороне, если самому Небу угодно, чтобы женой его стала девушка, которая живет совсем рядом?
– Кто же это? – удивилась матушка Цзя.
– Неужели забыли, что «драгоценная яшма» сочетается с «золотым замком»? – улыбнулась Фэнцзе.
– Почему ты вчера об этом не напомнила, когда тетушка была здесь? – очень довольная, спросила матушка Цзя.
– Слишком я молода, чтобы давать советы почтенным госпожам, – ответила Фэнцзе. – К тому же тетушка пришла в гости, и неудобно было заводить разговор о подобных вещах. Госпожи сами должны устроить это сватовство.
Матушка Цзя, а следом за нею госпожи Син и Ван рассмеялись.
– Это я от старости поглупела, – промолвила матушка Цзя.
Тут служанка сообщила, что пришел доктор. Матушка Цзя осталась в передней, а госпожи Ван и Син поспешили скрыться.
Доктор вошел в комнату в сопровождении Цзя Ляня, справился о здоровье матушки Цзя и лишь после этого проследовал во внутренние покои. Осмотрев девочку, он вышел, почтительно поклонился матушке Цзя и сказал:
– У ребенка судороги от испуга, да еще жар от простуды. Состояние тяжелое. Прежде всего необходимо отхаркивающее средство, а потом уже порошок для изгнания четырех духов. Еще очень хорошо безоар. Но в лавках безоар поддельный, а надо раздобыть настоящий.
Матушка Цзя поблагодарила врача. Он прописал лекарство и уехал.
– Женьшень в доме есть, – сказала Фэнцзе, пробежав глазами рецепт, – а вот безоар – не знаю. Если покупать, то непременно настоящий.
– Погоди, надо спросить у тетушки, – предложила госпожа Ван. – Ведь Сюэ Пань ведет торговлю с купцами из западных стран, может, у них найдется. Сейчас пошлю служанку разузнать.
Пришли сестры, посидели немного, потом проводили матушку Цзя.
Когда Цяоцзе дали лекарство, ее стошнило. Фэнцзе немного успокоилась – по крайней мере девочка вышла из оцепенения.
Вскоре служанка госпожи Ван принесла пакетик и отдала Фэнцзе со словами:
– Вторая госпожа, вот безоар! Госпожа сказала, чтобы взяли сколько нужно!
Фэнцзе велела Пинъэр заварить мелко толченный жемчуг, камфару и киноварь. Отвесила на весах безоар, добавила к горячей смеси, и лекарство было готово. Теперь осталось ждать, когда проснется Цяоцзе.
Тут раздвинулась дверная занавеска, и на пороге появился Цзя Хуань.
– Как Цяоцзе? – спросил он. – Матушка велела справиться о ее здоровье.
Фэнцзе насторожилась: с чего это Цзя Хуань и его мать стали вдруг так внимательны? – и ответила:
– Ей получше, поблагодари матушку за заботу!
Каждое слово Фэнцзе Цзя Хуань сопровождал кивком головы, а сам все что-то высматривал, глаза так и шныряли по комнате.
– Вы, я слышал, говорили о безоаре, – произнес он наконец. – Что это такое? Может, позволите посмотреть?
– Не шуми, девочку потревожишь, – цыкнула на него Фэнцзе. – А безоар я тебе показать не могу. Его уже сварили.
Тут Цзя Хуань потянулся рукой к висевшему над очагом котелку и ненароком опрокинул его. Содержимое вылилось прямо в огонь, а Цзя Хуань убежал.
– И зачем только сюда принесло этого выродка! – крикнула вслед ему Фэнцзе. – Твоя мать хотела меня погубить, а теперь ты явился погубить мою девочку! Не иначе как в прошлой жизни мы были заклятыми врагами!
Затем Фэнцзе напустилась на Пинъэр, обвиняя во всем ее. В это время пришла служанка за Цзя Хуанем.
– Скажи тетушке Чжао, что очень хорошо она заботится о нас! – в сердцах крикнула Фэнцзе. – Пусть успокоится. Цяоцзе не выжить!
Пинъэр снова стала готовить лекарство. Ничего не понимая, служанка спросила шепотом у Пинъэр:
– Почему госпожа сердится?
Пинъэр рассказала, что Цзя Хуань опрокинул котелок с лекарством.
– Теперь понятно, почему он куда-то скрылся! – воскликнула служанка. – Не знаю, что с ним дальше будет! Давай помогу тебе, сестра Пинъэр!
– Не надо, – ответила Пинъэр. – Можешь идти! К счастью, осталось еще немного безоара, и лекарство можно снова приготовить.
– Я все расскажу тетушке Чжао, – пообещала девочка, – пусть знает, какой у нее сын, и не ругает других.
Девочка действительно рассказала обо всем наложнице Чжао. Та рассердилась и приказала немедленно позвать Цзя Хуаня. Служанки нашли его в передней.
– Ах ты, мерзавец! – напустилась на него мать. – Зачем разлил лекарство? Теперь тебя проклинают! Ведь я велела только справиться о здоровье девочки! Зачем же было лезть в комнату? Как говорится, «искать вшей у тигра»! Погоди, расскажу отцу, он тебя поколотит.
В ответ Цзя Хуань нагрубил матери…
Если хотите знать, что он сказал, прочтите следующую главу.

Цзя Чжэн получает повышение по службе и принимает поздравления;
Сюэ Пань совершает преступление, и его ждет наказание

Итак, в ответ на упреки матери Цзя Хуань крикнул:
– Что такого я сделал? Пролил немного лекарства? С девочкой ничего не случилось, а меня и там и тут обругали! В злом умысле обвинили! Смерти моей захотели? Погодите, разделаюсь я с этой девчонкой! Пусть убираются отсюда!
Чжао бросилась к Цзя Хуаню, зажала ему рот рукой.
– Замолчи! Как бы за такие слова из тебя первого душу не вытряхнули!
Поссорившись с сыном, наложница Чжао в то же время затаила обиду на Фэнцзе. Она даже не послала к ней служанку попросить извинения за сына.
Цяоцзе через несколько дней поправилась, но вражда между обеими семьями не проходила.
Как-то к Цзя Чжэну пришел Линь Чжисяо и сказал:
– Нынче день рождения Бэйцзинского вана. Жду ваших распоряжений, господин!
– Надо все сделать так, как и в прошлые годы, – ответил Цзя Чжэн. – Доложи об этом старшему господину Цзя Шэ и отошли подарки!
Линь Чжисяо не стал мешкать и отправился выполнять приказание. Вскоре пришел Цзя Шэ, и они вместе с Цзя Чжэнем, Цзя Лянем и Баоюем собрались к Бэйцзинскому вану пожелать долголетия.
Красивая внешность и величественная осанка Бэйцзинского вана всегда внушали Баоюю благоговение, и он радовался предстоящей встрече.
Прибыв ко дворцу Бэйцзинского вана, Цзя Шэ и Цзя Чжэн отослали со слугой свои визитные карточки и стали дожидаться приглашения. Вскоре появился евнух, перебирая четки, и, хихикая, обратился к Цзя Шэ и Цзя Чжэну:
– Как изволите поживать, почтенные господа?
Гости в свою очередь справились о здоровье евнуха, после чего тот сказал:
– Ван милостиво просит вас пожаловать!
Все пятеро последовали за евнухом. Они миновали высокие двухъярусные ворота, обогнули зал и лишь после этого подошли ко входу, ведущему во внутренние покои дворца. Здесь евнух их оставил, а сам пошел доложить вану о прибытии гостей. Вскоре к ним вышли младшие евнухи, справились о здоровье. Потом появился первый евнух и произнес:
– Прошу!
Гости вошли во внутренние покои и на террасе увидели Бэйцзинского вана в парадном одеянии. Он поднялся им’ навстречу. Цзя Шэ и Цзя Чжэн первыми приблизились к вану, справились о его здоровье, следом за ними Бэйцзинского вана приветствовали Цзя Чжэнь, Цзя Лянь и Баоюй.
Бэйцзинский ван взял Баоюя за руку:
– Давно не виделись, и я часто о тебе вспоминаю. Как твоя яшма?
– Спасибо за заботу, все хорошо, – почтительно кланяясь, отвечал Баоюй.
– Чем бы таким тебя угостить? – спросил Бэйцзинский ван и сказал: – Пойдемте побеседуем!
Евнухи отодвинули дверную занавеску, и Бэйцзинский ван, промолвив: «Прошу!», пошел вперед, за ним, кланяясь, последовали гости.
Цзя Шэ опустился на колени и принес Бэйцзинскому вану свои поздравления, а вслед за ним и все остальные. Но об этом мы рассказывать не будем.

Немного погодя Бэйцзинский ван приказал евнуху проводить гостей в зал, где собрались родственники и друзья, и угостить на славу. Баоюя он оставил у себя и даже пригласил сесть.
Отвесив вану земной поклон и поблагодарив за оказанную честь, Баоюй сел на краешек табурета у дверей и принялся рассказывать о том, как постигает науки. На сей раз он особенно пришелся по душе Бэйцзинскому вану. Тот угостил его чаем, завел разговор.
– Вчера его превосходительство военный губернатор господин У, прибывший в столицу на высочайшую аудиенцию, – проговорил ван, – сказал, что твой батюшка был весьма справедлив, принимая государственные экзамены, чем завоевал симпатии буквально всех экзаменующихся. Во время аудиенции, когда государь завел речь об экзаменах, господин У даже рекомендовал государю наградить твоего батюшку как одного из достойнейших людей государства. Это, конечно, счастливое предзнаменование.
Баоюй выслушал вана стоя и ответил:
– А ведь все это благодаря милости вашей и его превосходительства господина У.
Вошел младший евнух и доложил:
– Почтенные гости просят передать благодарность за угощение.
С этими словами он вручил вану карточки с благодарностями и пожеланиями спокойного полуденного отдыха.
Ван пробежал их глазами, возвратил евнуху и промолвил:
– Извинись перед гостями за доставленное беспокойство.
– Кушанья для Цзя Баоюя готовы, – доложил евнух.
Бэйцзинский ван приказал отвести Баоюя на маленький живописный дворик, угостить, а затем привести обратно, чтобы он мог поблагодарить за милость.
Когда Баоюй вернулся, Бэйцзинский ван сказал ему еще несколько ласковых слов, рассмеялся и произнес:
– Мне так понравилась твоя яшма, что, возвратившись домой, я рассказал мастерам, какая она, и велел сделать точно такую же. Ты весьма кстати приехал. Сейчас я тебе ее отдам.
Он приказал евнуху принести яшму и отдал Баоюю.
Баоюй поблагодарил, после чего два младших евнуха его проводили, и вместе с Цзя Шэ и другими он возвратился домой. Цзя Шэ, повидавшись с матушкой Цзя, сразу ушел к себе.
А остальные принялись рассказывать о том, как побывали у Бэйцзинского вана. Баоюй не преминул сообщить, что отца представили к награде как одного из достойнейших людей государства, и все это благодаря господину У.
– Его превосходительство – наш давний друг, – ответил Цзя Чжэн. – Мы с ним ровесники. Человек он прямой и решительный.
После этого разговор зашел о разных пустяках, и наконец матушка Цзя сказала:
– Идите отдыхать!
Цзя Чжэн не мешкая встал, сказав собравшимся вместе с ним уходить Цзя Чжэню, Цзя Ляню и Баоюю:
– Посидели бы еще немного со старой госпожой.
Не успел Цзя Чжэн прийти к себе, как явилась девочка-служанка.
– Господин Линь Чжисяо просит вашего дозволения войти, – произнесла она. – Ему надо вам что-то сказать.
И она протянула Цзя Чжэну красный листок с именем военного губернатора господина У. Значит, господин У приезжал, когда Цзя Чжэна не было дома. Цзя Чжэн велел служанке немедленно позвать Линь Чжисяо и вышел на террасу.
– Нынче приезжал военный губернатор господин У поклониться вам, – приблизившись, произнес Линь Чжисяо, – но, узнав, что вы отлучились, уехал. Слыхал я, что вас прочат на вакантную должность ланчжуна без испытательного срока.
– Поживем – увидим, – произнес Цзя Чжэн.
Доложив о других делах, Линь Чжисяо откланялся.

Тем временем Цзя Чжэнь с Цзя Лянем ушли к себе, и у матушки Цзя остался один Баоюй. Он рассказал о приеме у Бэйцзинского вана и показал подаренную ему яшму.
Все, кто был в комнате, стали разглядывать яшму, посмеялись немного.
Матушка Цзя приказала:
– Пусть спрячут, а то затеряется, – и обратилась к Баоюю: – А твоя яшма где? Носишь? Смотри не спутай с этой!
Баоюй снял с шеи яшму и сказал:
– Вот моя яшма! Как я могу ее потерять! Да и спутать нельзя. Они разные. Забыл вам, бабушка, сказать, что третьего дня вечером, когда я лег спать и повесил яшму под пологом, она вдруг стала излучать свет и полог сделался красным!
– Не болтай глупости! – попеняла внуку матушка Цзя. – Края полога обшиты красной материей, вот он и стал красным от света лампы.
– Нет, – возразил Баоюй, – лампы уже не горели, было совсем темно, и я хорошо видел, что свет исходит от яшмы.
Госпожи Син и Ван не могли сдержать смеха.
– А по-моему, это счастливое предзнаменование, – заметила Фэнцзе.
– Какое еще предзнаменование? – спросил Баоюй.
– Рано тебе про это знать, – сказала матушка Цзя. – Ты весь день на ногах, так что иди отдыхать!
Баоюй постоял в нерешительности, попрощался и ушел.
Между тем матушка Цзя обратилась к невесткам:
– Вы часто бываете у тетушки Сюэ – о сватовстве сказали?
– Только сегодня. До этого никак не могли, Цяоцзе болела, и Фэнцзе никуда не ходила. Госпожа Сюэ обрадовалась, услышав о сватовстве, но сказала, что должна посоветоваться с сыном – ведь отца у Баочай нет.
– Само собой, – согласилась матушка Цзя. – Пока тетушка не посоветуется с сыном, не будем заводить речи об этом. А потом все подробно обсудим.

Баоюй между тем, придя домой, сказал Сижэнь:
– Бабушка и Фэнцзе вели только что какой-то странный разговор, одними намеками, и я ничего не понял.
– Да, иногда трудно бывает догадаться, – немного подумав, сказала Сижэнь. – А барышня Линь Дайюй там была?
– Как она могла быть, если болеет? – удивился Баоюй.
В это время в передней затеяли ссору Шэюэ и Цювэнь.
– Чего расшумелись? – крикнула им Сижэнь.
– Цювэнь проиграла мне в кости и не хочет отдавать деньги, – ответила Шэюэ. – Я ей сразу отдала, когда проиграла. Мало того, она еще и мои деньги отняла!
– Подумаешь, несколько медных монет! – засмеялся Баоюй. – Дурочки вы, стоит ли из-за этого шум поднимать?
Девушки поворчали и умолкли, а Сижэнь стала укладывать Баоюя спать.
Но об этом мы рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Сижэнь сразу догадалась, о чем шла речь у матушки Цзя. Конечно же о женитьбе Баоюя. Но говорить об этом юноше не стала, боялась, как бы он не натворил глупостей. Но поскольку дело это и к ней имело касательство, ночью, лежа в постели, она подумала: «Надо пойти к Цзыцзюань, посмотреть что да как, и все станет ясно».
Утром, едва отправив Баоюя в школу, Сижэнь привела себя в порядок и не торопясь отправилась в павильон Реки Сяосян. Цзыцзюань как раз рвала цветы в садике.
– Пройди в комнату, посиди, сестра, – сказала она Сижэнь.
– Ладно, – отвечала та. – А долго ты будешь рвать цветы? Как твоя барышня?
– Барышня только что встала и ждет, когда согреется лекарство, – ответила Цзыцзюань.
Сижэнь вошла в дом, Цзыцзюань – следом за ней.
Увидев Дайюй с книгой в руках, Сижэнь улыбнулась.
– Неудивительно, что вы устаете, барышня, – только с постели, и сразу за книгу! Вот бы второму господину Баоюю ваше усердие!
Дайюй, смеясь, отложила книгу. Сюэянь на подносе подала ей две чашки – с лекарством и с водой, вторая служанка, стоя у девушки за спиной, держала наготове плевательницу и полоскательную чашку.
Сижэнь шла сюда что-либо выведать, но не знала, с чего начать разговор. К тому же Дайюй чересчур подозрительна, узнать от нее ничего не удастся, а расстроить очень просто. Поэтому Сижэнь еще немного поболтала и ушла.
У ворот двора Наслаждения пурпуром она увидела двух юношей и в нерешительности остановилась. Один из юношей, заметив Сижэнь, подбежал к ней. Это был Чуяо.
– Ты зачем пришел? – спросила Сижэнь.
– Меня прислал второй господин Цзя Юнь, – отвечал юноша. – Он принес второму господину Баоюю письмо, велел передать и ждать ответа.
– Неужели ты не знаешь, что господин Баоюй в школе? Как он может ответить?
– Я так и сказал господину Цзя Юню, но он надеется получить ответ от вас.
Не успела Сижэнь слово произнести, как к ней вразвалку подошел второй юноша. Сижэнь пригляделась и узнала Цзя Юня.
– Скажи второму господину, – обратилась она к Чуяо, – что ты передал мне его просьбу. Как только господин Баоюй вернется из школы, я вручу ему письмо!
А дело было в том, что Цзя Юню приглянулась Сижэнь, но действовать открыто он боялся и пошел на хитрость с письмом. Он было направился к Сижэнь, но, услышав ее последние слова, остановился в замешательстве. Сижэнь круто повернулась и скрылась за воротами. Цзя Юню ничего не оставалось, как вместе с Чуяо покинуть сад.
Когда Баоюй вернулся из школы, Сижэнь ему сказала:
– Приходил второй господин Цзя Юнь.
– Зачем?
– Не знаю, оставил записку.
– Дай сюда!
В это время в комнату вошла Шэюэ, взяла письмо и протянула Баоюю. Сверху было написано: «Почтительно вручаю дяде».
– Почему он перестал называть меня своим приемным отцом? – удивился Баоюй.
– О чем ты? – спросила Сижэнь.
– Однажды он подарил мне бегонию и признал своим отцом, – объяснил Баоюй. – А сейчас, видно, отказался от меня, раз называет дядей.
– Он такой же бесстыжий, как ты! – ответила Сижэнь. – Совсем взрослый – и вздумал звать тебя отцом? В самом деле, ты даже…
Она осеклась, покраснела и рассмеялась.
Баоюй догадался, что она имеет в виду, и улыбнулся:
– Трудно что-либо сказать, но, как гласит пословица: «У монаха нет родных сыновей, зато много почтительных детей»! Я согласился называть его своим сыном лишь потому, что он умен и внушает симпатию. А не желает считать меня отцом – я возражать не стану. – Он развернул записку.
– Этот Цзя Юнь дьявольски хитер, – сказала между тем Сижэнь, – то появляется, то прячется! Что-то недоброе у него на уме!
Баоюй, занятый письмом, пропустил слова Сижэнь мимо ушей. Сначала он нахмурился, потом усмехнулся, покачал головой, и на лице его отразилось недовольство. Как только Баоюй прочел, Сижэнь, наблюдавшая за ним, спросила, в чем дело.
Баоюй ничего не ответил и разорвал письмо на мелкие клочки.
Сижэнь не стала допытываться, только спросила, будет ли он сегодня учить уроки.
– Просто забавно! Этот мальчишка Цзя Юнь оказался настоящим наглецом! – заметил Баоюй.
Сижэнь повторила вопрос:
– Скажи, в конце концов, в чем дело?
– Нечего спрашивать! – ответил Баоюй. – Давай лучше поедим и ляжем спать. Что-то тревожно на душе.
Он велел девочке-служанке зажечь лампу и сжег обрывки письма.
Вскоре служанки накрыли на стол, и Баоюй с расстроенным видом сел ужинать. Он едва прикоснулся к еде, и то лишь благодаря уговорам Сижэнь, лег спать и заплакал. Сижэнь и Шэюэ гадали, что могло так его опечалить.
– Что с ним? – недоумевала Шэюэ. – Наверняка Цзя Юнь его расстроил! Как прочел Баоюй его дурацкое письмо, так словно умом тронулся – то плачет, то смеется. Что делать, если так будет продолжаться? Ума не приложу!
У Шэюэ был такой несчастный вид, что, глядя на нее, Сижэнь едва сдержала смех.
– Дорогая сестрица, – принялась она уговаривать Шэюэ, – возьми себя в руки, а то Баоюй еще больше расстроится! А про письмо забудь! Оно совершенно тебя не касается!
– Глупости! – вспыхнула Шэюэ. – При чем тут я? Мало ли какую можно написать пакость? Уж если на то пошло, оно скорее тебя касается!
Тут Баоюй вскочил с постели и, смеясь, закричал:
– Хватит вам! Спать не даете! А мне завтра рано вставать.
Он снова лег и вскоре уснул. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

Утром Баоюй, как обычно, отправился в школу. Но, едва выйдя за ворота, вернулся в дом и позвал Шэюэ.
– Что случилось? – отозвалась Шэюэ, выбегая навстречу.
– Если придет Цзя Юнь, скажи, пусть ведет себя поприличней, – приказал Баоюй, – не то пожалуюсь бабушке и отцу.
Он уже собрался уйти, как вдруг увидел запыхавшегося Цзя Юня. Тот подбежал к Баоюю, приветствовал его и сказал:
– С великой радостью вас, дядюшка!
Баоюй вспомнил о том, что было в письме, и крикнул в сердцах:
– Опять явился меня тревожить?! Ну и нахал!
– Если не верите, дядюшка, поглядите за ворота, сколько там собралось людей!
– Ты о чем? – сердито спросил Баоюй.
В это время за воротами послышался шум, и Баоюй насторожился.
– Теперь видите, что я правду сказал, – произнес Цзя Юнь.
Тут у ворот кто-то крикнул:
– Вы что, порядка не знаете? Не положено здесь шуметь!
Снова раздались возмущенные голоса:
– Старого господина в чине повысили, а нам даже радоваться запрещают!
– Не в каждом доме такое случается!
Наконец Баоюй понял, что отца повысили в чине и люди пришли поздравить его. Нечего и говорить, что радости Баоюя не было предела.
Он продолжал свой путь, когда Цзя Юнь догнал его и спросил:
– Ну что, рады? А впереди у вас еще большая радость – свадьба!
Баоюй густо покраснел и плюнул с досады.
– Бессовестный! Уйди с глаз моих!
– Как это понять? – смутился Цзя Юнь. – А я думал, вы не…
– Что «не»? – оборвал его Баоюй, и Цзя Юнь не посмел сказать больше ни слова.
Учитель встретил Баоюя с улыбкой и промолвил:
– Слышал, твоего отца повысили в чине! Мог бы сегодня не приходить в школу.
– Я скоро уйду поздравлять батюшку, – отвечал Баоюй.
– Иди прямо сейчас, иди же! Отпускаю тебя. Только смотри не озорничай! Ты хоть и взрослый, а должен брать пример со своих старших братьев!
Баоюй поддакнул и ушел. У вторых ворот ему встретился Ли Гуй.
– Хорошо, что вы пришли, второй господин! – сказал Ли Гуй. – Я уже собирался за вами в школу!
– А кто приказал? – поинтересовался Баоюй.
– Старая госпожа, – ответил слуга. – Она велела искать вас в саду, а барышни сказали, что вы в школе, и просили передать учителю, чтобы отпустил вас на несколько дней – пока будут принимать поздравления. Еще я слышал, что по этому поводу пригласили актеров, и они дадут представление.
Они миновали вторые ворота и вошли во двор. Лица служанок сияли улыбками.
– Что вы так поздно? – сказали Баоюю служанки. – Скорее идите к старой госпоже, поздравьте с радостным событием!
У матушки Цзя собрались почти все. Не было только Баочай, Баоцинь и Инчунь.
Захлебываясь от радости, Баоюй поздравил матушку Цзя, госпожу Син и госпожу Ван, поздоровался с сестрами и обратился к Дайюй:
– Ты уже выздоровела, сестрица?
– Выздоровела, – слегка улыбнувшись, отвечала Дайюй. – Говорят, и ты прихворнул. Как сейчас себя чувствуешь?
– Как-то ночью вдруг заболело сердце, – сказал Баоюй, – а потом прошло, и я отправился в школу, даже некогда было тебя навестить.
Дайюй, не дослушав, повернулась к Таньчунь и о чем-то с ней заговорила.
– Глядя на вас, не скажешь, что вы целые дни проводите вместе, – засмеялась Фэнцзе, обращаясь к Баоюю и Дайюй. – Обмениваетесь вежливыми фразами, точь-в-точь как хозяин с гостем.
Все рассмеялись. Краска стыда залила лицо Дайюй, она растерялась, но после некоторого молчания воскликнула:
– Ничего вы не понимаете!
Снова раздался взрыв смеха.
Фэнцзе поняла, что сболтнула лишнее, и уже хотела перевести разговор на другую тему, но тут Баоюй вдруг сказал Дайюй:
– Представь, сестрица, какой наглец этот Цзя Юнь…
Сказал – и сразу осекся.
Все еще громче рассмеялись, а потом спросили:
– Что же ты замолчал?
Дайюй не знала, что ей хотел сказать Баоюй, и стала насмехаться над ним вместе со всеми. Ответить Баоюю было нечего, и он, улыбаясь, произнес:
– Я слышал, пригласили актеров. Когда же они приедут?
Все продолжали смеяться, в упор глядя на Баоюя.
– Ты слышал, ты и скажи, – произнесла Фэнцзе. – Зачем у нас спрашивать?
– Сейчас сбегаю расспрошу, – промолвил Баоюй.
– Погоди! – остановила его матушка Цзя. – Там люди пришли с поздравлениями, увидят, что ты носишься, – засмеют. Не серди отца, у него великая радость!
– Слушаюсь, – ответил Баоюй и степенно вышел.
Матушка Цзя обратилась к Фэнцзе:
– Кто говорил, что пригласили актеров?
– Второй дядя. Он и приглашал. Послезавтра счастливый день, и он хочет устроить чествование старой госпожи, господина и госпожи, – отвечала Фэнцзе. – Кроме того, день не только счастливый, но и праздничный! Послезавтра…
Она умолкла, поглядев на Дайюй. Та улыбнулась.
– И правда! – воскликнула госпожа Ван. – Ведь послезавтра день рождения моей племянницы!
Матушка Цзя стала припоминать, потом улыбнулась:
– Совсем я состарилась, все забываю, все путаю. Спасибо моей Фэнцзе! Она у меня вместо советника. Такое совпадение весьма кстати. Семья дядюшки нашей Фэнцзе пусть устроит праздник для всех, а семья Дайюй отпразднует день ее рождения!
– У бабушки все так складно, как в книге! – заявили все в один голос. – Неудивительно, что судьба даровала ей великое счастье!
В это время вошел Баоюй. Он слышал последние слова матушки Цзя и чуть не запрыгал от радости.
Обедали все вместе у матушки Цзя, было шумно и весело. Но рассказывать об этом мы не будем.

После обеда Цзя Чжэн возвратился из императорского дворца, куда ездил благодарить за милость, пошел поклониться в храм предков, а затем явился к матушке Цзя. Он даже не стал садиться и сразу вышел к гостям.
Во дворец Жунго непрерывным потоком шли родственники, у ворот сгрудились кони и коляски, в доме толпились знатные сановники. Поистине:

…Вот уже и распускаются цветы,
Пчел и бабочек шумлива суета.

В полнолунье перед нами вся как есть
Предстает небес и моря широта.

Через два дня состоялась церемония поздравлений. С самого утра приехали актеры. Перед гостиной матушки Цзя соорудили помост.
Мужчины в праздничных одеждах прислуживали снаружи у входа. Для родственников, явившихся с поздравлениями, накрыли столов десять, а то и больше, с угощениями и вином. Матушка Цзя выразила желание посмотреть новую интересную пьесу, и для нее поставили стеклянную ширму, отделявшую женскую половину от мужской. За ширмой тоже накрыли столы.
За главным столом сидели тетушка Сюэ с госпожой Ван и Баоцинь, за столом напротив – матушка Цзя с госпожой Син и Сюянь.
Два стола оставались свободными, и матушка Цзя приказала позвать девушек.
Вскоре Фэнцзе с целой толпой служанок привела Дайюй.
Одетая во все новое, она была так прелестна и грациозна, что казалось, сама Чан Э спустилась в мир смертных. С лица ее не сходила застенчивая улыбка. Сянъюнь, Ли Вань и Ли Ци хотели усадить Дайюй на почетное место, но она никак не соглашалась.
– Садись, садись, сегодня можно, – махнула рукой матушка Цзя.
– Разве у барышни Линь Дайюй сегодня тоже радостный день? – спросила тетушка Сюэ, вставая.
– Да, у нее день рождения, – улыбнулась в ответ матушка Цзя.
– Ай-я! Как же это я забыла! – воскликнула тетушка Сюэ и, подойдя к Дайюй, промолвила: – Прости мне мою рассеянность! Как только вернусь домой, пришлю Баоцинь пожелать тебе долголетия.
– Что вы, что вы! – воскликнула смущенная Дайюй.
Наконец все расселись.
Дайюй огляделась по сторонам и увидела, что нет Баочай.
– Как чувствует себя сестра Баочай? – спросила она тетушку Сюэ. – Отчего не пришла?
– Некому за домом присматривать, – ответила тетушка.
– Ведь у вас теперь есть невестка, – робко заметила Дайюй. – Можно было ее оставить. Видимо, сестре Баочай не захотелось идти, потому что здесь очень шумно. А я так по ней соскучилась!
– Спасибо тебе за заботу, – ответила тетушка Сюэ. – Она часто вас всех вспоминает. Непременно велю ей в самое ближайшее время навестить тебя и сестер!
Пока они вели разговор, девочки-служанки наполнили вином кубки, поднесли закуски. А немного спустя начался спектакль.
Первые два акта были поздравительными. Когда же начался третий, на сцене появились золотой отрок и яшмовая дева^[6]. Отрок размахивал флагом, дева – драгоценным бунчуком. Они ввели под руки молодую женщину в одеянии из перьев всех цветов радуги, с черной повязкой на голове. Женщина пропела несколько тактов и ушла. Никто не знал, что это значит, но кто-то громким голосом объяснил:
– Этот акт называется «Ушедшая в мир иной», он из новой пьесы «Дворец Жуйчжу». Содержание пьесы следующее: Чан Э спускается в мир людей, где должна выйти замуж за простого смертного, но, к счастью, этому помешала богиня Гуаньинь, и Чан Э покинула мир, не успев выйти замуж. В этом акте показано, как она вознеслась на луну. Вы ведь слышали, какую она поет арию:

Средь людей мы всегда помышляем
Лишь о ветрах земных вожделений, —
Но не вечны осенние луны
И цветы при расцвете весеннем!
А дворец Гуаньхань в отдаленье
Неподвластен мирскому забвенью.

Четвертый акт назывался «Есть отруби», а пятый «Бодхисаттва с учениками переправляется через реку». Во время этого акта на сцене появились призрачный город и башни, поднялся шум.
В самый разгар веселья из дома Сюэ прибежала запыхавшаяся служанка и сказала Сюэ Кэ:
– Второй господин, поспешите домой! И госпоже надо ехать! Случилось несчастье!
– Какое несчастье? – встревожился Сюэ Кэ.
– Дома все узнаете! – отвечала служанка.
Не успев попрощаться, Сюэ Кэ помчался домой. Тетушка Сюэ в лице переменилась от испуга и вместе с Баоцинь немедля уехала. Начинался переполох.
– Нужно послать людей следом, пусть разузнают, что там стряслось, – промолвила матушка Цзя. – Может, это и нас касается!
– Вы совершенно правы, – поддакнули остальные.

А теперь оставим на время дворец Жунго и последуем за тетушкой Сюэ.
Возвратившись домой, она увидела у ворот служителей ямыня и приказчиков из лавки. Они закричали:
– Госпожа вернулась!
– Она скажет, что делать!
Увидев почтенных лет женщину в сопровождении целой толпы слуг и служанок, служители ямыня сразу поняли, что это и есть мать Сюэ Паня. Они оробели, встали навытяжку и пропустили тетушку Сюэ в дом.
Войдя в гостиную, тетушка Сюэ услышала вопли и плач Цзиньгуй.
Появилась Баочай со следами слез на лице.
– Мама! – вскричала девушка. – Успокойтесь! Сейчас необходимо действовать!
Вместе с Баочай тетушка Сюэ прошла во внутреннюю комнату. Узнав дорогой от служанки, что с сыном произошло несчастье, она никак не могла унять бившую ее дрожь.
– Ну кого же он?.. – сквозь рыдания спрашивала тетушка Сюэ.
– Ни о чем не спрашивайте, госпожа, – отвечали домашние. – Кого бы он ни убил, наказания ему не избежать! Подумаем лучше, что делать.
– О чем тут думать! – сквозь слезы воскликнула тетушка.
– Первым долгом надо собрать деньги, – посоветовали слуги. – Второй господин Сюэ Кэ повидается со старшим господином Сюэ Панем, а деньги отдаст чиновнику, который ведет дело, и попросит смягчить наказание. Надо также попросить господ из семьи Цзя замолвить за господина словечко перед высшим начальством. Служителям ямыня, которые стоят у ворот, тоже надо дать немного денег и отпустить. А мы тем временем начнем действовать.
– Прежде всего следует щедро вознаградить пострадавших и оплатить расходы на похороны убитого, – сказала тетушка Сюэ. – Если они не подадут в суд, дело можно будет замять.
– Нет, мама, – возразила Баочай. – Швыряться деньгами не нужно. Уж если дать – то немного. Слуги правы.
– И зачем только я родилась на свет? – запричитала тетушка Сюэ. – Хоть бы мне вместе с ним умереть, тогда сразу всему конец!
Баочай принялась ее утешать и, откинув дверную занавеску, крикнула слугам:
– Поезжайте вместе со вторым господином Сюэ Кэ к чиновнику и постарайтесь все уладить! Только живо! Не мешкайте!
Сюэ Кэ собрался уходить, а тетушку Сюэ служанки увели во внутренние покои.
– Непременно сообщай через слуг, как идут дела, – попросила Баочай. – Не обязательно всякий раз ездить домой.
Как только Сюэ Кэ ушел, Баочай вернулась к матери, стараясь хоть как-то ее успокоить.
Между тем Цзиньгуй напустилась на Цюлин:
– Вы вот хвастались, что как-то убили человека и вам с рук сошло, даже в столицу смогли уехать! Что у вас деньги и влиятельная родня. Сюэ Пань наслушался и тоже убил, надеясь на безнаказанность. А сейчас, смотрю, вы трясетесь от страха. Засудят господина Сюэ Паня, вы разбредетесь кто куда, а я страдай…
Она опять заплакала в голос.
Тетушка Сюэ так разгневалась, слыша это, что едва не лишилась рассудка, Баочай от волнения места себе не находила. От госпожи Ван пришла девочка-служанка узнать, что случилось.
Баочай уже считала себя членом семьи Цзя и решила от служанки ничего не скрывать.
– Подробностей мы не знаем, – проговорила она. – Знаем лишь, что брат кого-то убил и его арестовали. Какое будет предъявлено обвинение, сейчас неизвестно. Второй господин Сюэ Кэ поехал разузнать. Мы ждем от него вестей и тогда сообщим вашей госпоже! А пока передай госпоже благодарность за внимание. Может быть, нам придется обратиться к ней за помощью!
После ухода служанки тетушка Сюэ и Баочай не знали, чем заняться, так были растерянны.
Через два дня вернулся слуга, ездивший вместе с Сюэ Кэ, и привез от него письмо, которое девочка-служанка не мешкая передала Баочай.
Вот что писал Сюэ Кэ:
«Старший брат не совершал преднамеренного убийства. Нынче утром я подал прошение, но ответа пока нет. Показания старшего брата не в его пользу. После ответа на мое прошение снова будет суд, и если брату удастся изменить показания, ему, возможно, сохранят жизнь. Пришлите немедля пятьсот лянов серебра на расходы! Пусть матушка ни о чем не беспокоится! Подробности расскажут слуги».
Баочай прочла письмо вслух тетушке Сюэ.
Утирая катившиеся по щекам слезы, тетушка Сюэ сказала:
– Судя по письму, неизвестно, помилуют его или приговорят к казни!
– Не убивайтесь так, мама! – просила Баочай. – Послушаем, что скажет слуга, а потом подумаем, что делать.
Тетушка Сюэ послала служанку за слугой, приехавшим от Сюэ Кэ, и, когда тот явился, велела:
– Расскажи подробно, что случилось с Сюэ Панем!
– Вечером, накануне отъезда, старший господин Сюэ Пань сказал второму господину такое, что вспомнить страшно… – начал слуга.
Если хотите узнать, что рассказал слуга, прочтите следующую главу.

Итак, Дайюй велела впустить служанку. Та справилась о здоровье Дайюй и отдала письмо. Дайюй предложила служанке чаю, а сама принялась читать письмо:
«Увы, я не смогла провести с тобой день твоего рождения. На нас обрушилось столько неприятностей, а мать уже стара, ей не углядеть за всем. По целым дням у нас грызня и скандалы, а тут еще свалилось несчастье – неотвратимое, как ветер или дождь. Я совершенно не сплю, ночами ворочаюсь с боку на бок, одолевают мрачные мысли! Мы с тобой очень близки по духу, и ты должна меня понять!
Помнишь нашу «Бегонию»? А как мы осенью любовались хризантемами и ели крабов, помнишь? Весело тогда было. Запали в душу такие строки:

Ты родилась в недобрый день, под несчастливою звездой.
Тогда предчувствие невзгод жизнь омрачило всей семье.
Сковала, как сирот, сестер неодолимая печаль,
А матушка в года свои совсем ослабла, одряхлела…
Покоя не было у нас весь день, с рассвета до темна
Рычанье тигра, песий лай^[10] не утихали ни на миг,
Потом обрушилась беда… Весь дом несчастье потрясло, —
Неистовей, чем ветра шквал, сильней, чем ливень в непогоду^[11].
Ночь глубока, а я томлюсь. Ворочаюсь, и – не заснуть.
О, бесконечная печаль! Нет ей начала, нет конца!
С тобою мысленно делю раздумья грустные свои,
Лишь у тебя могу искать сочувствие и пониманье…
Я вспоминаю, как возник наш круг – «Бегония» – в те дни,
Когда осенняя пора в нас породила свежесть чувств,
Любуясь хризантемой, мы вкушали крабов не спеша,
Был тесен долгий наш союз, и всем казалась жизнь отрадной.

…Я помню фразу из стиха, которую хочу прочесть:
«Одну лишь верхнюю из веток
Не заслоняет тень от мира,

А веток остальных удел
Неторопливо расцветать…»

Никто так горько не вздыхал о быстротечности расцвета,
Как мы с тобою в те часы, когда одни цветам внимали…

…Воспоминанья о былом сейчас растрогали меня,
Я в четырех строфах тебе поведать так хочу об этом.
Нельзя сказать, что нет причин прорваться стону моему;
И все же песню предпочту, в которой растворятся слезы.

Прискорбно: меняется времени счет,
И снова холодная осень подкралась.
Тревожит по-прежнему горе семьи,
Живу одиноко, в разлуке печалясь…

Мне чудится в северной комнате мать, —
Возможно ль не помнить ее треволненья?
Печаль ее, нет, не могла я унять,
Поэтому в сердце, как прежде, – смятенье…

* * *

Сгущается в небе копна облаков,
И ветер вздыхает и стонет уныло,
Иду к середине двора, где листва
Под инеем белым засохла, застыла.

Куда мне податься? Что делать? Как быть?
Утрачена радость. Приходит усталость.
Лишь горечь да жалость в глубинах души,
Лишь горечь да жалость… Вот все, что осталось!

* * *

Есть омут, где ищет покоя осетр;
Есть балка под крышей – журавль к ней
стремится; Дракон обретает жилье под водой,
А мой где приют, незатейливой птицы?

Я никну от горестных дум головой
И так вопрошаю пространство и дали:
«О, Неба бескрайность! О, толща земли!
А вы б затаенную скорбь угадали?..»

* * *

Серебряный в небе бледнеет поток^[12],
Тепло исчезает, и холодом веет.
Луна искривила под утро лучи,
А чайник затих и вот-вот опустеет…^[13]
Печальное сердце стучит и стучит,
Но вздох мой невольный – увы – не поможет.
И все ж на призывный и жалобный стон
Сочувственно ты отзовешься, быть может?»

Дайюй прочла и сама загрустила.
«Эти стихи, – подумала девушка, – Баочай послала не кому-нибудь, а именно мне, мы и в самом деле очень близки по духу и понимаем друг друга».
В это время снаружи донеслись голоса:
– Сестра Дайюй дома?
– Кто там? – отозвалась Дайюй, поспешно складывая письмо.
В комнату уже входили Таньчунь, Сянъюнь, Ли Вэнь и Ли Ци.
Девушки справились о здоровье Дайюй, выпили чаю и принялись болтать.
Они вспомнили, как сочиняли в минувшем году стихи о хризантеме, и Дайюй сказала:
– Странно! С тех пор как сестра Баочай поселилась у себя дома, она почти перестала бывать у нас. Всего раз или два заглядывала. Не знаю, что будет дальше?
– Придет еще, – улыбнулась Таньчунь. – Почему бы ей не прийти? Дело в том, что жена ее старшего брата оказалась слишком строптивой, тетушка Сюэ в летах, и ей трудно со всем управляться, а тут еще эта беда с Сюэ Панем – весь дом на Баочай. У нее нет свободной минутки.
За окном прошумел ветер, сорвал листья с деревьев, бросил в оконную бумагу, и по комнате разлился какой-то необыкновенный аромат.
– Что это? – изумились девушки. – Какой знакомый запах!
– Похоже на коричные цветы, – промолвила Дайюй.
– Сестра Линь Дайюй все еще думает, что живет на юге, – улыбнулась Таньчунь. – Откуда взяться осенью коричным цветам?
– Возможно, мне показалось, – проговорила Дайюй. – Я ведь сказала «похоже»!
– Лучше помолчала бы, третья сестра, – обратилась Сянъюнь к Таньчунь. – Разве не помнишь пословицу: «На десять ли струят аромат лотосы, всю осень благоухает коричник»? Сейчас на юге как раз расцветает поздний коричник. Съезди туда и узнаешь.
– Зачем я поеду на юг? – с улыбкой произнесла Таньчунь. – Все, что ты говоришь, мне известно, так что можешь не хвастаться своими познаниями!
Ли Вэнь и Ли Ци рассмеялись.
– К слову сказать, сестрица, ты не то говоришь, – заметила Дайюй. – Здесь уместна другая пословица: «Человек – это небожитель, странствующий по земле». Сегодня он здесь, завтра – там. Взять, к примеру, меня. Я – уроженка юга, а живу в этих краях!
– Молодец Дайюй! – смеясь, захлопала в ладоши Сянъюнь. – Ну, что ты теперь скажешь, третья сестра? Не только сестрица Дайюй из других мест, мы тоже. Есть среди нас коренные северянки. Есть уроженки юга, выросшие на севере. Некоторые выросли на юге, но сейчас живут на севере. Раз все мы вместе, значит, так предопределено судьбой.
Все были согласны с Сянъюнь. Таньчунь ничего не сказала, лишь засмеялась.
Поболтав еще немного, девушки стали расходиться, сказав вышедшей их проводить Дайюй:
– Иди в комнату, а то как бы не простудиться!
Дайюй постояла у дверей, сказала несколько слов сестрам на прощанье, а потом долго глядела им вслед.
Возвратившись к себе, она подошла к окну, в задумчивости созерцая закатное солнце и птиц, улетающих в горы.
Дайюй вспомнились слова Сянъюнь, и она подумала:
«Были бы живы отец с матерью, я и сейчас наслаждалась бы живописными пейзажами юга, весенними цветами, осенней луной, прекрасными реками и горами, „мостами Двадцати четырех“^[14], памятниками времен Шести династий…^[15] У меня было бы много служанок, роскошные коляски, расписные лодки, богато убранные покои. Не приходилось бы думать над каждым словом, над каждым шагом. Здесь мне хоть и оказывают всяческие знаки внимания, но чужой дом есть чужой дом. В чем провинилась я в одном из прежних рождений, что обречена на одиночество и печаль? Что «с утра до вечера слезами лицо умываю!», как сказал Хоучжу?»^[16]
Мысли Дайюй витали сейчас далеко-далеко.
Взглянув на барышню, Цзыцзюань подумала, что это сестры расстроили ее своими разговорами о юге.
– Барышни вас утомили, – сказала Цзыцзюань. – Я велела Сюэянь распорядиться на кухне, чтобы для вас приготовили суп с капустой, креветками и ростками бамбука, а еще кашу из цзяннаньского риса. Что скажете, барышня?
– Это хорошо, – ответила Дайюй, – только кашу лучше дома сварить.
– Я тоже так думаю, – согласилась Цзыцзюань. – На кухне не очень чисто, но тетушка Лю обещала, что ее дочка, Уэр, все сварит дома.
– Дело не в том, что на кухне не чисто, – возразила Дайюй. – Просто неловко обременять людей. Когда я болела, мы ничего не готовили, брали еду у других.
Глаза у Дайюй покраснели.
– Ах, барышня, – заметила Цзыцзюань, – вы слишком мнительны. Вы – внучка старой госпожи и ее любимица. Служанки всячески стараются угодить вам. Кто же станет выражать недовольство?!
– Ты только что сказала вскользь об Уэр, – перевела Дайюй разговор на другое. – Не подруга ли она Фангуань, той, что прислуживала второму господину Баоюю?
– Она самая, – ответила Цзыцзюань.
– Говорят, ее собираются сделать служанкой. Слыхала?
– Слыхала, – ответила Цзыцзюань. – Она лишь недавно оправилась от болезни, и ее хотели взять служанкой в сад, но пока вопрос этот не решен из-за неприятности с Цинвэнь и другими девушками.
– Мне кажется, она скромная, хорошая девочка, – заметила Дайюй.
Пока они разговаривали, женщина-служанка принесла суп.
– Тетушка Лю велела передать барышне, – сказала она вышедшей навстречу Сюэянь, – что суп этот приготовила у себя дома Уэр, хотела угодить барышне – ведь на кухне не очень чисто.
Сюэянь отнесла суп в комнату и снова вышла, чтобы передать тетушке Лю благодарность за хлопоты.
Вернувшись, Сюэянь накрыла на стол и спросила:
– Не хотите ли, барышня, маринованной капусты с пряностями, конопляным маслом и уксусом, той, что нам привезли с юга?
– Давай, – отозвалась Дайюй, – только немного!
Она поела каши, запила супом и отодвинула чашку. Служанки убрали посуду, вынесли из комнаты стол, а взамен принесли маленький, которым обычно пользовалась Дайюй.
Вымыв руки и прополоскав рот, Дайюй обратилась к Цзыцзюань:
– Благовоний в курильницу добавляла?
– Сейчас добавлю, – ответила та.
– Кашу и суп можете доесть! – продолжала Дайюй. – Приготовлены они чисто и вкусно. А благовоний я добавлю сама.
Цзыцзюань и Сюэянь отправились в прихожую.
Дайюй добавила в курильницу благовоний, села к столу и собралась читать, но в это время в саду зашумел ветер, забренчали железные лошадки под стрехой^[17].
В комнату вошла Сюэянь – она уже успела поесть.
– С каждым днем становится холоднее, – сказала Дайюй. – Вы проветрили теплую одежду, как я вчера приказала?
– Проветрили, – ответила Сюэянь.
– Принеси-ка мне что-нибудь теплое, – попросила Дайюй, – я накину на плечи.
Сюэянь принесла целый узел с одеждой.
Перебирая вещи, Дайюй вдруг заметила небольшой сверточек, перевязанный шелковым платком. В нем оказался платок, подаренный ей Баоюем во время ее болезни; на нем сохранились написанные ею стихи и следы слез. Здесь же лежал изрезанный в клочья мешочек для благовоний, чехол для веера и шнурок, на котором Баоюй прежде носил чудодейственную яшму.
Все это Цзыцзюань вытащила из сундука и сунула в узел, чтобы не затерялось.
Только сейчас Дайюй вспомнила об этих дорогих ей вещицах и, забыв, что хотела потеплее одеться, принялась перечитывать стихи на платке. Слезы навернулись ей на глаза.
В этот момент вошла Цзыцзюань. Она сразу заметила, что Дайюй, заплаканная, смотрит на столик, где лежат изрезанный мешочек для благовоний, чехол для веера и шнурок с бахромой, а рядом стоит Сюэянь с узлом.
Поистине:

Потеряв человека, к которому сердце влекло,
В жизни все потеряешь, чего ты мечтала добиться.
И тогда на следы прежде пролитых, высохших слез
В непредвиденный час могут новые слезы пролиться.

Цзыцзюань сразу догадалась, что эти вещи напомнили Дайюй прошлое, взволновали ее и расстроили. Утешать девушку было бесполезно, поэтому Цзыцзюань с улыбкой сказала:
– Что это вам, барышня, вздумалось рассматривать эти старые вещи? Вы с господином Баоюем тогда были еще детьми: то ссорились, то мирились. Глядя на вас, можно было только смеяться. Теперь вы совсем по-другому ведете себя и не стали бы ни с того ни с сего портить вещи!
Вместо того чтобы успокоиться после этих слов, Дайюй еще больше расстроилась: она вспомнила, каким был Баоюй, когда она приехала в этот дом, и из глаз ее покатились слезы, как жемчужины с разорвавшейся нитки.
– Оденьтесь потеплее, барышня! – сказала Цзыцзюань, – ведь Сюэянь ждет.
Дайюй бросила платок. Цзыцзюань завернула в него мешочек для благовоний и остальные вещи и поспешила убрать.
Дайюй набросила меховую накидку и, печальная, направилась в прихожую, но тут взгляд ее упал на стихи, присланные Баочай. Она взяла их со столика, дважды перечитала и со вздохом произнесла:
– Положение у нас разное, но мы обе страдаем. Сочиню стихотворение тоже из четырех разделов, переложу на музыку, чтобы можно было петь под аккомпанемент циня, и завтра же отошлю ей.
Она велела Сюэянь принести письменные принадлежности и написала стихотворение. Затем раскрыла ноты для циня, выбрала два мотива: «С жалостью гляжу на орхидею» и «Думаю о мудреце»^[18], переложила на них стихи и снова переписала. После этого она приказала Сюэянь достать из ящика маленький цинь, привезенный еще из дому, настроила его и попробовала сыграть сочиненные песни.
Надо сказать, что Дайюй и в самом деле была одаренной. Играть она училась давно, еще живя дома, и с тех пор не брала в руки инструмент, но сейчас быстро освоилась и играла до самого вечера, пока не пришло время ложиться спать. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

А сейчас вернемся к Баоюю. В тот день он поднялся рано, как и обычно, быстро привел себя в порядок и собрался в школу, как вдруг прибежал мальчик-слуга и воскликнул:
– Вам повезло, второй господин! Господина учителя нынче нет в школе, и всех отпустили с занятий!
– А ты правду говоришь? – усомнился Баоюй.
– Если не верите, сами глядите! Третий господин Цзя Хуань и ваш племянник Цзя Лань возвращаются из школы!
Баоюй повнимательней присмотрелся – и в самом деле: Цзя Хуань и Цзя Лань в сопровождении мальчиков-слуг приближались к нему, о чем-то весело разговаривая, но, увидев Баоюя, остановились.
– Почему вы не в школе? – спросил Баоюй.
– Нас отпустил господин учитель, – отвечал Цзя Хуань.
Сомнений у Баоюя больше не было, он побежал сообщить отцу и бабушке, что в школу сегодня идти не надо, и вернулся к себе.
Рассказав удивленной Сижэнь, что занятий сегодня не будет, Баоюй посидел немного и собрался уходить.
– Ты куда торопишься? – крикнула вслед ему Сижэнь. – Отдохнул бы, раз отпустили!
– Ты, пожалуй, права, – ответил Баоюй, замедляя шаг. – Но очень хочется погулять. Ведь отпустили всего на день. Когда еще представится такой случай?! Ты должна меня понять.
– Ладно, иди, – улыбнулась Сижэнь – ей вдруг стало жаль Баоюя.
Пока они разговаривали, служанки принесли завтрак, и Баоюю пришлось остаться. Он наскоро поел и помчался к Дайюй. Во дворе Сюэянь сушила платок.
– Барышня позавтракала? – спросил Баоюй.
– Давно, еще когда встала. Выпила полчашки отвара, да и то через силу, – ответила Сюэянь. – Сейчас она отдыхает. Вы погуляйте, а попозже придете.
Идти Баоюю было некуда, но тут он вспомнил, что давно не навещал Сичунь, и направился к террасе Ветра в зарослях осоки.
Баоюй постоял у окна комнаты Сичунь. Там было тихо. Юноша уже хотел уйти, подумав, что девушка спит, как вдруг услышал шум. Что-то легонько стукнуло, и раздался голос:
– Надо было по-другому пойти!
Баоюй догадался, что в доме играют в облавные шашки, но кому принадлежит голос, не разобрал.
Тут совершенно отчетливо прозвучал голос Сичунь:
– Почему по-другому? Ты так идешь, а я вот так. А если ты пойдешь так, я тоже так пойду и замкну кольцо.
– А если я пойду так? – вновь послышался первый голос.
– Ох! – воскликнула Сичунь. – Значит, вот какой ход был у тебя в запасе! А я не приняла мер предосторожности!
Голос девушки, которая была у Сичунь, не принадлежал ни одной из сестер Баоюя, но показался ему очень знакомым. Решив, что посторонних здесь быть не может, Баоюй осторожно отодвинул занавеску и вошел. «Стоящая за порогом» – вот кто оказался в комнате – монахиня Мяоюй из кумирни Бирюзовой решетки. Юноша не осмелился мешать, а Мяоюй, увлеченная игрой, его не замечала. Баоюй молча стоял в стороне, наблюдая.
– Разве тебе не нужны мои шашки, что стоят в этом углу? – вдруг спросила Мяоюй у Сичунь.
– Почему не нужны? – ответила Сичунь. – Просто мне некуда торопиться! Им все равно не уйти!
– Не хвастайся, – отвечала Мяоюй, – посмотри-ка внимательней!
– Сейчас мне ходить, – заметила Сичунь, – пойду, а потом погляжу, как пойдешь ты.
Мяоюй тихонько рассмеялась и поставила шашку у края доски, заперев в углу все шашки Сичунь.
– Это называется «срезать на ходу подметки», – заметила она.
Не успела Сичунь ответить, как Баоюй не выдержал и расхохотался, да так громко, что девушки испуганно вздрогнули.
– Что же это такое! – возмутилась Сичунь. – Входишь не предупреждая! Так можно насмерть перепугать! Ты давно здесь?
– Давно, – отвечал Баоюй, – с того момента, как вы спорили из-за какого-то угла.
Он приветствовал Мяоюй, а затем с улыбкой промолвил:
– Почтенная Мяоюй редко выходит за ворота святого храма. Как же случилось, что я повстречал ее здесь?
Мяоюй ничего не ответила, покраснела и не поднимала головы от шашечной доски. Поняв, что сказал лишнее, Баоюй виновато улыбнулся:
– Что и говорить. Кто ушел в монастырь, того нельзя сравнивать с нами, мирянами. Прежде всего, душа монахини обретает покой. А раз так, совершенствуются ум и способности, рождается мудрость…
При этих словах Мяоюй подняла голову, бросила на него взгляд, еще больше покраснела и снова уткнулась в доску. Заметив, что она нарочно не замечает его, Баоюй в замешательстве сел рядом.
Сичунь предложила сыграть еще партию, и Мяоюй после длительной паузы произнесла:
– Ладно, давай!
Она встала, поправила одежду, снова села и как бы между прочим спросила у Баоюя:
– Ты откуда сейчас пришел?
Баоюю очень хотелось, чтобы Мяоюй с ним заговорила, тогда он ей все объяснил бы. Но ее вопрос заставил его насторожиться, неспроста Мяоюй его задала.
Поэтому он отвернулся и ничего не ответил. Мяоюй засмеялась и завела разговор с Сичунь.
– Ты почему не отвечаешь? – спросила Сичунь. – Ведь это самый обычный вопрос: «Ты откуда сейчас пришел?» Стоит ли смущаться?
Тут Мяоюй вспомнила, что надо возвращаться, сердце дрогнуло, и ей стало не по себе.
– Засиделась я, – сказала она, вставая, – мне пора.
Сичунь знала, что удерживать Мяоюй бесполезно, и проводила ее до ворот.
– Я давно не была у тебя, – сказала на прощание Мяоюй, – а дорога все время петляет, как бы не заблудиться.
– Можно, я тебя провожу? – спросил Баоюй.
– Не смею тебя утруждать, – ответила Мяоюй. – Но если хочешь, пожалуйста.
Они попрощались с Сичунь и покинули террасу Ветра в зарослях осоки. Проходя мимо павильона Реки Сяосян, они услышали звуки циня…
– Кто это играет? – с удивлением спросила Мяоюй.
– Наверное, сестрица Дайюй, – отвечал юноша.
– Разве она умеет? А я и не знала! – сказала Мяоюй.
Тогда Баоюй рассказал ей о недавней беседе с Дайюй и предложил:
– Давай зайдем, посмотрим!
– С древнейших времен цинь только слушают, но чтобы смотрели – такого еще не было, – усмехнулась Мяоюй.
– Давно известно, что я – человек невежественный, – сконфузившись, ответил Баоюй.
Они подошли к павильону Реки Сяосян, сели на камень и стали слушать чистую, трогательную мелодию. Вскоре нежный голос запел:

Дует, воет ветер холодный.
Воздух осенью напоен,
Но вдали от прекрасной девы,
Одинок ты и удручен…
Где вдали селенье родное?
Край отеческий лик свой скрыл!
И на платье горькие слезы
Лью и лью, склонясь у перил…

Голос умолк, а потом снова зазвучал:

Беспокойны длинные реки,
Вдалеке утесы круты,
Свет луны на мое окошко
Плавно падает с высоты.
Путь Серебряный вижу в небе,
Но и ночью мне не до сна!
Я замерзла в тонкой рубашке,
На ветру роса холодна…

Когда же опять наступила пауза, Мяоюй сказала:
– Первая строфа на одну рифму, вторая – на другую. Послушаем дальше.
Дайюй снова запела:

Мне понятны ваши невзгоды,
Нет свободы – и жизнь не та!
У меня же свои напасти —
Вечно хлопоты, суета…
Если сердце твое горюет,
Горе сердце мое поймет.
Жены древности! Вы могли бы
Мне помочь уйти от забот?^[19]

– Вот и еще строфа, – промолвила Мяоюй. – Сколько в ней глубокой печали!
– Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия и в мою душу вселила скорбь, – отозвался Баоюй.
Снова зазвенели струны циня.
– Слишком высоко взяла, – заметила Мяоюй, – не гармонирует с прежним.
Вновь послышалось пение:

Жизнь людей в этом бренном мире —
Пыль житейская, круговорот.
Все, что в небе, и все, что в мире,
В прошлой жизни исток берет;
Обретя исток в прошлой жизни,
В смерти жизнь не найдет конца,
Но с луною сравнятся разве
Человеческие сердца?^[20]

Мяоюй изменилась в лице.
– Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!
– Что значит «слишком»? – спросил Баоюй.
– А то, что она долго не проживет! – отвечала Мяоюй.
В это время послышался жалобный звук – будто струна лопнула. Мяоюй быстро встала и пошла прочь.
– Что случилось? – окликнул ее Баоюй.
– Скоро сам поймешь, – последовал ответ, – не стоит сейчас об этом говорить!
Баоюй, полный уныния и дурных предчувствий, направился во двор Наслаждения пурпуром. Но об этом здесь речи не будет.
Даосская монахиня пропустила Мяоюй в ворота кумирни и заперла их. Мяоюй прошла к себе в келью, прочла сутру, поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь.
Опустив занавески, она села на молитвенный коврик за ширмой, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.
В третью стражу Мяоюй вдруг услышала шум на крыше. Подумав, что напали разбойники, она испуганно вскочила и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.
Было не холодно. Мяоюй постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.
Вспомнились слова Баоюя об успокоении души, сердце затрепетало, Мяоюй вся горела, но, овладев собой, вернулась в келью и вновь опустилась на молитвенный коврик. Однако душа никак не могла успокоиться и вдруг рванулась куда-то; Мяоюй почувствовала, как коврик уходит из-под нее, ей почудилось, будто она вне кумирни. Вдруг появилась целая толпа знатных юношей, все они жаждали взять ее в жены, подхватили и потащили к коляске. Потом налетели разбойники и, угрожая ножами и палками, поволокли Мяоюй за собой. Она громко плакала, звала на помощь.
Разбуженные криками, прибежали монахини с факелами и светильниками, столпились вокруг Мяоюй, а она лежала, широко раскинув руки, с пеной на губах. Когда ее попытались привести в чувство, она, с выпученными глазами и проступившими на щеках красными пятнами, закричала:
– Мне покровительствует бодхисаттва! Как вы, насильники, смеете так обращаться со мной?
Перепуганные монахини не знали, что делать.
– Очнитесь, это мы!
– Я хочу домой! – крикнула Мяоюй. – Отвезите меня!
– Ваш дом здесь, – сказала старая даосская монахиня. – Куда же вас везти?
Она велела буддийским монахиням помолиться богине Гуаньинь, а сама решила погадать. Вытащила гадательную бирку, открыла соответствующее место в книге толкований и прочла, что странное поведение Мяоюй можно объяснить ее встречей с духом зла в юго-западном углу.
– Да! – подтвердили остальные монахини. – В юго-западном углу сада Роскошных зрелищ никто никогда не жил. Наверняка там обитает дух зла.
Все переполошились, бегали вокруг Мяоюй.
Монахиня, которую Мяоюй привезла с собой с юга и которая была предана ей больше других, сидела на своем молитвенном коврике у постели Мяоюй, не отходя ни на шаг.
Вдруг Мяоюй повернулась к ней и спросила:
– Ты кто?
– Ведь это же я, – отвечала монахиня.
– Ах, ты! – произнесла Мяоюй, пристально посмотрела, обняла монахиню и сквозь рыдания проговорила: – Ты моя мать, если ты не спасешь меня, я погибла!
Монахиня ласково гладила ее, утешала. Старуха даоска налила чаю, Мяоюй выпила немного и лишь на рассвете уснула. Послали за доктором и стали гадать, что за болезнь приключилась с монахиней.
Все говорили по-разному: нервное расстройство от чрезмерных забот, горячка, наваждение, простуда.
Пришел доктор и первым делом спросил:
– Она предается созерцанию?
– Постоянно, – последовал ответ.
– Заболела вечером?
– Да.
– Значит, в нее вселился дух блуждающего огня, – определил доктор.
– Это опасно? – с беспокойством спрашивали монахини.
– К счастью, она предавалась созерцанию не очень долго, – ответил доктор, – злой дух не успел глубоко проникнуть, и ее можно спасти.
Он прописал жаропонижающее лекарство, Мяоюй приняла его и постепенно успокоилась.
Между тем слухи об этом происшествии распространились за пределы дворца Жунго, и конечно же нашлись любители посплетничать.
– Разве может молодая женщина вести монашескую жизнь? – говорили люди. – Она хороша собой, вот только характер странный! Интересно, кому попадет такой лакомый кусочек?
Прошло несколько дней. Мяоюй понемногу приходила в себя, но душа ее по-прежнему пребывала в смятении, мысли путались.
Однажды к Сичунь пришла Цайпинь и спросила:
– Слыхали, что случилось с настоятельницей Мяоюй?
– Не слыхала. А что?
– Как я поняла из разговора барышни Син Сюянь со старшей госпожой Ли Вань, – принялась рассказывать Цайпинь, – на Мяоюй нашло наваждение. Как раз в тот вечер, когда вы играли с ней в шашки. Всю ночь она кричала, будто ее хотят похитить разбойники. Она и сейчас еще не совсем здорова. Не кажется ли вам все это странным, барышня?
Сичунь промолчала, а про себя подумала: «Мяоюй непорочна, но нити, связывающие ее с бренным миром, пока не оборваны. Жаль, что я родилась в знатной семье, а то непременно пошла бы в монахини, порвала бы все связи с суетным миром и не думала бы ни о чем мирском. Тогда никакое наваждение не страшно!»
Тут на Сичунь будто снизошло просветление, и она сочинила гату:

Уж если великая сила миров^[21]
Своих не оставит на свете следов, —
На что уповать остается тому,
Кто видит в Ученье основу основ?

В том суть, что любой, кто на свете живет,
Пришел в эту жизнь из пространства пустот,
А после того, как свой век отживет, —
Назад, в пустоту совершит поворот!^[22]

После этого Сичунь приказала девочке-служанке воскурить благовония, посидела немного, раскрыла книгу по шашкам и отыскала главы, написанные Кун Юном и Ван Цзисинем^[23]. Здесь перечислялись приемы игры «как в лист лотоса завернуть краба», «как иволга сражается с зайцем», но этот раздел Сичунь показался скучным, а раздел «тридцать шесть способов вырваться из угла» – непонятным и путаным, остановилась она на разделе «десять драконов убегают от коня».
Но только было она углубилась в чтение, как во дворе послышались шаги и кто-то крикнул:
– Цайпинь!
Если хотите узнать, кто это был, прочтите следующую главу.

Баоюй, к великой радости всей семьи, расхваливает сироту;
Цзя Чжэнь для поддержания порядка в доме наказывает дерзких слуг

Поужинав, матушка Цзя прилегла и завела разговор о разных пустяках. Вошла девочка-служанка и что-то прошептала на ухо Хупо. Та подошла к матушке Цзя и доложила:
– Старший господин Цзя Чжэнь пришел справиться о вашем здоровье.
– Поблагодарите его за внимание и скажите, пусть идет отдыхать, за целый день он устал, – отвечала матушка Цзя.

Утром Цзя Чжэнь снова занялся делами, принимал слуг, дежуривших у ворот, которые явились к нему с докладами. Потом пришел мальчик-слуга и сообщил:
– Староста из поместья прислал фрукты.
– А список присланного есть? – осведомился Цзя Чжэнь.
Мальчик протянул ему лист бумаги; там значились кроме фруктов несколько сортов овощей и дичи.
– Кто раньше ведал приемом продуктов? – спросил Цзя Чжэнь, пробежав список глазами.
– Чжоу Жуй, – поспешил сообщить привратник.
Цзя Чжэнь распорядился позвать Чжоу Жуя.
– Проверь, все ли есть, что указано, и отправь в кладовые, я сниму копию со списка и потом еще раз проверю, – велел он Чжоу Жую и распорядился: – Передайте на кухню, чтобы дополнительно приготовили несколько блюд и хорошенько угостили людей, которые привезли фрукты. И проследите, чтобы им, как полагается, дали денег.
Чжоу Жуй почтительно поддакнул и удалился.
Распорядившись, чтобы фрукты вместе со списком отвезли во двор к Фэнцзе, он через некоторое время возвратился и спросил Цзя Чжэня:
– А вы, господин, проверили, сколько привезено фруктов?
– У меня на это нет времени! Список у тебя, сам бы и проверил, – сказал Цзя Чжэнь.
– Я проверил, – отвечал Чжоу Жуй. – Все в порядке. Ровно столько, сколько значится в списке. Копия у вас, господин, можете позвать людей старосты и спросить, не ошибся ли я.
– Что ты болтаешь! – произнес Цзя Чжэнь. – Подумаешь – фрукты! Не стану же я подозревать тебя в воровстве!
Пришел Баоэр и с почтительным поклоном обратился к Цзя Чжэню:
– Прошу вас, старший господин, поручите мне какое-нибудь дело вне дворца!
– Это почему?! – удивился Цзя Чжэнь.
– Я здесь слова не смею сказать, – ответил Баоэр.
– А зачем тебе говорить?
– В таком случае, зачем я один сберегаю ваше добро? – возразил Баоэр.
– Я ведаю арендной платой и доходами с поместий, – вмешался тут Чжоу Жуй, – через мои руки ежегодно проходят крупные суммы, и ни разу я от господ не слышал упрека! Стоит ли затевать разговор из-за пустяков? Послушать Баоэра, так можно подумать, мы все доходы от господских земель разворовали!
– Этот Баоэр, видимо, просто склочник. Нечего ему здесь делать, – произнес Цзя Чжэнь и крикнул: – Убирайся! – после чего обратился к Чжоу Жую: Твоих объяснений мне тоже не нужно – занимайся своими делами!
Когда Чжоу Жуй и Баоэр ушли, Цзя Чжэнь прилег было отдохнуть, как вдруг услышал шум у ворот. Он тут же послал слуг разузнать, что случилось.
– Баоэр подрался с приемным сыном Чжоу Жуя, – вернувшись, доложили слуги.
– А кто он, этот приемный сын? – осведомился Цзя Чжэнь.
– Зовут его Хэ Сань, – ответил привратник. – От нечего делать он вечно сидит у ворот, задирает каждого прохожего, пьянствует, скандалит. Узнал, что Баоэр поругался с Чжоу Жуем, и полез в драку.
– Возмутительно! – вскричал Цзя Чжэнь. – Ну-ка, свяжите Баоэра и этого, как его там, Хэ Саня! А Чжоу Жуй где?
– Сбежал! – ответил привратник. – Как только началась драка.
– Приведите его! – распорядился Цзя Чжэнь. – Не хватало еще таких безобразий!
В разгар скандала вернулся домой Цзя Лянь и, узнав от Цзя Чжэня о случившемся, тоже послал людей за Чжоу Жуем.
Видя, что скрыться не удастся, Чжоу Жуй явился, и Цзя Чжэнь велел его связать.
– Наболтали здесь невесть что, – обрушился на него Цзя Лянь, – а старший господин вас одернул! Зачем же было затевать драку? Да еще впутывать какого-то мерзавца Хэ Саня! Вместо того чтобы разнять дерущихся, ты сбежал!
Он несколько раз пнул Чжоу Жуя ногой.
– Что толку бить одного Чжоу Жуя, – остановил его Цзя Чжэнь. Он велел дать Баоэру и Хэ Саню но пятьдесят плетей каждому и выгнать вон, после чего принялся обсуждать с Цзя Лянем дела.
О случившемся люди говорили между собой всякое: одни считали, что Цзя Чжэнь поступил круто, чтобы замазать собственные грешки; другие – что он не умеет улаживать споры между прислугой, третьи – что он просто злой человек.
– Разве не потому второй господин Цзя Лянь взял Баоэра в дом, что тот в свое время помогал ему улаживать дело с сестрами Ю? – говорили слуги. – Жена Баоэра не сумела угодить господину Цзя Ляню, вот он и придрался к Баоэру.
Людей во дворце Жунго было полно, все они любили посплетничать, и слухи ходили самые невероятные.

Но сейчас об этом рассказывать мы не будем, а вернемся к Цзя Чжэну. После того как он получил высокую должность в ведомстве работ, многие в доме разбогатели. Захотел и Цзя Юнь урвать кое-что. Сговорившись с несколькими подрядчиками, он, в расчете на часть прибыли, накупил всевозможных вышивок и отправился к Фэнцзе просить покровительства.
Незадолго перед этим к Фэнцзе пришла девочка-служанка и доложила:
– У ворот произошла драка. Старший господин Цзя Чжэнь и второй господин Цзя Лянь гневаются.
Фэнцзе хотела было послать служанок разузнать подробности, но тут явился Цзя Лянь и все рассказал.
– Дело пустяковое, – сказала Фэнцзе, – но подобные безобразия следует пресекать сразу. Наша семья процветает, а слуги осмеливаются затевать драки! Что же будет, когда хозяйство перейдет в ведение младшего поколения? Ведь станет совершенно невозможно держать слуг в узде! В позапрошлом году я собственными глазами видела, как Цзяо Да во дворце Нинго напился до потери сознания, лежал у крыльца и поносил всех подряд – и господ и слуг. Пусть даже у него много достоинств, но слуга есть слуга и должен держаться скромнее. Старшая госпожа – супруга Цзя Чжэня, не в упрек ей будь сказано, распустила свою прислугу сверх всякой меры. А тут еще этот Баоэр! Говорят, и ты, и Цзя Чжэнь прибегали к его услугам! Зачем же приказали высечь его?
Это был удар в самое сердце, но Цзя Лянь постарался отделаться шуткой и, сославшись на дела, ретировался.
Вскоре вошла Сяохун и доложила:
– Второй господин Цзя Юнь просит дозволения войти!
«Зачем он явился?» – подумала Фэнцзе и сказала:
– Проси!
Сяохун вышла, улыбнулась Цзя Юню. Он приблизился и спросил:
– Вы доложили обо мне, барышня?
Вместо ответа Сяохун, краснея, сказала:
– Вы, наверное, очень заняты, второй господин! Почему не приходите?
– Особых дел у меня нет, – ответил Цзя Юнь. – Просто тревожить вас не осмеливался. Еще когда вы были служанкой у Баоюя, я с вами…
– Вы подарили мне тогда платочек, – прервала его Сяохун, опасаясь, как бы их кто-нибудь не услышал. – А мой платочек вы получили?
Цзя Юнь просиял от радости, но не успел слова сказать, как вышла девочка-служанка и пригласила его войти. Сяохун шла рядом, касаясь его плеча.
Цзя Юнь ей шепнул:
– Когда буду уходить, проводи меня, расскажу тебе что-то интересное!
Сяохун снова покраснела и пристально поглядела на Цзя Юня.
В комнату Сяохун вошла одна, потом вернулась, откинула дверную занавеску и, сделав юноше знак войти, нарочито громко сказала:
– Госпожа просит вас, второй господин Цзя Юнь!
Цзя Юнь с улыбкой вошел, справился о здоровье Фэнцзе и передал ей поклон от матери. Фэнцзе в свою очередь осведомилась, как его мать себя чувствует, и спросила:
– Ты зачем пришел?
– Чтобы отблагодарить вас за милости ваши и доброту, – отвечал Цзя Юнь. – Мне очень неловко, что я до сих нор этого не сделал. И вовсе не из корысти явился я к вам с подношениями – ведь близится праздник девятого числа девятого месяца. Все, что я принес, тетушка, у вас есть! Но я должен выразить вам свое уважение. Примите же мои скромные дары, не обижайте!
– Ладно, садись и выкладывай, что принес! – прервала его Фэнцзе.
Цзя Юнь сел с поклоном и положил подарки на столик.
– Ты ведь не живешь в роскоши, – заметила Фэнцзе, – зачем же было тратиться? Эти вещи мне не нужны. Говори прямо, зачем пришел?
– Я уже сказал, – отвечал Цзя Юнь, – чтобы наконец отблагодарить вас за милость и доброту.
Он снова улыбнулся.
– Хитришь! – воскликнула Фэнцзе. – Ведь денег у тебя нет, что же это ты вдруг раскошелился? Хочешь, чтобы я приняла подарки, – говори начистоту! А не скажешь – ничего не возьму!
– Что вы, что вы! Да разве я осмелюсь таиться от вас? – растерялся Цзя Юнь. – Тут как-то я узнал, что господин Цзя Чжэн назначен главным распорядителем работ на императорском кладбище, а у меня есть друзья, настоящие мастера этого дела, они могли бы оказаться полезными господину. Замолвите за них словечко – никогда не забуду ваших милостей. И готов всячески вам угождать, какое бы дело вы мне не поручили.
– В другом деле я бы еще могла помочь, а в служебном – увольте! Важные дела решают старшие чиновники в ямыне, не очень важные – их подчиненные, всякие там письмоводители. А со стороны чего-нибудь добиться – почти невозможно. Наши ближайшие родственники и те устроились всего лишь помощниками к господину Цзя Чжэну. Даже твоему второму брату Баоюю я не взялась бы помочь. А тебе что поручить, ума не приложу. С домашними делами даже сам господин Цзя Чжэнь не в силах управиться, до того они сложные. Где же тебе, молодому? Разве ты сможешь держать в руках наших слуг! К тому же дела, которые поручили нашему господину по служебной линии, почти все закончены, остались всякие мелкие хлопоты. Ты сам найди себе дело и заработай на чашку риса! Говорю тебе чистую правду, подумай – и сам все поймешь. Спасибо тебе за добрые слова и дружеские чувства, но подарки свои возьми обратно и верни тем, кто тебе их дал.
В это время няньки и мамки привели Цяоцзе, в ярком цветастом платье, с игрушками в руках. Девочка подбежала к матери и принялась болтать.
– Это моя сестрица? – улыбнулся Цзя Юнь, подходя к девочке, и спросил у нее: – Хочешь красивую вещицу? Я подарю тебе!
Цяоцзе вдруг заплакала. Смущенный Цзя Юнь отошел в сторону.
– Не бойся, крошка! – стала успокаивать дочку Фэнцзе, подхватив ее на руки. – Ведь это твой старший брат Цзя Юнь!
– Какая хорошенькая у меня сестрица! – воскликнул Цзя Юнь. – Она непременно будет счастливой!
Цзяоцзе покосилась на Цзя Юня и снова расплакалась. Так повторялось несколько раз. Цзя Юню стало неловко, и он собрался уходить.
– Не забудь свои вещи! – напомнила Фэнцзе.
– Неужели вы не примете от меня такую мелочь, тетушка? – стоял на своем Цзя Юнь.
– Не заберешь – велю отнести к тебе домой! – решительно заявила Фэнцзе. – Ведь ты нам не чужой. Если придумаешь что-нибудь подходящее, приходи! А в этом деле помочь тебе не могу! И не надо никаких подарков!
Решительность Фэнцзе привела Цзя Юня в замешательство.
– В таком случае, тетушка, – произнес он смущенно, – позвольте поднести то, что вам пригодится!
Фэнцзе ничего не ответила, велела Сяохун взять подарки и проводить Цзя Юня. По дороге Цзя Юнь размышлял:
«Правду говорили, что вторая госпожа Фэнцзе круче мужчины. К ней не подступишься. Неудивительно, что у нее нет сыновей! Странная она какая-то! А о Цяоцзе и говорить нечего! Увидела меня – и плакать стала, испугалась, как будто я врагом ей был в каком-то из рождений. Не повезло мне, только день напрасно потерял!»
Мрачное настроение Цзя Юня передалось Сяохун. Неожиданно Цзя Юнь взял у девушки узел с подарками, выбрал две вещицы и протянул ей.
– Что вы! Не надо! – стала отказываться Сяохун. – А если вторая госпожа Фэнцзе узнает?
– Бери, бери! – уговаривал Цзя Юнь. – Не бойся. Как она может узнать? Бери, не обижай меня!
– Не нужны они мне, – краснея, промолвила девушка, но подарки все же приняла.
– Дело не в том, нужны или не нужны, – улыбнулся Цзя Юнь. – Просто мне хочется сделать тебе подарок.
Когда дошли до вторых ворот, Цзя Юнь вынул вещи из узла и сунул за пазуху.
– Идите скорее, – торопила юношу Сяохун, – а надо будет, еще приходите, я сейчас в услужении у второй госпожи и смогу вам помочь.
– Вторая госпожа чересчур строга, – отвечал Цзя Юнь, – поэтому каждый раз сюда не придешь. А с тобой мы непременно встретимся и обо всем подробно поговорим, как только у меня будет свободное время.
– Ладно! – сказала Сяохун. – А ко второй госпоже, как надумаете, тоже приходите. Зачем от нее отдаляться?
– Возможно, ты и права, – ответил Цзя Юнь и ушел.
Взволнованная Сяохун смотрела юноше вслед, пока он не исчез из виду.
Между тем Фэнцзе приказала подавать ужин и спросила у служанок:
– Рис готов?
Девочки-служанки сбегали на кухню и, возвратившись, доложили:
– Готов.
– Принесите две тарелочки маринованных овощей, которые прислали с юга, – распорядилась Фэнцзе.
В это время появилась Пинъэр.
– Совсем забыла! – воскликнула она. – Нынче в полдень, когда вы были у старой госпожи, приходила монахиня из монастыря Шуйюэ с просьбой прислать им два кувшина маринованных овощей и деньги за несколько месяцев вперед, сказала, что настоятельница вот уже несколько дней болеет. Еще до болезни она постоянно напоминала буддийским и даосским послушницам, чтобы гасили на ночь светильники, но те ее не слушали. Как раз в тот вечер, когда настоятельница заболела, во время третьей стражи она заметила, что у послушниц все еще горит светильник, и крикнула, чтобы его погасили. Но послушницы уже спали и не слышали. Пришлось настоятельнице подняться с постели и самой погасить светильник. Вернувшись, она застала у себя неизвестных мужчину и женщину, окликнула их и тут же почувствовала петлю на шее. Стала звать на помощь. Сбежались все обитательницы монастыря и увидели, что она лежит на полу, а на губах – пена. К счастью, удалось привести ее в чувство!
Сейчас она ничего не может есть, потому и велела попросить у вас маринованных овощей. Вы, госпожа, тогда были у старшей госпожи, и я не могла без вашего разрешения выполнить просьбу монахини. А потом забыла. И только сейчас, когда вы заговорили о маринованных овощах, вспомнила.
После некоторой паузы Фэнцзе сказала:
– Неужели у нас мало маринованных овощей? Пусть отнесут. А что касается денег на содержание монастыря, то через несколько дней их привезет Цзя Цинь.
Вошла Сяохун и сказала:
– Второй господин Цзя Лянь прислал человека вам передать, что допоздна будет занят делами и не вернется домой.
Вскоре вбежала во двор запыхавшаяся девочка-служанка.
Пинъэр и еще несколько служанок окружили ее и долго оживленно беседовали.
– О чем вы там болтаете? – не выдержав, спросила Фэнцзе.
– Девочка боится каких-то привидений, – отвечала Пинъэр. – Трусиха, да и только.
Фэнцзе позвала девочку и спросила:
– Ты видела привидения?
– Я ходила во внутренний двор сказать, чтобы принесли угля, – стала рассказывать служанка, – подошла к дому, где никто не живет, вдруг слышу – шум. Я подумала, что это кошка или крыса, но потом до меня донеслись стоны. И тут я с перепугу бросилась бежать.
– Что ты мелешь! – проворчала Фэнцзе. – Не люблю россказни о всяких духах и бесах! И не поверю им. Убирайся-ка ты отсюда!
Девочка вышла, а Фэнцзе вместе с Цаймин до второй стражи проверяла расходные счета за день. После этого немного поболтала со служанками, отправила их спать и сама легла. Близилась третья стража, а Фэнцзе никак не могла уснуть. Вдруг ей показалось, что волосы у нее встали дыбом, и, охваченная страхом, она принялась звать Пинъэр и Цютун. Те спросонья никак не могли понять, в чем дело.
Цютун, в отличие от Пинъэр, недолюбливала Фэнцзе и нисколько ее не жалела. А после истории с Ю Эрцзе затаила к ней вражду. Но виду не подавала, поскольку Фэнцзе всячески старалась ее задобрить.
Выпив глоток чаю, который ей подала Цютун, Фэнцзе поблагодарила и сказала:
– Пусть со мной останется Пинъэр.
Цютун тоже хотелось услужить Фэнцзе, и она предложила:
– Мы можем по очереди сидеть возле вас!
В конце концов Фэнцзе уснула. Пинъэр и Цютун легли на рассвете, когда пропел петух, но не успели уснуть, как пришлось встать и помочь Фэнцзе одеться.
Весь день Фэнцзе не покидала тревога, но она крепилась.
– Барышня Пинъэр дома? – донесся голос снаружи.
Пинъэр отозвалась. Вошла служанка госпожи Ван и сказала:
– К господину Цзя Чжэну кто-то пришел по важному делу. Но господина нет дома, и госпожа велела позвать второго господина Цзя Ляня.
Фэнцзе вздрогнула.
Если хотите узнать, что случилось, прочтите следующую главу.

Итак, услышав, что Цзя Ляня вызывают по какому-то делу, Фэнцзе испуганно вздрогнула и спросила:
– По какому делу? Служебному?
– Точно не знаю, – отвечала служанка. – Слуга, дежуривший у ворот, сообщил, что вызывали господина Цзя Чжэна, но господина Цзя Чжэна дома не оказалось, и госпожа просила прийти господина Цзя Ляня.
Тут Фэнцзе поняла, что дело касается ведомства работ, и, успокоившись, сказала:
– Передай госпоже, что второй господин еще накануне уехал. Пусть обратится к старшему господину Цзя Чжэню.
Цзя Чжэнь вышел к нарочному, посланному за Цзя Чжэном, узнал, в чем дело, и отправился с докладом к госпоже Ван:
– Из ведомства сообщили, что по донесению смотрителя защитных береговых сооружений в Хэнани прорвало дамбу и затопило несколько округов и уездов. Кроме того, требуются деньги на починку городских стен. Начальник ведомства занят и хотел поручить это дело господину Цзя Чжэну.
Цзя Чжэн вскоре вернулся, и ему все подробно передали.
До самой зимы у Цзя Чжэна не было ни одной свободной минуты, целые дни проводил он в ямыне. Воспользовавшись этим, Баоюй уже не проявлял в учебе прежнего усердия, но, боясь отцовского гнева, школу посещал аккуратно и не так часто бывал у Дайюй.
Близилась середина десятого месяца. В тот день погода резко изменилась, и когда Баоюй собрался в школу, Сижэнь приготовила теплую одежду и сказала:
– Одевайся потеплее, похолодало!
Она подала юноше теплый халат, а плащ завязала в узел и передала Бэймину на случай, если понадобится.
Придя в школу, Баоюй выполнил задание и тут вдруг услышал, что бумага на окне зашелестела.
– Опять погода переменилась, – произнес учитель Дайжу и распахнул форточку. С северо-запада медленно плыли на юго-восток клубящиеся черные тучи. В класс вошел Бэймин.
– Второй господин! – окликнул он Баоюя. – Похолодало, наденьте плащ!
Баоюй взял у Бэймина плащ и смутился. Все ученики уставились на него. Не взгляни Баоюй на плащ, все обошлось бы. Но он сразу определил, что это тот самый плащ из павлиньего пуха, который когда-то чинила Цинвэнь.
– Зачем ты взял этот плащ? – спросил Баоюй слугу. – Кто тебе его дал?
– Ваши служанки, – отвечал Бэймин.
– Мне не холодно, – решительно заявил Баоюй. – Спрячь его.
Учитель подумал, что Баоюю жалко такую дорогую одежду, и про себя оценил его бережливость.
– Надевайте, надевайте, второй господин! – уговаривал Бэймин. – Простудитесь – я буду виноват! Хоть меня пожалейте!..
Баоюй накинул плащ и с задумчивым видом склонился над книгой. Дайжу решил, что юноша углубился в чтение, и перестал обращать на него внимание.
После окончания занятий Баоюй, сославшись на недомогание, попросил у учителя разрешения не являться на следующий день в школу.
Дайжу был уже в летах, ничем не занимался и детей учил ради развлечения. Здоровьем похвастаться он не мог и радовался, если кто-нибудь из учеников пропускал занятия – по крайней мере хлопот меньше. Учитель знал, что Цзя Чжэн сейчас занят делами, а бабушка лелеет и балует внука, поэтому не задумываясь разрешил ему не приходить на следующий день в школу.
Возвратившись домой, Баоюй навестил матушку Цзя и госпожу Ван, рассказал, что отпросился на следующий день с занятий из-за плохого самочувствия, немного посидел и ушел в сад. Он не стал, как обычно, шутить и смеяться с Сижэнь и другими служанками и, не раздеваясь, прилег.
– Ужин готов, – сказала Сижэнь. – Сейчас поешь или немного погодя?
– Ешь без меня, – отозвался Баоюй. – Мне не хочется, плохо себя чувствую.
– Не хочешь – не ешь, но переоденься хотя бы, – заметила Сижэнь. – Не то всю одежду изомнешь. А она недешево стоит!
– И переодеваться не буду, – заявил Баоюй.
– Вещи надо беречь, – наставительно произнесла Сижэнь. – Взгляни, какая тонкая вышивка на плаще! А ты ее портишь!
Слова Сижэнь укололи Баоюя в самое сердце, и он ответил с тяжелым вздохом:
– В таком случае убери плащ подальше! Я больше не стану его надевать!
Он поднялся с кана, сбросил с себя плащ и аккуратно сложил, не дожидаясь, пока Сижэнь возьмет его.
– Что это вы, второй господин, так проворны сегодня? – насмешливо спросила Сижэнь.
– В какой платок завязать? – вместо ответа спросил Баоюй.
Шэюэ подала Баоюю платок, подмигнула Сижэнь и тихонько рассмеялась. Баоюй не обратил на нее никакого внимания и, опечаленный, сел. Из задумчивости его вывел бой часов – стрелки показывали половину шестого.
Служанка зажгла лампу.
– Не хочешь есть – выпей хоть полчашки рисового отвара, – предложила Сижэнь, – зачем морить себя голодом?! И волноваться не надо! Заболеешь – хлопот с тобой не оберешься!
– Я не голоден, – замотал головой Баоюй. – К чему есть через силу!
– Ну, тогда ложись спать пораньше, – предложила Сижэнь.
Они с Шэюэ постелили постель, и Баоюй лег. Всю ночь он ворочался с боку на бок и лишь перед рассветом уснул. Но вскоре снова проснулся. Пришлось встать и Сижэнь и Шэюэ.
– Ты почти до пятой стражи не спал, все ворочался, – сказала Сижэнь, – но я не осмелилась тревожить тебя расспросами. А потом сама уснула и не знаю, спал ли ты.
– Немного поспал, – отвечал Баоюй. – Сам не пойму, отчего так рано проснулся!
– Тебе нездоровится? – спросила Сижэнь.
– Нет, ничего. Только на душе неспокойно.
– В школу пойдешь?
– Меня освободили на день от занятий. Хотел погулять в саду, немного рассеяться, но боюсь, холодно будет. Вели девочкам убрать свободную комнату, поставить там курильницу, положить бумагу, тушь, кисть и тушечницу. И пусть никто меня не тревожит, я буду заниматься.
– Кто же осмелится тебя тревожить! – вмешалась в разговор Шэюэ.
– Вот и хорошо! – обрадовалась Сижэнь. – И позанимаешься, и успокоишься, и простуду не подхватишь. А как аппетит? Может быть, съешь чего-нибудь? Скажи, чего тебе хочется, я велю приготовить.
– Мне все равно, не хлопочи по пустякам, – ответил Баоюй и добавил: – Пусть поставят в комнату немного фруктов. Они хорошо пахнут.
– А в какую комнату? – спросила Сижэнь. – В свободных комнатах беспорядок, лишь в той, где жила Цинвэнь, более-менее чисто. После ее смерти туда никто не заходил. Но там холодно.
– Ничего, – промолвил Баоюй. – Пусть принесут жаровню.
– Хорошо, – ответила Сижэнь.
Девочка-служанка принесла поднос, на котором стояла чашка и лежали палочки для еды.
– Здесь все, что просила барышня Хуа Сижэнь, – сказала девочка, передавая поднос Шэюэ, – это прислала старуха из кухни.
На подносе стояла чашка супа из ласточкиных гнезд.
– Это ты заказала, сестра? – спросила Шэюэ у Сижэнь.
– Да, я, – ответила Сижэнь. – Пусть Баоюй подкрепится немного. С вечера он не ел и всю ночь не спал.
Сижэнь велела накрыть на стол, а Шэюэ уговорила Баоюя немного поесть. Вскоре явилась Цювэнь и сказала:
– Комната прибрана! Пусть только рассеется дым от жаровни, и господин может туда идти!
Поглощенный своими думами, Баоюй не ответил, лишь кивнул головой.
– Кисть и тушечница на месте, там, где вы приказали, – сказала девочка-служанка, входя в комнату.
– Ладно, – откликнулся Баоюй.
– Завтрак готов, – доложила другая служанка. – Где будете есть, второй господин?
– Покоя от вас никакого нет, – рассердился Баоюй. – Ну, несите сюда!
Вскоре принесли завтрак, и Баоюй обратился к Шэюэ и Сижэнь:
– Поешьте со мной, одному не хочется, уж очень тоскливо на душе.
– Мы недостойны сидеть с тобой за столом, – возразила Шэюэ. – Твоя просьба – просто каприз.
– Ничего особенного здесь нет, – заметила Сижэнь. – Сколько раз ели и пили вместе! Если это пойдет ему на пользу, можно и нарушить обычай!
И вот Баоюй занял место в центре стола, Сижэнь и Шэюэ по обе стороны от него.
После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.
Держа в руках чашку, Баоюй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, а потом вдруг спросил:
– В комнате все прибрано? Можно идти?
– Ведь вам уже сказали об этом, – ответила Шэюэ, – к чему снова спрашивать?
Посидев немного, Баоюй ушел в приготовленную для него комнату, воскурил благовония, расставил на столе фрукты, велел всем уйти и запер дверь.
После этого он взял листок розовой бумаги, произнес молитву и, обмакнув кисть в тушь, написал:
«Владелец двора Наслаждения пурпуром воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цинвэнь снизойдет и насладится жертвами». Дальше шли стихи:

Когда мое воображенье
Твой светлый образ вдруг займет,
Ко мне приходит озаренье,
Безмерность чувств и дум полет.

Кто может сделать так, чтоб ветер
Вдруг волны вздыбил, мир потряс?
Явилась ты – и незаметно
Я успокоился тотчас.

Кто мог бы так тепло и тихо
Вести беседу, кроме нас?..

Уносит быстрое теченье
Речные воды на восток, —
Когда б на запад возвращенья
Навеки избежал поток?^[25]

Тебя узреть храню надежду,
Но нет травы чудесной тут!^[26]
Лишь вижу, как твою одежду
Окутал мягкий изумруд…^[27]

Поэтому меня, как прежде,
Печали всюду стерегут!

Дописав последнюю строку, Баоюй зажег в курильнице благовонную свечу и сжег листок со стихами. Когда же свеча догорела, юноша отпер дверь и вышел из комнаты.
– Что-то ты очень быстро! – произнесла Сижэнь. – Тебе и там скучно стало?
Баоюй лукаво усмехнулся:
– На душе было тревожно, и хотелось побыть одному. А сейчас печаль рассеялась, и я решил прогуляться.
С этими словами он вышел в сад и, дойдя до павильона Реки Сяосян, крикнул:
– Сестрица Дайюй дома?
– Кто это? – послышался в ответ голос Цзыцзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Баоюя, с улыбкой сказала: – Это вы, второй господин? Барышня дома! Пожалуйте!
Баоюй последовал за Цзыцзюань и услышал голос Дайюй:
– Скорее проси второго господина!
Подойдя к комнате Дайюй, Баоюй увидел по обе стороны двери параллельные надписи:

В окошке, украшенном зеленью темной,
Луна, проплывая, сияет.

Создатели древние «книг о бамбуке»^[28]
Давно уж исчезли из мира.

Еще с порога юноша спросил:
– Чем занимаешься, сестрица?
– Сейчас допишу сутру, и поговорим, – ответила Дайюй, подходя к нему. – Посиди! Осталось две строчки.
Она приказала Сюэянь налить Баоюю чаю.
– Не беспокойся, пиши, – махнул рукой Баоюй, и тут взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка с изображением Чан Э и ее прислужницы, а рядом – девы-небожительницы, тоже с прислужницей, которая держала что-то наподобие узла. Обе как бы плыли в клубящихся облаках.
Эта картина, подражание Ли Лунмяню^[29], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.
– Ты, наверное, недавно повесила эту картину, сестрица? – спросил Баоюй.
– Да. Вчера служанки убирали в комнате, я вспомнила о ней, велела разыскать и повесить.
– А на какой сюжет картина? – поинтересовался Баоюй.
– Ты сам прекрасно знаешь! – засмеялась Дайюй. – А еще у меня спрашиваешь!
– Забыл, сестрица, – промолвил Баоюй. – Напомни, если не трудно!
– Неужели забыл изречение: «Луна льет на землю холодный свет, иней блестит, Циннюй и Суэ не боятся стужи, они соперничают в красоте».
– Вспомнил! – воскликнул Баоюй. – Сюжет оригинальный! И очень кстати, ведь наступили холода!
Он стал внимательно рассматривать картину.
Сюэянь тем временем подала Баоюю чай. Пока он пил, Дайюй окончила писать и сказала:
– Прости, что была к тебе невнимательна…
– К чему церемонии, сестрица! – прервал ее Баоюй и вдруг заметил, как хороша Дайюй в своей меховой куртке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой горностаем, в расшитой цветами парчовой юбке, похожей на ту, что некогда носила Ян гуйфэй, с пышными волосами, заколотыми всего одной шпилькой.
Поистине:

Ввысь устремилось древо из нефрита^[30],
Оно стоит наперекор ветрам.
Душистый лотос, томно расцветая,
Едва хранит росу на лепестках.

– Ну что, сестрица, играешь на цине? – неожиданно спросил Баоюй.
– Нет, – отвечала девушка. – С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!
– Не огорчайся, – промолвил Баоюй. – Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.
Дайюй рассмеялась.
– Это он и есть? – спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. – А почему такой маленький?
– Не такой уж он маленький, – с улыбкой возразила Дайюй. – Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.
– А новых стихов не сочинила?
– С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, – отвечала Дайюй.
– Не обманывай, – засмеялся Баоюй. – Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:

Не печалься, не унывай!
Разве наши земные сердца
Уподобить возможно луне,
Что плывет в небесах?

Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?
– Как мог ты услышать? – удивилась Дайюй.
– Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел – не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?
– Мелодия зависит от настроения, – объяснила Дайюй. – Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.
– Вот как! – произнес Баоюй. – Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!
– С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, – улыбнулась Дайюй.
Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном – слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.
Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:
– Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.
– Передай ей от меня поклон, – попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»
Тут пришла Цзыцзюань и спросила:
– Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!
– Убери, – ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.
– Может, выпьете чаю, барышня? – снова послышался голос Цзыцзюань.
– Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!
Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.
– И тебя что-то тревожит? – спросила Цзыцзюань.
– Не шуми, сестра, – ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. – Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри – никому ни слова!
Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.
На террасе Сюэянь тихо спросила:
– Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?
– Не может быть! – Цзыцзюань даже вздрогнула.
– Ну что ты говоришь! – вспыхнула Сюэянь. – Все, кроме нас, давно знают!
– Кто тебе сказал?
– Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.
В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.
– Как же это Шишу тебе рассказала? – спросила она.
– Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.
«Странно!» – подумала Цзыцзюань и спросила:
– Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?
– Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.
Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:
– Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.
– Барышня вернулась! Наливайте чай! – вдруг прокричал попугай в клетке.
Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:
– Никого не дозовешься! Где вы были?
Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.
Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.
Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.
Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.
Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:
– Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?
– Еще бы! – отвечала Сюэянь.
– А от кого узнала Шишу?
– От Сяохун.
– Боюсь, барышня слышала наш разговор, – покачала головой Цзыцзюань. – Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.
Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.
Цзыцзюань встревожилась:
– Что это вы, барышня, так рано проснулись?
– Легла рано, вот и проснулась, – бросила Дайюй.
Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.
Поистине:

Я вижу застывающую тень —
Мое в воде весенней отраженье.

Тебя мне очень жалко, тень моя,
Но ведь и я достоин сожаленья.

Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань:
– Зажги тибетские благовония!
– Барышня, вы не спали почти всю ночь! – сказала Цзыцзюань. – Зачем же вам благовония? Неужели снова будете писать?
Дайюй кивнула.
– Вы и так проснулись чуть свет, – произнесла Цзыцзюань. – Смотрите, как бы не переутомиться!
– Ничего! – ответила Дайюй. – Чем раньше я все перепишу, тем лучше! Хоть тоску немного развею. Память о себе оставлю. Увидите мой почерк – и вспомните!
Снова слезы покатились из глаз Дайюй. Цзыцзюань окончательно растерялась и, вместо того чтобы утешить Дайюй, сама расплакалась.
Дайюй теперь не прикасалась ни к чаю, ни к пище и постепенно слабела.
Изредка Баоюй, возвратившись из школы, забегал навестить ее, но Дайюй ничего ему не говорила, все таила в себе, понимая, что они уже не дети и нельзя вести себя так, как когда-то. Баоюю хотелось утешить девушку ласковыми словами, но он боялся ее расстроить – она и без того все время болела.
Теперь при встречах молодые люди обменивались ничего не значащими словами. Как говорится, желая сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.
Матушка Цзя и госпожа Ван любили и жалели Дайюй, но забота их проявлялась лишь в том, что они не скупились на докторов. Откуда им было знать, что у нее на душе. Цзыцзюань знала, почему болеет барышня, но не смела об этом никому рассказать. Дайюй между тем таяла на глазах.
Через полмесяца она уже с трудом могла есть даже рисовый отвар. Ей казалось, что все только и говорят о свадьбе Баоюя, что люди со двора Наслаждения пурпуром заняты приготовлениями к предстоящему торжеству.
Иногда Дайюй навещала тетушка Сюэ, Баочай совсем не показывалась, и это усиливало подозрения Дайюй. Она не желала никого видеть, отказывалась от лекарств, единственное, чего ей хотелось, – это скорее умереть. Во сне ей чудилось, что кого-то уже называют второй госпожой, эти мысли зловещей тенью преследовали Дайюй.
Наступил день, когда она уже ничего не могла есть и лежала в полузабытьи, ожидая смерти.
Если хотите узнать, что было дальше с Дайюй, прочтите следующую главу.

Итак, настал день, когда Дайюй совсем перестала есть, решив уморить себя голодом.
Первое время, когда Дайюй навещали, она еще заставляла себя что-то сказать, но в последние дни вообще перестала разговаривать. На душе у нее становилось то смутно, то светло.
Матушка Цзя понимала, что неспроста Дайюй тает день ото дня, и раза два с пристрастием допрашивала Цзыцзюань и Сюэянь. Но те не осмеливались сказать правду.
Цзыцзюань не терпелось узнать, как идут приготовления к свадьбе Баоюя, но она не решалась заговорить об этом с Шишу, опасаясь, как бы дело не получило огласки, ведь это убило бы Дайюй.
Сюэянь уже раскаивалась в том, что проболталась, и охотно взяла бы свои слова обратно, но знала, что это невозможно, и помалкивала.
Наконец Цзыцзюань поняла, что надежды на выздоровление нет никакой, поплакала и тихонько сказала Сюэянь:
– Присмотри за барышней, а я пойду к старой госпоже, госпоже Ван и второй госпоже Фэнцзе, спрошу, что делать. Барышне совсем плохо.
Только Цзыцзюань вышла, как Дайюй лишилась сознания. Сюэянь, юная и неопытная, подумала, что Дайюй умерла, и сердце у нее сжалось от страха и жалости, она уже сердилась на Цзыцзюань, что та долго не возвращается.
Наконец снаружи послышались шаги. Девочка с надеждой подбежала к двери, ведущей в прихожую, откинула занавеску, услышала, как зашуршала занавеска на наружной двери. Но вошла не Цзыцзюань, а Шишу. Ее послала Таньчунь справиться о здоровье Дайюй.
– Как чувствует себя барышня? – спросила Шишу.
Вместо ответа Сюэянь сделала ей знак войти. Поглядев на Дайюй, Шишу затрепетала от страха и спросила:
– Где сестра Цзыцзюань?
– У старой госпожи, – отвечала Сюэянь и, пользуясь тем, что Дайюй без сознания, а Цзыцзюань нет, осторожно тронула Шишу за руку и спросила: – Помнишь, ты говорила, что какой-то господин Ван сватал свою дочь за второго господина Баоюя? Это правда?
– Конечно правда!
– А сговор когда?
– Какой сговор? – удивилась Шишу. – Я рассказала тебе лишь то, что слышала от Сяохун. А потом ходила ко второй госпоже Фэнцзе и из ее разговора с сестрой Пинъэр узнала, что это сватовство друзья предлагали господину Цзя Чжэну, чтобы снискать его расположение и добиться покровительства. Между прочим, старшая госпожа плохо отозвалась о семье невесты, но не это главное, потому что с ее мнением никто не считается. Дело в том, что старая госпожа давно присмотрела для Баоюя невесту из девушек, живущих у нас в саду. Но старшая госпожа об этом не знала. А старая госпожа лишь приличия ради решила с ней посоветоваться о сватовстве. Еще госпожа Фэнцзе сказала, что старая госпожа решила просватать Баоюя по своему усмотрению и ни о каком другом сватовстве слышать не хочет.
– Что ты говоришь? – воскликнула Сюэянь, забыв об осторожности. – Выходит, напрасно наша барышня решила себя погубить.
– С чего ты это взяла? – удивилась Шишу.
– Ничего ты не знаешь! – воскликнула Сюэянь. – Недавно я рассказала Цзыцзюань о нашем с тобой разговоре, а барышня услышала и стала себя изводить.
– Тише! – сказала Шишу.
– Да она без сознания! – промолвила Сюэянь. – Сама погляди! И жить ей осталось не больше двух дней!
В это время вернулась Цзыцзюань.
– Неужели нет другого места для разговоров? – возмутилась она. – Уж лучше убейте ее прямо сейчас!
– Не верю, что эти разговоры так сильно подействовали на барышню! – вскричала Шишу.
– Не сердись на меня, сестра! – произнесла Цзыцзюань. – Ничего ты не понимаешь! Иначе не стала бы болтать!
Дайюй вдруг закашлялась. Цзыцзюань бросилась к ней, а Шишу и Сюэянь сразу умолкли.
Цзыцзюань тихо спросила:
– Барышня, пить хотите?
Дайюй кивнула. Сюэянь налила в чашку воды и подала Цзыцзюань. Шишу тоже подошла к кану. И только было хотела заговорить, как Цзыцзюань знаком велела ей молчать.
Дайюй снова закашлялась.
– Барышня, выпейте воды!
Дайюй попыталась поднять голову, но не могла. Цзыцзюань забралась на кан, взяла чашку, отпила немного воды сама, а потом, поддерживая голову Дайюй, поднесла чашку к ее губам.
Девушка отпила глоток, но когда Цзыцзюань хотела взять чашку, жестом остановила ее и выпила еще глоток, после чего, переведя дух, в изнеможении опустилась на подушку.
Через некоторое время она открыла глаза и спросила:
– Кто здесь только что был? Шишу?
– Да, – ответила Цзыцзюань.
Шишу снова приблизилась к Дайюй и справилась о ее здоровье.
Дайюй поглядела на нее широко открытыми глазами, несколько раз кивнула и сказала:
– Когда вернешься домой, кланяйся от меня своей барышне!
Шишу подумала, что Дайюй устала, и тихонько вышла.
Дайюй между тем слышала почти весь разговор Шишу с Сюэянь, она только делала вид, что потеряла сознание, потому что у нее не было сил говорить. Из слов Шишу она поняла, что Баоюя только хотели просватать, но ничего не получилось. Мало того, старая госпожа, оказывается, решила сама женить Баоюя и выбрала невесту среди девушек, живущих в саду. Кто же эта девушка, если не она, Дайюй? Чем темнее ночь, тем светлее утро – на душе у Дайюй рассеялся мрак. Она уже собралась подробнее расспросить обо всем Шишу, но в это время пришли матушка Цзя, госпожа Ван, Ли Вань и Фэнцзе.
Дайюй не думала больше о смерти, клубок сомнений был распутан, но ей стоило огромных усилий даже коротко отвечать на вопросы пришедших ее навестить.
Фэнцзе обратилась к Цзыцзюань:
– Ты зачем вздумала нас пугать? Барышне, я смотрю, полегче!
– Она была совсем плоха! – оправдывалась Цзыцзюань. – Иначе я не осмелилась бы вас побеспокоить. Я и сама удивляюсь, ей стало гораздо лучше!
– Не надо ее ругать, – остановила Фэнцзе матушка Цзя. – Ей показалось, что Дайюй плохо, она и прибежала к нам. Это ее обязанность. Такое старание достойно похвалы.
Женщины поговорили еще немного и разошлись.
Поистине:

Сердечную болезнь излечишь
Лекарством своего же сердца.
На шею тигра кто подвесил,
Тот сам и снимет колокольчик^[31].

Мы не будем рассказывать о том, как с этого дня Дайюй постепенно поправлялась, а вернемся к Сюэянь и Цзыцзюань. Глядя на свою барышню, они то и дело благодарили Будду.
– Амитаба! Она выздоравливает! – говорила Сюэянь.
– Все это странно, – отвечала Цзыцзюань. – То вдруг заболела, а теперь сразу выздоровела.
– Что заболела, ничего странного в этом нет! Но так быстро выздороветь? Тут уж действительно есть чему удивляться! – произнесла Цзыцзюань. – Не иначе как судьба нашей барышни связана с судьбой Баоюя. Недаром говорят: «Свадьба – дело хлопотное, но нерасторжимы предначертанные судьбой брачные узы». Так случилось, что желание людей совпало с волей Неба… Помнишь, я как-то в шутку сказала Баоюю, что барышня Дайюй собирается уезжать на родину? Так он от волнения чуть не умер, подняв на ноги весь дом! А сейчас одного неосторожного слова оказалось достаточно, чтобы довести барышню чуть ли не до смерти! Верно говорят, что «судьба связывает людей за пятьсот лет до рождения».
Девушки засмеялись, а Сюэянь сказала:
– Счастье, что она поправилась! Впредь подобных разговоров заводить не будем! Если даже я увижу собственными глазами, что Баоюй женится, все равно не скажу ни слова.
– Так, пожалуй, лучше, – согласилась Цзыцзюань.
Не только Цзыцзюань и Сюэянь, остальные служанки тоже обсуждали случившееся каждая на свой лад, удивляясь странной болезни Дайюй.
Разговоры эти дошли до Фэнцзе, а также госпожи Ван и госпожи Син и очень их встревожили. Да и матушка Цзя догадывалась, в чем дело.
Однажды госпожи Син и Ван пришли вместе с Фэнцзе к матушке Цзя поболтать и завели разговор о Дайюй.
– Я и сама собиралась обсудить это с вами, – подхватила матушка Цзя. – Баоюй и Дайюй вместе росли, и привязанность их я считала детской. Но потом поняла, что Дайюй неравнодушна к Баоюю, и нередко именно это является причиной ее болезней. Им нельзя больше быть вместе, иначе это кончится плохо. Что вы на это скажете?
После некоторого раздумья госпожа Ван ответила:
– Барышня Дайюй себе на уме. А Баоюй простодушен и не умеет скрывать своих чувств. Он как дитя малое. Вряд ли стоит их разлучать, они сразу обо всем догадаются. Еще древние говорили: «Когда юноша становится взрослым, его надо женить. Когда взрослой становится девушка, ее следует выдать замуж». Так не поженить ли нам их?
– Настойчивость Дайюй заслуживает похвалы, – нахмурившись, произнесла матушка Цзя, – но именно поэтому она не пара Баоюю. Да и здоровьем слаба, долго не проживет. Баочай – вот невеста для Баоюя!
– Мы все тоже так думаем, почтенная госпожа, – отозвалась госпожа Ван. – Но в таком случае и барышню Линь Дайюй нужно просватать. Можно ли поручиться, что она не таит к Баоюю любовных чувств? И если узнает, что Баоюй помолвлен с Баочай, ничего хорошего ждать не приходится.
– Согласна, – произнесла матушка Цзя. – Женим Баоюя, а потом и ее выдадим замуж. Прежде всего надо заботиться о своих детях. Главное, чтобы Дайюй до времени ничего не знала.
– Слышали? – обратилась Фэнцзе к служанкам. – Ни слова о том, что второго господина Баоюя собираются женить! Проболтаетесь – спуску не дам!
– Девочка моя, – сказала Фэнцзе матушка Цзя, – из-за болезни ты не следишь за тем, что происходит в саду. Советую тебе быть повнимательнее! Я имею в виду не только нынешний случай, а и все остальное. К примеру, в минувшем году прислуга пьянствовала, играла в азартные игры! Надо построже держать людей! Тебя они не смеют ослушаться.
С этого дня Фэнцзе часто появлялась в саду. Однажды неподалеку от острова Водяных каштанов она приметила старуху, что-то бубнившую себе под нос.
Фэнцзе неслышно приблизилась к ней. Старуха увидела Фэнцзе, когда та была уже совсем рядом, и поспешила поклониться.
– Ты что бормочешь? – спросила Фэнцзе.
– Госпожи мне велели присматривать за цветами и фруктами, – отвечала старуха. – Уж я так старалась, так старалась, а тут заявилась служанка барышни Син Сюянь и меня воровкой обозвала!
– За что же это? – удивилась Фэнцзе.
– Вчера я взяла с собой мою Хэйер, пусть, думаю, здесь поиграет, – стала объяснять старуха, – а девочка забрела ненароком в дом барышни Син Сюянь. Я увела Хэйер оттуда. А нынче утром услышала от служанок, будто у барышни Син Сюянь что-то пропало. Спрашиваю, что пропало, а они отвечают: тебе, воровке, лучше знать!
– Ну пусть даже они обвинили тебя, стоит ли так сердиться? – проговорила Фэнцзе.
– Ведь сад этот не служанкам принадлежит – господам, – возразила старуха. – С какой же стати эти девчонки нас обзывают? Не они нам велели за садом присматривать, а госпожи!
– Не ворчи! – разозлилась Фэнцзе и плюнула старухе в лицо. – Вам велено здесь присматривать, и если У барышни что-то пропало, с кого же спрашивать, если не с вас?! Ишь разболталась! Позвать сюда жену Линь Чжисяо, пусть прогонит старуху!
Девочка-служанка бросилась было исполнять приказание, но тут появилась Син Сюянь и с улыбкой сказала:
– Ничего особенного не случилось. Да и дело прошлое.
– Не вмешивайся, – возразила Фэнцзе. – Как бы то ни было, нечего позволять этим бабам язык распускать!
Старуха пала на колени, моля о прощении, и Син Сюянь, пожалев ее, пригласила Фэнцзе к себе, чтобы упросить не наказывать женщину.
– Знаю я этих старух, – не унималась Фэнцзе. – Никого не признают, одну меня боятся!
Син Сюянь всячески ее успокаивала, заявила даже, что во всем виновата ее служанка.
– Ладно, – бросила Фэнцзе старухе. – Ради барышни Син прощаю тебя.
Женщина поднялась с колен и низко поклонилась.
– Что же у тебя пропало? – спросила Фэнцзе у Син Сюянь, когда старуха ушла.
– Ничего особенного – старая красная кофта, – отвечала Сюянь. – Я велела служанке поискать, а она не нашла и по глупости пошла спрашивать об этом старуху. Ну та и обиделась. Служанку я отругала, и больше не стоит упоминать о таком пустяке.
Фэнцзе оглядела комнату, окинула взглядом Син Сюянь: на девушке был сильно поношенный ватный халат, вряд ли защищавший от холода. Одеяла на кане лежали совсем тонкие, а вещи, подаренные Син Сюянь матушкой Цзя, были аккуратно сложены на столе – Сюянь, видно, ими не пользовалась.
Проникшись к девушке еще большей симпатией и уважением, Фэнцзе сказала:
– Кофта, конечно, не такая уж ценность, но в ней тебе было бы теплее. Прикажи служанкам ее разыскать! Эти девчонки совсем обнаглели!
Вернувшись к себе, Фэнцзе велела Пинъэр достать телогрейку, крытую красным заморским крепом, дымчато-зеленую шелковую куртку, подбитую мехом, бирюзового цвета юбку, расшитую бисером, синюю курму на беличьем меху и отнести все это Син Сюянь.
Несмотря на то что Фэнцзе быстро уняла старуху, на душе у девушки было неспокойно, и она думала: «Никого из сестер прислуга не осмеливается оговаривать, только меня, несчастную. И, как нарочно, это случилось при Фэнцзе!»
Сюянь чуть не плакала, когда появилась Фэнъэр с подарками от Фэнцзе, и ни за что не хотела их принимать.
– Госпожа наказывала все это вам передать, – говорила Фэнъэр, – а покажется вам одежда старой, она пришлет новую.
– Поблагодари госпожу за заботу, – отвечала Сюянь, – и скажи, что я не смею принять столько вещей взамен пропавшей кофты. Унеси все обратно и поблагодари госпожу! Ее внимание мне дороже всяких подарков!
Пришлось Фэнъэр взять узел с одеждой и отнести обратно.
Через некоторое время Фэнъэр снова явилась, но теперь уже вместе с Пинъэр. Сюянь выбежала навстречу, предложила сесть.
– Наша госпожа говорит, – промолвила Пинъэр, – что вы нас чуждаетесь!
– Не чуждаюсь я, просто неловко мне брать подарки, – отвечала Син Сюянь.
– Госпожа просила принять, иначе она подумает, что вы либо сердитесь на нее, либо пренебрегаете ее вниманием. Да и нам достанется.
Сюянь, краснея, улыбнулась:
– В таком случае не смею отказываться.
Она угостила девушек чаем.
Выйдя от Сюянь, служанки встретили по дороге старуху из семьи Сюэ. Старуха им поклонилась.
– Ты куда идешь? – спросила Пинъэр.
– Наша госпожа послала меня справиться о здоровье всех почтенных госпож, их невесток и барышень, – отвечала старуха. – Я только что была у вашей госпожи и справлялась о вас, но госпожа сказала, что вы ушли в сад. Вы сейчас от барышни Син?
– Как ты догадалась? – улыбнулась Пинъэр.
– Слышала, что ваша госпожа и вы совершили доброе дело, поистине достойное благодарности, – ответила женщина.
– Пойдем к нам, посидим, – улыбаясь, предложила Пинъэр.
– В другой раз, – ответила женщина. – Дел много!
Пинъэр, возвратившись домой, рассказала Фэнцзе о своем разговоре с Сюянь. Но речи об этом мы вести не будем.

В доме матушки Сюэ и без того хватало неприятностей из-за Цзиньгуй, а тут еще вернулась из дворца Жунго служанка и рассказала, как тяжело живется Син Сюянь. Тетушка Сюэ и Баочай даже прослезились.
– Чего только не приходится терпеть Сюянь из-за истории со старшим братом, – сказала Баочай. – Мы даже не можем взять ее к себе. Спасибо сестре Фэнцзе за ее доброту. Сюянь принадлежит к нашей семье и нам тоже нельзя ее забывать!
Вошел Сюэ Кэ и сказал:
– С какими же подлецами якшался мой старший брат! Ни одного порядочного человека! Хоть бы кто-нибудь из них проявил беспокойство! Только и знают, что шляться сюда да разнюхивать, как у Сюэ Паня дела, не удастся ли что-нибудь урвать. Мне надоело их гонять, теперь велю привратникам даже не докладывать, если кто-нибудь из этих негодяев явится!
– Что, опять Цзян Юйхань с дружками? – спросила тетушка Сюэ.
– Нет, другие, Цзян Юйхань не приходил, – отвечал Сюэ Кэ.
Тетушка Сюэ расстроилась.
– Мне кажется, нет у меня больше сына. Пусть даже его помилуют. Ты хоть и племянник, а станешь настоящим человеком, будешь мне всю жизнь опорой. Невеста твоя не из богатых, ее родители на тебя надеются, на твой ум и способности, считают, что ты в состоянии прокормить жену. Но если барышня Син окажется такой же дрянью… – Она указала на комнаты, где жила Цзиньгуй, и продолжала: – Ладно, не надо об этом. Уверена, что невеста твоя скромная и честная девушка, стойко переносит лишения и богатство ее не ослепит. Скорее бы у нас все уладилось и мы могли отпраздновать твою свадьбу!
– Прежде всего вам следовало бы побеспокоиться о сестрице Баоцинь, ведь она до сих пор не переехала в дом мужа, – возразил Сюэ Кэ. – А обо мне не думайте, не так уж это важно.
Поговорив еще немного с тетушкой, Сюэ Кэ возвратился к себе и стал думать о том, как тяжело живется Син Сюянь в семье Цзя, как она одинока и обездолена. Он давно был знаком с этой девушкой, и она ему нравилась – не только своей красотой, но и добрым характером. У него было много общего с Сюянь. «Небо не всегда справедливо к людям, – размышлял Сюэ Кэ. – Цзиньгуй и ей подобных наделяет богатством и в то же время несносным характером, а таким, как Сюянь, посылает страдания. А Янь-ван, видимо, распоряжается человеческими судьбами по настроению».
Печальные мысли навеяли вдохновение, и Сюэ Кэ захотелось выразить свою грусть в стихах. Но времени было мало, и он наспех набросал такие строки:

И дракон, потерявший воду,
Уподобится рыбе сухой^[32].
Наши чувства разбиты разлукой,
Одинок я в жилище своем.

Оказавшись в грязи невольно,
Я объят гнетущей тоской, —
Где то время, когда довольством
Общий наш наполнится дом?

Прочел стихотворение и хотел наклеить на стену, но постеснялся – вдруг станут смеяться? Затем прочел его вслух и воскликнул:
– А! Пусть видят! Наклею на стену и сам иногда буду от скуки читать.
Сюэ Кэ снова перечел стихи, они показались ему плохими, и он сунул листок в книгу.
«На нашу семью без конца валятся несчастья, – думал он. – Когда же, наконец, я смогу устроить свою жизнь? Ведь из-за меня страдает беззащитная девушка!»
Его размышления были прерваны появлением Баочань. Она вошла, толкнув ногой дверь, и, хихикая, поставила на стол короб. Сюэ Кэ быстро вскочил и предложил девушке сесть.
– Моя госпожа посылает вам фрукты и чайник вина, – сказала Баочань.
– Передай твоей госпоже от меня благодарность, – улыбнулся Сюэ Кэ. – Только зачем она утруждает тебя, вместо того чтобы послать девочку-служанку?
– Это не важно, – ответила Баочань. – Мы люди свои, к чему церемонии? Право же, старший господин Сюэ Пань доставил вам немало хлопот, и госпожа давно хотела вас отблагодарить, но боялась, как бы вы не истолковали это превратно. Сами знаете, в доме у нас все как будто живут в согласии, а в душе ненавидят друг друга. Фрукты и вино – сущие пустяки, но кто знает, не вызовет ли это кривотолков? Поэтому моя госпожа и велела мне отнести их вам собственноручно.
Баочань пристально поглядела на Сюэ Кэ и продолжала с улыбкой:
– Надеюсь, второй господин, вы никому об этом не скажете? Мы, служанки, люди маленькие, и нам все равно, кому прислуживать – старшему господину или вам.
От природы прямодушный и честный, Сюэ Кэ был к тому же молод и простодушен и очень удивился, что Цзиньгуй и Баочань проявили о нем такую заботу. Но упоминание о Сюэ Пане рассеяло возникшее было подозрение, и он произнес:
– Фрукты оставьте, а вино унесите! Я редко пью. Только если заставляют, и то всего один кубок. Неужели вы с госпожой об этом не знаете?
– В другом случае я сделала бы так, как вы говорите, – ответила Баочань, – а сейчас не могу. Вы же знаете мою госпожу! Она не поверит, что вы не пьете, скажет, я не сумела уговорить вас.
Пришлось Сюэ Кэ оставить и фрукты и вино.
Уже у дверей Баочань обернулась и, лукаво улыбнувшись, указала пальцем в сторону внутренних покоев:
– Пожалуй, она и сама придет вас благодарить!..
Не понимая намека, Сюэ Кэ смущенно ответил:
– Лучше вы за меня поблагодарите свою госпожу! Сейчас холодно, простудиться можно. Да и к чему все эти церемонии, ведь она мне золовка.
Баочань, хихикая, выскользнула за дверь.
Сюэ Кэ сначала решил, что Цзиньгуй перед ним в долгу из-за истории с Сюэ Панем, и в благодарность прислала фрукты и вино. Но потом стал сомневаться. На что намекала Баочань? Неужели жена старшего брата способна на бесчестный поступок? Или же Баочань, говоря о госпоже, имела в виду себя? Но ведь она наложница старшего брата… Тут мысли его снова вернулись к Цзиньгуй. Она не желает вести себя как подобает порядочной женщине, не знает удержу в любовных утехах, наряжается, воображая себя красавицей. Вот и сейчас в голове у нее дурные мысли. А может быть, она не поладила с сестрицей Баоцинь и придумала этот коварный план, чтобы ей отомстить?
Молодого человека охватила тревога. В этот момент под окном раздался смешок. Сюэ Кэ испуганно вздрогнул.
Если хотите узнать, кто стоял под окном, прочтите следующую главу.

Итак, под окном Сюэ Кэ кто-то рассмеялся, молодой человек вздрогнул от неожиданности и в голове мелькнула мысль: «Это Баочань или Цзиньгуй. Не буду откликаться!»
Он долго прислушивался, но стояла тишина.
Не решаясь прикоснуться к вину и фруктам, он запер дверь и собрался лечь спать, как вдруг зашуршала бумага на окне. А надо вам сказать, что Баочань смутила покой Сюэ Кэ, и сердце его неистово заколотилось. Что же делать? Он снова прислушался – нигде ни звука. «Померещилось», – подумал Сюэ Кэ, овладев собой, сел к лампе, протянул руку к блюду с фруктами, взял один и повертел в руке, внимательно разглядывая. Вдруг он заметил, что бумага на окне увлажнилась, и, подойдя ближе, услышал, как кто-то на нее снаружи шумно подул. Сюэ Кэ отпрянул назад, а под окном раздался смешок. Сюэ Кэ быстро погасил лампу и лег в постель, стараясь не дышать.
– Почему вы не отведали вина и фруктов, второй господин? – послышался за окном тихий голос.
Сюэ Кэ показалось, что это Баочань, и он притворился спящим. Наступило молчание, но вскоре снова раздался голос, в нем звучали нотки досады:
– И откуда только берутся в Поднебесной такие жалкие людишки?!
Нет, это не Баочань, скорее Цзиньгуй. Ясно, что они действуют заодно. До пятой стражи не мог Сюэ Кэ уснуть, все ворочался на постели. А едва рассвело, послышался стук в дверь.
– Кто там? – спросил Сюэ Кэ.
Ответа не последовало.
Сюэ Кэ открыл дверь. Перед ним стояла Баочань, неприбранная, в плотно облегающей кофте, перехваченной зеленым поясом, в темно-красных узких штанах и красных туфлях с узорами.
Баочань нарочно не стала приводить себя в порядок и поспешила к Сюэ Кэ пораньше, чтобы незамеченной унести блюдо с фруктами. Стоило Сюэ Кэ увидеть девушку, томную, в живописном наряде, как сердце его дрогнуло, и он улыбнулся:
– Что это вы в такую рань встали?
Баочань залилась румянцем, но ничего не ответила, собрала фрукты, сложила на блюдо и унесла.
Сюэ Кэ понял, что Баочань обижена за вчерашнее, и подумал: «Ну и пусть! По крайней мере приставать больше не будет».
Придя немного в себя, он умылся и решил день-другой посидеть дома. Отдохнуть и не показываться на глаза друзьям Сюэ Паня, которые не давали ему покоя. Пронюхав, что всеми делами теперь ведает Сюэ Кэ, человек молодой и неискушенный, они решили извлечь из этого выгоду. То добивались всяких мелких поручений, связанных с делом Сюэ Паня, то составляли бумаги, заводили знакомства с письмоводителями из ямыня, обещая их подкупить. Некоторые советовали Сюэ Кэ воспользоваться деньгами Сюэ Паня, шли на прямое вымогательство, на клевету.
Сюэ Кэ всячески избегал встреч с этими проходимцами, но обострять с ними отношения не решался, предпочел укрыться дома и ждать решения вышестоящих инстанций. Однако рассказывать об этом подробно мы не будем.

Между тем Цзиньгуй с нетерпением ждала Баочань, которую послала к Сюэ Кэ с вином и фруктами. Баочань вернулась и рассказала все, как было. Цзиньгуй поняла, что затея ее не удалась, и расстроилась. Однако виду не подала – чего доброго, Баочань станет над ней насмехаться – и переменила тему разговора. Но от намерения своего отказываться не собиралась.
Баочань чувствовала, что Сюэ Пань вряд ли вернется домой и надо как-то устраивать свою жизнь, но от Цзиньгуй свои планы скрывала. Неспроста вызвалась она пойти к Сюэ Кэ, это был прекрасный случай прибрать его к рукам. Соперничества госпожи Баочань не боялась. Однако завлечь в сети Сюэ Кэ оказалось не так-то легко, и Баочань действовала осторожно, в то же время подзадоривая Цзиньгуй быть настойчивее.
Сюэ Кэ своей робостью несколько разочаровал Баочань, и она решила ничего не предпринимать, пока не выяснит намерений Цзиньгуй.
Когда Баочань поняла, что Цзиньгуй готова отказаться от своей затеи, ей ничего не оставалось, как отправиться спать.
Но сон не шел к ней. Всю ночь она думала и, наконец, нашла выход: она встанет пораньше, пойдет к Сюэ Кэ неприбранная, в вызывающем наряде, притворится обиженной и совершенно равнодушной. Если Сюэ Кэ пожалеет о случившемся, значит, как говорится, он «повернул лодку к берегу» и теперь у нее в руках.
Однако Сюэ Кэ и не думал раскаиваться и вел себя так же, как накануне вечером, не поддаваясь соблазну. Тут Баочань рассердилась не на шутку, собрала фрукты и ушла, а вино оставила в качестве предлога, чтобы снова зайти.
Едва Баочань вернулась, как Цзиньгуй спросила:
– Ты никого не встретила по пути?
– Нет, не встретила, – отвечала Баочань.
– Второй господин тебя ни о чем не спрашивал?
– Ни о чем.
Цзиньгуй тоже всю ночь не спала, пытаясь что-то придумать, и, когда выслушала Баочань, в голове мелькнула мысль: «Можно обмануть кого угодно, только не Баочань. Придется делить с ней Сюэ Кэ, тогда, по крайней мере, она не будет мешать! Тем более что ходить к нему я не могу, надо прибегать к ее услугам. Уж лучше составить общий план действий».
– Ну, что скажешь? – спросила она служанку. – Какое впечатление производит на тебя второй господин?
– Дурак дураком, – ответила Баочань. – Не оправдал он ваших надежд, госпожа! – Баочань усмехнулась. – Потому я и говорю, что дурак!
– Что значит не оправдал надежд, ну-ка, говори! – вспыхнула Цзиньгуй.
– Не притронулся к угощению, которое вы ему послали! Вот что это значит! Неблагодарный!
Она лукаво глянула на Цзиньгуй.
– Что за глупые намеки! – засмеялась Цзиньгуй. – Я послала ему угощение в знак благодарности за то, что он, сил не щадя, старается выручить нашего господина. Я сама пошла бы, но послала тебя, чтобы не вызывать лишних толков и подозрений. Не понимаю, что значат твои слова!
– Вы чересчур мнительны, госпожа! – воскликнула Баочань. – Я – ваша служанка и не могу думать иначе, чем вы! Главное – все соблюсти в тайне, чтобы не нарваться на неприятности.
Цзиньгуй смутилась и покраснела.
– Дрянная девчонка! Он, видно, самой тебе приглянулся, вот ты и прячешься за мою спину, строишь всякие планы!
– Как вы могли такое подумать! – притворившись возмущенной, вскричала Баочань. – Но от вас я все готова стерпеть. Если он нравится вам, я скажу, что надо делать. Знаете пословицу: «Крыса не откажется от куска масла»? Второй господин боится, как бы все не раскрылось. Поэтому, госпожа, торопиться не следует. Старайтесь все время быть поближе к нему, расставляйте сети там, где он и не ждет. Оказывайте ему знаки внимания, ничего в этом странного нет. Ведь он вам доводится деверем и к тому же не женат. А когда он захочет отблагодарить вас за доброту, пригласите его на угощение, мы вместе напоим его, и ему некуда будет деваться. А захочет сбежать, вы поднимете шум, скажете, будто он заигрывал с вами. Он, конечно, испугается и будет согласен на все. А откажется – значит, он не мужчина и жалеть не о чем. Что вы на это скажете, госпожа?
– Ах ты дрянь! – презрительно усмехнулась Цзиньгуй. – Не одного мужчину, видно, совратила. То-то, я смотрю, Сюэ Пань прилип к тебе!
– Что вы, госпожа! – обиженно поджав губы, отвечала Баочань. – Для вас же стараюсь, а вы не верите!
С того дня в доме наступила тишина. Цзиньгуй больше не скандалила, все ее помыслы устремлены были к Сюэ Кэ.
Через некоторое время Баочань пришла за чайником, вела себя сдержанно, и в душу Сюэ Кэ снова закралось сомнение, не ошибся ли он в этой девушке и в ее госпоже. Ведь если они против него ничего не замышляют, значит, он оскорбил их в лучших чувствах! Сюэ Кэ уже готов был раскаяться.
Два дня прошли спокойно. При встречах с Сюэ Кэ Баочань проходила, скромно потупившись. Зато Цзиньгуй буквально обжигала его взглядом, жарким, как угли в жаровне, и Сюэ Кэ становилось не по себе.

Между тем Баочай и ее мать не переставали удивляться перемене, происшедшей с Цзиньгуй. Она ни с кем не ссорилась, напротив – была сама любезность.
Не скрывая радости, тетушка Сюэ думала: «Сразу после свадьбы на девушку наверняка нашло наваждение, и это все время портило жизнь. Хорошо еще, что родственники нам помогают в несчастье с Сюэ Панем, да и у нас самих есть деньги. Может быть, удастся его спасти. И добрый знак тому – перемена в характере его жены».
Словом, тетушка Сюэ считала чудом то, что произошло с Цзиньгуй, и однажды, после обеда, пошла ее навестить, взяв с собой служанку Тунгуй.
Но едва они вошли, как услышали доносившийся из комнаты Цзиньгуй мужской голос.
– Госпожа, матушка пришла вас навестить! – громко произнесла Тунгуй, желая предупредить молодую женщину.
Тетушка Сюэ собралась войти в дом, когда вдруг заметила, что кто-то спрятался за дверь. Тетушка вздрогнула и попятилась назад.
– Входите, пожалуйста, матушка! – пригласила ее Цзиньгуй. – Садитесь, тут посторонних нет. Это мой названый брат. Живет он в деревне и не привык бывать на людях. Он только сегодня приехал и не успел навестить вас и справиться о здоровье.
– Шурину моего сына незачем прятаться! – заметила тетушка Сюэ.
Цзиньгуй позвала молодого человека. Тот робея вошел и поклонился тетушке. Тетушка приветствовала его и пригласила сесть. Завязалась беседа.
– Когда вы приехали? – поинтересовалась тетушка.
Ся Сань, так звали молодого человека, стал объяснять:
– Моя названая мать объявила меня своим сыном в позапрошлом месяце – в доме у нее нет мужчин и некому присматривать за хозяйством. В столицу я приехал третьего дня и нынче утром пришел навестить старшую сестру.
Молодой человек не вызывал никаких подозрений, и тетушка Сюэ, побеседовав с ним, собралась уходить, сказав:
– Вы посидите, а мне пора! Цзиньгуй! Угости брата как следует, ведь он у нас в доме впервые!
Цзиньгуй кивнула, и тетушка Сюэ удалилась.
Тогда Цзиньгуй сказала Ся Саню:
– Не беспокойся, ты мой брат и можешь оставаться здесь совершенно открыто, второму господину не к чему будет придраться! А сейчас сбегай, пожалуйста, в лавку, я скажу тебе, что надо купить. Смотри только, чтобы тебя никто не заметил.
– Не волнуйся, все будет в порядке, – ответил Ся Сань. – Давай деньги, и я куплю все, что захочешь.
– Ладно, не болтай лишнего, – засмеялась Цзиньгуй, – а то поставишь меня в дурацкое положение!
Цзиньгуй пригласила Ся Саня вместе поужинать, потом сказала, что он должен купить, напутствовала на дорогу, и молодой человек ушел.
Теперь Ся Сань почти каждый день появлялся в доме. Даже пожилые и опытные привратники, зная, что он доводится шурином господину Сюэ Паню, пропускали его, не докладывая госпожам.
С тех пор и начались в доме всякие происшествия, но о них мы расскажем позже.
В один прекрасный день пришло письмо от Сюэ Паня, и Баочай прочла его тетушке Сюэ.
«В уездной тюрьме, – писал Сюэ Пань, – я не терплю никаких лишений, так что не беспокойтесь обо мне, матушка!
Вчера уездный письмоводитель мне сообщил, что приговор по моему делу уже вынесен в области, и я понял, что наши хлопоты не пропали даром. Разве мог я предполагать, что в округе, куда переслали дело, отменят решение суда?
К счастью, главный уездный письмоводитель оказался хорошим человеком и составил ответную бумагу, опротестовав решение окружного суда. В ответ на это из округа пришло письмо с предостережением начальнику уезда.
В окружных инстанциях заинтересовались моим делом и хотят переслать его высшему начальству. Это может для меня плохо кончиться. Так произошло, видимо, потому, что вы не заручились поддержкой окружного начальства.
Как только получите это письмо, матушка, попросите кого-нибудь походатайствовать за меня перед начальником округа! И пусть брат Сюэ Кэ поскорее приезжает! Иначе меня отправят в округ! Денег не жалейте! Прошу вас, не медлите!»
Слушая письмо, тетушка Сюэ всплакнула. Баочай и Сюэ Кэ стали утешать ее:
– Не беспокойтесь, матушка! Все образуется, не надо только медлить!..
Тетушка Сюэ не знала, как поступить, и велела Сюэ Кэ ехать не мешкая к Сюэ Паню. Она приказала собрать необходимые вещи, отвесить серебро и велела одному из приказчиков сопровождать сына.
Поднялась суматоха. Баочай, опасаясь, что при сборах служанки могут чего-либо недосмотреть, сама помогала им до четвертой стражи и лишь после этого легла спать.
Как и все дети из богатых семей, Баочай была изнеженна, и утром, после бессонной ночи, у нее появился жар.
Взволнованная тетушка Сюэ, услыхав об этом от Инъэр, поспешила к дочери и увидела, что та вся горит и даже говорить не в силах.
Тетушка Сюэ и Цюлин, которая была тут же, расплакались. Баоцинь принялась утешать тетушку. Баочай заложило нос, как при насморке. Пришел доктор, прописал лекарство, и девушке стало немного лучше. Успокоилась и тетушка Сюэ.
Все переполошились во дворцах Жунго и Нинго, когда узнали о болезни Баочай. Фэнцзе прислала пилюли, госпожа Ван – эликсир, матушка Цзя, госпожи Ван и Син, а также госпожа Ю через своих служанок справлялись о здоровье Баочай. Только Баоюй ничего не знал – от него скрывали.
Прошла неделя, а Баочай, сколько ни лечилась, никак не могла поправиться. Потом наконец вспомнила о «пилюлях холодного аромата», три раза их приняла, и все прошло.
Лишь тогда Баоюй узнал о болезни Баочай, но поскольку она уже выздоровела, не пошел ее навещать.
Между тем Сюэ Кэ прислал письмо. Тетушка Сюэ повертела его в руках, но Баочай ничего не сказала, боясь расстроить, и отправилась к госпоже Ван, чтобы та ей прочла письмо, а заодно рассказала о состоянии Баочай.
После ухода тетушки Сюэ госпожа Ван обратилась к Цзя Чжэну с просьбой помочь Сюэ Паню.
– Если бы решение по делу зависело только от высшего начальства, было бы легче, а с низшим начальством без подкупа не обойтись!
Затем госпожа Ван заговорила о Баочай.
– Девочка так страдает, – сказала она. – Надо взять ее к нам, ведь она теперь член нашей семьи! Нельзя допускать, чтобы она напрасно губила свое здоровье.
– Вполне согласен с тобой, – ответил Цзя Чжэн. – Только сейчас не время. И у них полно хлопот с делом Сюэ Паня, и у нас – ведь Новый год на носу. Помолвка была зимой, а брачную церемонию устроим весной, когда именно – определим после дня рождения старой госпожи. Так и скажи тетушке Сюэ!
На следующий день госпожа Ван, к удовольствию тетушки Сюэ, передала ей свой разговор с Цзя Чжэном, и после обеда они вместе отправились к матушке Цзя.
– Вы только сейчас к нам пришли? – спросила тетушку старая госпожа.
– Нет, еще вчера, но было уже поздно, и я не могла вас навестить, – отвечала тетушка.
Госпожа Ван пересказала матушке Цзя свой разговор с Цзя Чжэном, и та осталась очень довольна.
Пока они вели разговор, пришел Баоюй.
– Ты поел? – спросила матушка Цзя.
– Я только из школы, – ответил юноша. – Сейчас поем и снова туда пойду. Я забежал навестить вас, бабушка, и справиться о здоровье тетушки, мне сказали, что она здесь… Сестра Баочай поправилась? – обратился он к тетушке Сюэ.
– Поправилась, – улыбнулась тетушка Сюэ.
От Баоюя не укрылось, что при его появлении тетушка прекратила разговор и вообще встретила его не как обычно, без прежнего тепла и ласки.
«Хоть она и расстроена, – подумал он, – но могла бы не прекращать разговора, когда я вошел…»
Что же случилось? Баоюй терялся в догадках, но пора было возвращаться в школу, и он убежал.
Вечером, вернувшись домой, он первым долгом навестил старших, а затем отправился в павильон Реки Сяосян.
Во внутренних комнатах никого не было.
– А где барышня? – спросил Баоюй.
– Ушла к госпоже, – ответила Цзыцзюань. – Узнала, что там тетушка Сюэ, и захотела с ней повидаться. А вы, господин, разве не были там?
– Я как раз оттуда, но твоей барышни не видел, – ответил удивленный Баоюй.
– Неужели ее там нет?
– Нет, – сказал Баоюй. – Куда же она могла уйти?
– Не знаю, – пожала плечами Цзыцзюань.
Баоюй уже собрался уходить, но в этот момент заметил Дайюй, которая в сопровождении Сюэянь медленно приближалась к дому.
– Сестрица вернулась! – обрадовался Баоюй и вместе с ней вошел в комнату.
Дайюй прошла во внутренние покои и пригласила Баоюя сесть. Затем отдала Цзыцзюань плащ и тоже села.
– Ты был у бабушки? – спросила Дайюй. – А тетушку Сюэ видел?
– Видел, – ответил Баоюй.
– Она обо мне что-нибудь говорила?
– Ничего не говорила, даже меня встретила как-то неласково. Я спросил, как чувствует себя сестра Баочай, а она засмеялась в ответ и ничего не сказала. Может быть, обижена за то, что не навещаю ее?
– А раньше навещал? – улыбнулась Дайюй.
– Я узнал о ее болезни лишь два дня назад, – оправдывался юноша. – Но навестить не успел.
– Значит, так оно и есть! – воскликнула Дайюй.
– Говоря по правде, – продолжал Баоюй, – мне матушка и батюшка запретили туда ходить. А маленькая садовая калитка, через которую хоть десять раз на день пройди, заперта, и попасть к тетушке Сюэ можно лишь через главные ворота, у всех на виду. А это не очень удобно.
– Но откуда ей знать, что ты не приходишь именно по этой причине? – спросила Дайюй.
– Сестра Баочай всегда меня понимала лучше других, – заметил юноша.
– Не обольщайся, – промолвила Дайюй. – Вряд ли она в данном случае тебя понимает. Ведь болела не тетушка, а сама Баочай. Помнишь, как весело было в саду, когда мы все собирались, писали стихи, пили вино и любовались цветами! А теперь сестра Баочай живет у себя дома, в семье у них неприятности, вдобавок она заболела, а ты ее даже не навестил! Будто чужой. Как же ей на тебя не сердиться?
– Неужели Баочай больше не будет со мной дружить? – воскликнул Баоюй.
– Откуда мне знать, – ответила Дайюй. – Факты сами за себя говорят!
Баоюй сидел расстроенный и молчал. Дайюй велела подбросить благовоний в курильницу и, не обращая на Баоюя внимания, углубилась в чтение.
– И зачем только рождаются на свет такие люди, как я! – воскликнул Баоюй, вскочив с места и с досады топнув ногой. – Исчезни я совсем, воздух стал бы чище!
– Когда появляется на свет один человек, появляется и другой, – возразила Дайюй. – А вместе с людьми приходят тревоги, страх, ложь, грезы, всякие неприятности. Я говорила все в шутку. Но хотелось бы знать, почему холодность тетушки Сюэ ты отнес на счет сестры Баочай? Ведь тетушка приходила по делу Сюэ Паня и, само собой, расстроилась. До тебя ли ей было? А ты вообразил невесть что, какую-то глупость!
Баоюя вдруг осенило, и он воскликнул:
– Верно, верно! Ты гораздо умнее меня, сестрица! Помню, в детстве, стоило мне рассердиться, ты вразумляла меня, я терялся и не знал, что тебе возразить! Будь я даже золотой статуей Будды, одним своим словом ты могла бы сломить меня, как травинку…
– В таком случае ответь мне на мои вопросы, воспользовавшись тем, что Баоюй завел речь о Будде, промолвила Дайюй.
Баоюй скрестил ноги, сложил руки, закрыл глаза и, надув губы, произнес:
– Что же! Просвещай меня!
– Что ты станешь делать, если сестра Баочай захочет по-прежнему с тобой дружить? Как ты поступишь, если сестра Баочай не захочет с тобой дружить? Что ты сделаешь, если сестра Баочай через некоторое время разорвет с тобой узы дружбы? Допустим, ты захочешь с ней дружить, а она будет относиться к тебе с неприязнью? Как ты станешь вести себя, если она захочет с тобой дружить, а ты не захочешь?
Дайюй выпалила все это единым духом.
Баоюй долго думал и вдруг расхохотался:
– Пусть будет хоть три тысячи озер со стоячей водой, мне достаточно одного ковша, чтобы напиться.
– А если тебе встретится проточная вода? – вновь спросила Дайюй.
– Я не стану ее черпать, пусть течет. Вода сама по себе, черпак тоже сам по себе, – ответил Баоюй.
– А как быть, если эта вода вдруг остановится и в ней утонет жемчужина?
– Рассуждения о святой истине у нас превратились в пустую болтовню; не уподобляйся куропатке, которая кричит в лучах весеннего солнца, – ответил Баоюй.
– Первая заповедь буддистов гласит: «Не занимайся словоблудием!» – продолжала Дайюй.
– Святая правда, – заключил Баоюй.
Дайюй опустила голову и умолкла. В это время на крыше закаркала ворона, взмыла в воздух и улетела в юго-восточном направлении.
– К счастью это или к беде? – задумчиво произнес Баоюй.
Дайюй ответила стихами:

Лист ивы, к грязи прилипший, —
Вот мое бездомное сердце!^[33]
Песней о куропатке
Не будите весенний ветер!^[34]

В это время вошла Цювэнь:
– Второй господин, поспешите домой! Батюшка присылал человека узнать, вернулись ли вы из школы! Сестра Сижэнь ответила, что вернулись, так что не мешкайте!
Баоюй вскочил и бросился из комнаты. Дайюй не стала его удерживать.
Если хотите узнать, что случилось дальше, прочтите следующую главу.

Вы спросите, почему не пришла Фэнцзе?
А вот почему. Во-первых, ей было неловко опаздывать, а кроме того, ее задержала жена Ванъэра, которая сообщила:
– Барышня Инчунь прислала служанку справиться о вашем здоровье; служанка говорит, что пришла к вам, а к старшим госпожам не пойдет.
Теряясь в догадках, Фэнцзе велела позвать служанку Инчунь и спросила:
– Как живется твоей барышне в новой семье? Хорошо?
– Какое там хорошо! – воскликнула служанка. – Но меня не барышня к вам послала, я пришла передать просьбу матери Сыци.
– Ведь Сыци больше здесь не живет. О чем же может просить меня ее мать? – удивилась Фэнцзе.
– Сыци, когда ушла от вас, все время плакала, – стала рассказывать женщина. – И вдруг в один прекрасный день приезжает ее двоюродный брат. Мать Сыци, увидев его, рассердилась, стала ругать за то, что сгубил ее дочь, даже хотела поколотить. А парень стоит, слова сказать не смеет. Услышала это Сыци, вышла и говорит: «Меня прогнали из-за него! А он, бессовестный, сбежал! Но сейчас лучше задушите меня, а его не бейте!» – «Бесстыжая девчонка, – обрушилась на нее мать. – Что ты затеяла?» Сыци ответила: «Каждая девушка должна выйти замуж. Пусть я грех совершила, но замуж пойду только за него! Обидно, конечно, что он такой трус, ведь если провинился, сам и отвечай! Зачем же убегать? Но не явись он, я бы век в девушках сидела! Просватаете за другого – покончу с собой! Спросите, зачем он приехал. Если за мной, я с ним уйду, и считайте, что я для вас умерла. Куда угодно пойду, если даже придется жить подаянием!» Мать Сыци рассердилась, заплакала: «Да как ты смеешь?! Ведь ты моя дочь! Не захочу – не отдам тебя ему, что ты сделаешь?» Однако Сыци оказалась упрямой. Услышав слова матери, она стукнулась головой о стену, хлынула кровь, и девушка скончалась. Мать, обезумев, стала требовать, чтобы молодой человек возместил ей потерю дочери, а тот ответил: «Матушка, не волнуйтесь. За то время, что меня здесь не было, я успел разбогатеть. И приехал сюда ради вашей дочери, с самыми искренними намерениями. Не верите – поглядите!» С этими словами он вытащил из-за пазухи коробочку с головными украшениями из золота и жемчуга. Это были подарки к свадьбе. Увидев их, мать сразу смягчилась и спросила: «Что же ты сразу не сказал?» – «Чтобы испытать Сыци. Ведь многие девушки ветрены и легкомысленны, – зарятся только на богатство, – ответил племянник. – Но теперь я понял, что такую, как Сыци, трудно найти! Все свои драгоценности я отдаю вам и распоряжусь насчет похорон». Мать Сыци, вдруг разбогатев, забыла о дочери и предоставила племяннику делать все, что ему вздумается. А племянник велел принести два гроба! Увидав это, мать Сыци перепугалась: «Зачем тебе два гроба?» Племянник с улыбкой ответил: «Два человека в один гроб не улягутся». Он говорил спокойно, и мать Сыци решила, что это он с горя ополоумел. А молодой человек, положив Сыци в гроб, перерезал себе ножом горло! Тут мать Сыци раскаялась, что так жестоко обошлась с дочерью, и заплакала в голос. Соседи обо всем пронюхали и хотят донести властям. Вот мать Сыци и послала меня к вам просить защиты, госпожа. А благодарить придет сама.
– И почему так бывает, что сумасбродным девчонкам попадаются такие безумцы! – выслушав ее, воскликнула Фэнцзе. – Теперь понятно, почему Сыци ничуть не смутилась, когда у нее обнаружили вещь, при одном взгляде на которую можно было сквозь землю от стыда провалиться! Кто бы мог подумать, что у нее такая страстная натура? Говоря откровенно, мне некогда заниматься этим делом, но своим рассказом ты разжалобила меня. Скажи матери Сыци, что я поговорю со вторым господином, а затем велю Баньэру все уладить.
Отослав женщину, Фэнцзе отправилась к матушке Цзя. Но об этом мы рассказывать не будем.

Как-то раз Цзя Чжэн играл в облавные шашки с Чжань Гуаном. Количество окруженных шашек было у обоих почти одинаково, и борьба шла из-за одного угла.
Вдруг вошел мальчик-слуга, дежуривший у вторых ворот, и доложил:
– Вас желает видеть старший господин Фэн Цзыин.
– Проси, – отвечал Цзя Чжэн.
Мальчик вышел, а Цзя Чжэн поднялся навстречу гостю. Фэн Цзыин вошел в кабинет и, поглядев на доску, сказал:
– Играйте, играйте! А я посмотрю!
– На мою игру не стоит смотреть! – заметил Чжань Гуан.
– Не скромничайте, – ответил Фэн Цзыин.
– У вас какое-нибудь дело ко мне? – осведомился Цзя Чжэн.
– Ничего особенного, – сказал Фэн Цзыин. – Продолжайте играть, а я у вас поучусь.
– Господин Фэн Цзыин наш друг, и если у него нет ко мне дела, давай закончим партию, а потом побеседуем с ним, – сказал Цзя Чжэн, обращаясь к Чжань Гуану. – Пусть господин Фэн Цзыин посмотрит, как мы играем!
– Вы на деньги играете? – спросил Фэн Цзыин.
– Да, – отвечал Чжань Гуан.
– Значит, подсказывать ходы нельзя, – заметил Фэн Цзыин.
– Подсказывайте, если хотите, – разрешил Цзя Чжэн. – Все равно он проиграл десять с лишним лянов серебра и ему не отыграться! Угощение за ним!
– Не возражаю! – воскликнул Чжань Гуан.
– А что, почтенный друг, вы играете наравне с господином Чжань Гуаном? – спросил Фэн Цзыин.
– Сначала играли наравне, и он проиграл, – отвечал шутливым тоном Цзя Чжэн, – я уступил ему две шашки, и он опять проиграл. При этом он еще несколько раз брал ходы обратно и сердился, если я не хотел отдавать.
– Ничего подобного не было, – возразил Чжань Гуан.
– Посмотрите и сами убедитесь, – сказал Цзя Чжэн гостю.
Продолжая шутить, они закончили партию. При подсчете очков оказалось, что окруженных шашек у Чжань Гуана было на семь больше, чем у Цзя Чжэна.
– Исход партии решила борьба за последний угол, – сказал Фэн Цзыин.
– Простите, я заигрался, – извинился Цзя Чжэн, – давайте поговорим!
– Мы очень давно не виделись, и я просто пришел навестить вас, – начал Фэн Цзыин. – Кроме того, хотел рассказать, что правитель провинции Гуанси прибыл на аудиенцию к государю и привез с собой четыре прелюбопытных заморских вещи, они могли бы служить отличными подарками. Это, прежде всего, – ширма из двадцати четырех створок, вырезанная из красного дерева; в каждой створке пластины из каменной селитры, а на них выгравированы реки, горы, люди и животные, башни и пагоды, цветы и птицы. На одной из створок изображено чуть ли не шестьдесят девушек в придворных одеяниях, и называется эта картина «Весенний рассвет в Ханьском дворце». Брови, губы, глаза и носы, а также складки одежды вырезаны удивительно тонко и аккуратно. Фон картины и композиция поистине прекрасны. Думаю, этой ширме место в главном зале вашего сада Роскошных зрелищ. Есть еще часы высотою в три чи, с музыкальным боем. Сделаны они в виде мальчика, держащего в руках циферблат и указывающего на стрелки. Вещи эти я не принес – они громоздкие и тяжелые. Те, что полегче, при мне, они особенно интересные.
Он достал небольшую парчовую коробку, завернутую в несколько слоев белого шелка, развернул и вытащил из нее стеклянную коробочку, отделанную внутри золотом. В коробочке, оклеенной темно-красным крепом, лежала ослепительно сверкающая жемчужина величиной с орех.
– Говорят, что это «жемчужина-мать», – пояснил Фэн Цзыин и попросил: – Дайте, пожалуйста, блюдо!
Чжань Гуан подал лаковый чайный поднос и спросил:
– Годится?
– Вполне, – ответил Фэн Цзыин и вытащил из-за пазухи белый шелковый сверток, высыпал из него на поднос несколько маленьких жемчужинок, положил туда «жемчужину-мать» и поставил поднос на столик. Жемчужинки покатились по подносу и окружили большую жемчужину. Фэн Цзыин взял с подноса большую жемчужину, на ней, словно приклеенные, висели маленькие.
– Поразительно! – воскликнул Чжань Гуан.
– Такое бывает, – заметил Цзя Чжэн, – большую жемчужину потому и называют матерью, что маленькие к ней липнут.
– Дай шкатулку! – приказал Фэн Цзыин пришедшему с ним мальчику-слуге.
Мальчик протянул ему узорчатую шкатулку из грушевого дерева, которую Фэн Цзыин не замедлил открыть. Шкатулка была оклеена полосатой парчой, и лежала в ней стопочка тончайшего шелка цвета индиго.
– Что это? – невольно вырвалось у Чжань Гуана.
– Полог из шелка цзяосяо, – ответил Фэн Цзыин.
Стопочка шелка оказалась не более пяти цуней в длину, а в толщину не достигала и половины цуня.
Фэн Цзыин принялся слой за слоем раскладывать стопку, но когда дошел до десятого, места на столе не осталось.
– Видите, а здесь еще два слоя, – сказал Фэн Цзыин. – Чтобы полностью развернуть полог, надо пойти в высокую комнату, иначе не хватит места. Шелк, из которого соткан полог, выделывают драконы «цзяо». В зной этот полог можно поставить в зале или комнате; он защищает от комаров и от мух, кроме того, под ним светло и прохладно.
– Не разворачивайте до конца, – попросил Цзя Чжэн, – потом трудно будет сложить!
Фэн Цзыин и Чжань Гуан сложили и убрали полог.
– За все четыре вещи просят всего двадцать тысяч лянов серебра. Это не так уж дорого. За «жемчужину-мать» – десять тысяч, за полог – пять.
– Разве я в состоянии покупать подобные вещи?! – вскричал Цзя Чжэн. – Да и зачем они мне?
– Неужели во дворце для них не найдется места? – покачал головой Фэн Цзыин. – Вы же в родстве с государем!
– Вещи, разумеется, подходящие, – согласился Цзя Чжэн, – но где взять деньги? Ладно, велю показать старой госпоже.
– Вот это правильно, – согласился Фэн Цзыин.
Цзя Чжэн велел слуге сказать Цзя Ляню, чтобы он отнес вещи к матушке Цзя, и их могли посмотреть госпожи Ван и Син, а также Фэнцзе.
Цзя Лянь отнес на просмотр полог и жемчужину и добавил:
– Есть еще часы с музыкальным боем и ширма, за все просят двадцать тысяч лянов.
– Вещи, разумеется, хорошие, но где взять столько денег? – промолвила Фэнцзе. – Только правители провинций могут подносить государю такие подарки. Уже который год я думаю о том, что нам следовало бы приобрести недвижимое имущество, например земли, доходы с которых шли бы на жертвоприношения предкам, и просто поместья. По крайней мере, нашим потомкам не будет грозить разорение. Эти же вещи покупать, пожалуй, не стоит. Не знаю, что скажут на это бабушка, господа и госпожи. Может быть, господину Цзя Чжэну они очень понравились, пусть тогда покупает!
– Девочка рассуждает правильно, – заметила матушка Цзя.
– В таком случае их надо вернуть, – сказал Цзя Лянь. – Ведь господин Цзя Чжэн хотел их преподнести государю и потому велел показать вам. А о том, чтобы мы их приобрели, и речи не было. Бабушка еще рта не раскрыла, а ты целую речь произнесла! В тоску можешь вогнать!
Он отнес вещи обратно.
– Старая госпожа не желает их покупать, – сказал он Цзя Чжэну, а потом обратился к Фэн Цзыину: – Вещи хороши, что и говорить, вот только денег у нас таких нет! Я постараюсь найти покупателя и дам вам знать.
Поболтав еще немного о всяких пустяках, Фэн Цзыин стал прощаться.
– Оставайтесь с нами ужинать, – пригласил Цзя Чжэн.
– Спасибо, – ответил тот. – Извините за беспокойство!
– Ну что вы! – воскликнул Цзя Чжэн.
В это время появился мальчик-слуга и доложил:
– Пожаловал старший господин!
В тот же момент на пороге появился Цзя Шэ. После обмена приветствиями все сели за стол, выпили по нескольку кубков и завели разговор о заморских вещах.
– Их трудно сбывать, – вздохнул Цзыин. – Мало кто в состоянии купить. Только люди с вашим положением, а так дело безнадежное.
– Да и подобные нам не всегда могут себе это позволить.
– Наше богатство – одна видимость, – поддакнул Цзя Шэ. – Не то что прежде.
– А как поживает старший господин Цзя Чжэнь? – осведомился Фэн Цзыин. – Я встретился с ним недавно, поговорили о домашних делах, он жаловался на вторую жену сына, сетовал, что она хуже покойной госпожи Цинь. Из какой она семьи, я так и не спросил.
– Из местной знати, – отвечал Цзя Чжэн, – она дочь господина Ху, бывшего правителя столичного округа.
– Господина Ху я прекрасно знаю, – промолвил Фэн Цзыин, – но детей в его семье воспитывают не так, как следовало бы. Впрочем, не беда – главное, чтобы сама девушка была хороша.
– Говорят, в государственном совете шел разговор о повышении Цзя Юйцуня, – произнес Цзя Лянь.
– Было бы неплохо, – ответил Цзя Чжэн. – Не знаю только, состоится ли это.
– Полагаю, все будет в порядке, – сказал Цзя Лянь.
– В ведомстве чинов, где я нынче был, тоже говорят об этом, – промолвил Фэн Цзыин. – А что, господин Цзя Юйцунь приходится вам родственником?
– Да, – подтвердил Цзя Чжэн.
– Каким же образом он сделал карьеру? – спросил Фэн Цзыин.
– Это длинная история, – ответил Цзя Чжэн. – Цзя Юйцунь родился в округе Хучжоу, в Чжэцзяне, затем переселился в Сучжоу. Некий Чжэнь Шиинь, его друг, помог ему выдержать экзамен на ученую степень цзиньши, и Цзя Юйцунь получил назначение на должность начальника уезда, взял в наложницы служанку из семьи Чжэнь, а затем сделал ее законной женой. Что же до Чжэнь Шииня, то он разорился и бесследно исчез. Тем временем Цзя Юйцуня сняли с должности. Мы тогда еще не были с ним знакомы. Линь Жухай, муж моей сестры, сборщик соляного налога в Янчжоу, пригласил Юйцуня учителем к своей дочери Дайюй, то есть к моей племяннице. Но потом у Цзя Юйцуня появилась возможность восстановиться в должностях, и он решил ехать в столицу. В это же время моя племянница собралась к нам, и Линь Жухай попросил его присматривать за девочкой в пути. Кроме того, у Цзя Юйцуня было рекомендательное письмо ко мне с просьбой о покровительстве. Он мне понравился, и мы часто встречались. Как выяснилось, он был в курсе всех дел во дворцах Жунго и Нинго со времен Дайшаня и Дайхуа^[48]. Это и сблизило нас. – Цзя Чжэн засмеялся, а затем продолжал: – Но в последние годы я убедился, что Цзя Юйцунь – большой проныра: с должности начальника области он сумел пролезть в цензоры, а еще через несколько лет стал шиланом^[49] в ведомстве чинов! Мало того – вскоре его назначили на должность начальника военного ведомства! Потом он совершил какой-то неблаговидный поступок, его понизили в звании на три ступени, но сейчас собираются снова повысить.
– Трудно предвидеть взлеты и падения, повышения и понижения по службе, – заметил Фэн Цзыин.
– Все дела в Поднебесной подвластны единому закону, – сказал Цзя Чжэн. – Взять хотя бы эти жемчужины. Большая подобна счастливому человеку, – ведь от нее зависят все остальные! Если бы большой жемчужины вдруг не стало, куда делись бы маленькие? Так и у людей – если умирает глава семьи, дети, родственники и друзья разбредаются в разные стороны. Не успеешь оглянуться, как расцвет сменяется упадком. Все происходит так быстро, как исчезают весной облака, как опадают осенью листья. Вот и подумайте, имеет ли смысл становиться чиновником! Я не имею в виду Цзя Юйцуня. Приведу для примера семью Чжэнь. Прежде они не уступали нам ни в положении, ни в заслугах, и титулы имели, и звания. С этой семьей мы всегда были дружны. Несколько лет назад они приезжали в столицу и присылали к нам людей справиться о здоровье. И вдруг мы узнаем, что они потеряли имущество, разорились, и после этого ничего больше не слышим. До сих пор нет о них никаких вестей, и я очень тревожусь.
– Кстати, – спросил вдруг Цзя Шэ, – о какой жемчужине идет речь?
Цзя Чжэн и Фэн Цзыин все ему рассказали.
– С нашей семьей ничего подобного не случится, – заявил Цзя Шэ.
– Пожалуй, вы правы, – заметил Фэн Цзыин. – Ведь о вас заботится сама гуйфэй, кроме того, у вас много родственников, да и в семье вашей ни старые, ни молодые не занимаются обманом и вымогательством.
– Что верно, то верно, – согласился Цзя Чжэн, – но талантливых и добродетельных в нашей семье тоже нет. Как можно жить только за счет аренды и налогов?
– Не будем об этом говорить! – сказал Цзя Шэ. – Давайте лучше выпьем!
Все выпили и закусили, когда к Фэн Цзыину подошел слуга и шепнул что-то на ухо. Фэн Цзыин поднялся и стал прощаться.
– Что ты ему сказал? – спросил Цзя Шэ у слуги.
– На улице снег идет, и к тому же стемнело. Уже ударили в доску^[50], – отвечал слуга.
Цзя Чжэн велел слугам посмотреть, что делается снаружи. Во дворе слоем больше цуня лежал снег.
– Вы взяли вещи, которые только что мне показывали? – спросил Цзя Чжэн.
– Взял, – ответил Фэн Цзыин. – Если захотите купить их, цену можно будет сбавить.
– Я учту, – ответил Цзя Чжэн.
– Буду ждать от вас вестей, – сказал Фэн Цзыин. – На улице холодно, так что не провожайте меня!
Однако Цзя Шэ и Цзя Чжэн велели Цзя Ляню проводить гостя.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Итак, Фэн Цзыин ушел. После его ухода Цзя Чжэн вызвал к себе привратника и спросил:
– Не знаешь, по какому случаю Линьаньский бо^[51] прислал мне приглашение?
– Не по случаю семейного праздника, я узнавал, – отвечал привратник. – Дело в том, что во дворец Наньаньского вана приехала труппа, очень знаменитая. Господину Линьаньскому бо артисты так понравились, что он пригласил их к себе на два дня и теперь созывает друзей посмотреть спектакли и повеселиться. Подарков, судя по всему, делать не надо!
– Ты поедешь? – спросил Цзя Шэ у Цзя Чжэна.
– Нельзя не поехать, раз господин бо благосклонен ко мне и считает своим другом, – произнес Цзя Чжэн.
Тут снова появился привратник и доложил Цзя Чжэну:
– Пришел письмоводитель из ямыня, просит вас завтра непременно прибыть на службу по особо важному делу.
– Хорошо, – отозвался Цзя Чжэн.
Затем явились управляющие, ведавшие сбором арендной платы в поместьях, справились о здоровье Цзя Чжэна и отошли в сторонку.
– Вы из Хаоцзячжуана? – спросил Цзя Чжэн.
Оба поддакнули. Цзя Чжэн поговорил немного с Цзя Шэ, и тот собрался уходить. Тогда Цзя Лянь позвал управляющих и приказал:
– Докладывайте!
– Провиант в счет арендной платы за десятый месяц я давно вам послал, – доложил первый управляющий, – и завтра он был бы здесь. Но почти у самой столицы повозки отобрали и всю поклажу свалили на землю. Я пытался доказать, что повозки принадлежат не какому-нибудь торговцу, а в них поклажа для вашей семьи, но меня слушать не стали. Тогда я велел возчикам ехать дальше, однако служащие ямыня возчиков поколотили и две повозки отобрали. Я поспешил сообщить о случившемся. Прошу вас, господин, пошлите людей в ямынь, пусть потребуют назад наше добро. И велите наказать грубиянов, которые не уважают ни законы, ни самое Небо! С нами обошлись еще сносно, господин, а вот на торговцев поистине жалко было смотреть. Все их товары свалили прямо на дорогу, повозки угнали, а возчиков, которые осмелились сопротивляться, избили до крови!
– Безобразие! – возмутился Цзя Лянь.
Быстро набросав письмо, он отдал его одному из слуг и приказал:
– Немедленно поезжай в ямынь и потребуй все сполна вернуть. Все, до последней мелочи, а иначе – берегись!.. Позвать сюда Чжоу Жуя!
Чжоу Жуя дома не оказалось, и вместо него хотели позвать Ванъэра. Но и его не нашли – он ушел в полдень и еще не возвращался.
– Мерзавцы, негодяи! – бушевал Цзя Лянь. – Когда нужно, никого не найдешь! Только и знают, что жрать, а от работы отлынивают! Сейчас же сыщите их, хоть из-под земли достаньте! – крикнул он мальчикам-слугам.
Он ушел к себе и лег спать. Но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день Линьаньский бо снова прислал нарочного с приглашением. Цзя Чжэн сказал Цзя Шэ:
– Я занят в ямыне, Цзя Лянь разбирает дело с повозками. Придется поехать вам с Баоюем.
Цзя Шэ согласился.
Цзя Чжэн послал слугу за сыном и, когда тот явился, сказал:
– Нынче поедешь со старшим господином во дворец Линьаньского бо смотреть спектакль.
Обрадованный Баоюй побежал переодеваться и в сопровождении Бэймина, Сяохуна и Чуяо поспешил к Цзя Шэ.
Они сели в коляску и отправились во дворец Линьаньского бо.
Привратник доложил об их прибытии и тотчас вернулся, сказав:
– Господин бо вас просит войти…
У Линьаньского бо собралось множество гостей. После обмена приветствиями Цзя Шэ и Баоюй заняли свои места.
Беседам, шуткам и смеху не было конца, но тут появился хозяин труппы с дощечкой из слоновой кости и программой в руках и обратился к гостям:
– Почтительно прошу вас, господа, обратить ваше высокое внимание на наше представление!
Выбор актов для постановки был в первую очередь предоставлен почетным гостям. Цзя Шэ назвал один акт. Случайно обернувшись, хозяин труппы увидел Баоюя и, никого уже не замечая, подошел к нему, низко поклонился:
– Прошу вас, второй господин, выберите два акта по своему усмотрению!
Баоюй пристально поглядел на актера: белое, словно напудренное, лицо, яркие, будто от киновари, губы. Он казался свежим, точно лотос, только что поднявшийся над водой, и гибким, словно молодое дерево софора, качающееся на ветру.
Это был не кто иной, как Цзян Юйхань.
Баоюй слышал, что Цзян Юйхань с труппой актеров приехал в столицу, но они еще не виделись. Однако пуститься в расспросы сейчас, при людях, было неловко, и юноша лишь спросил:
– Ты когда приехал?
Цзян Юйхань огляделся и тихо ответил:
– Неужели вы не знаете, второй господин?
Баоюй промолчал и поспешил назвать выбранный им акт.
Едва Цзян Юйхань отошел, посыпались вопросы:
– Кто этот человек?
– Прежде он исполнял роли молодых героинь, – ответил кто-то, – а сейчас не хочет, да и возраст у него уже не тот, поэтому он перешел на роли молодых героев, а также содержит труппу. Бросать этого занятия не хочет, хотя на скопленные деньги открыл не то две, не то три лавки.
– Он, конечно, женат?
– Холост! Считает брак жизненно важным делом и потому ищет достойную себе пару, независимо от того, богата девушка или бедна, благородного или низкого происхождения. Так до сих пор и не женился.
«Девушка, которая за него выйдет, – подумал Баоюй, – наверняка не обманется в своих надеждах».
Начался спектакль. Высокие куньшаньские напевы сменялись ровными иянскими мелодиями^[52], на сцене было шумно и оживленно.
В полдень накрыли столы, и снова начались возлияния. После этого еще немного посмотрели спектакль, и Цзя Шэ собрался домой.
– Время раннее, – стал удерживать его хозяин. – Останьтесь. Услышите, как Цигуань исполнит свой коронный номер – акт «Обладание красавицей гетерой».
Баоюю очень не хотелось уходить, и он обрадовался, когда Цзя Шэ остался.
Цзян Юйхань в роли Цинь Сяогуаня превзошел самого себя. С неподражаемым мастерством играл возлюбленного гетеры. Особенно трогательна была сцена, когда они вместе пели и пили вино, исполненные любви и жалости друг к другу.
Взор Баоюя был прикован к Цзян Юйханю. Чистый голос и четкая дикция буквально завораживали, и душа Баоюя, подхваченная вихрем музыки и пения, унеслась в неведомые дали.
Акт окончился. Теперь Баоюй был убежден, что ни один актер не может сравниться с Цзян Юйханем по искренности и глубине исполнения. Юноша вспомнил, что в «Трактате о музыке» говорится: «Чувства, возникающие в груди, выражаются в звуках, а звуки, сливаясь в гармонию, образуют мелодию. Чтобы понимать музыку, надо много учиться. Прежде всего следует познать источник звуков и тонов. С помощью стихов чувства можно выразить лишь в словах, но они не проникнут в душу – надо научиться понимать мелодию…»
Мысли Баоюя витали где-то далеко, когда вдруг он заметил, что Цзя Шэ собирается уходить. Пришлось и ему попрощаться.
Когда они возвратились домой, Цзя Шэ отправился прямо к себе, а Баоюй пошел навестить отца.
Цзя Чжэн как раз вернулся из ямыня и расспрашивал Цзя Ляня, как обстоит дело с повозками.
– Я посылал человека с письмом к начальнику уезда, – рассказывал Цзя Лянь, – но того дома не оказалось. Служитель ямыня сказал нашему слуге: «Моему господину об этом деле ничего не известно, приказа отбирать повозки он не отдавал. Все это дело рук негодяев и вымогателей. Я распоряжусь, чтобы все немедленно разыскали и завтра же доставили вам. О малейшей пропаже можете доложить начальнику уезда, и пусть он назначит мне наказание. Сейчас начальника нет дома, но прошу вас, если можно, устроите так, чтобы он ничего не знал: это лучше».
– Кто же осмелился творить подобные беззакония? – возмутился Цзя Чжэн.
– Скорее всего, это чиновники, которые служат за пределами столицы, – заметил Цзя Лянь, – но я уверен, завтра нам все доставят.
Цзя Чжэн после ухода Цзя Ляня задал сыну несколько вопросов и велел навестить бабушку.
Поскольку накануне вечером Цзя Лянь не мог дозваться никого из слуг, он приказал им явиться сейчас, отругал хорошенько и приказал старшему управляющему.
– Тщательно проверь по списку, все ли слуги на месте, и объяви, что тех, кто будет самовольно уходить и не являться по первому зову, выпорют и выгонят.
– Слушаюсь, слушаюсь, – почтительно ответил управляющий и поспешил выполнить приказ.

Однажды у ворот дворца Жунго появился человек в синем халате, войлочной шляпе и рваных сандалиях и поздоровался со слугами. Слуги смерили его взглядом и спросили:
– Ты откуда?
– Я слуга из семьи Чжэнь, – ответил человек. – Принес письмо для господина Цзя Чжэна.
Услышав, что человек из семьи Чжэнь, слуги предложили ему сесть.
– Подождите, мы доложим господину!
Один из привратников поспешил к Цзя Чжэну и вручил письмо. Вот что там было написано:

«Мысль опять влечет к старой дружбе^[53],
Чувства верности глубоки.
Я вдали, но как будто вижу
Полог Вашего паланкина
И не смею к Вам подойти,
Потому что я бесталанен,
Провинился пред Государем,
И смертей – пусть их десять тысяч —
Мало, чтоб вину искупить!
Все ж ко мне отнеслись гуманно, —
Жив, опальный, хоть в захолустье…
Ныне дом у меня в упадке,
Кто куда разбежались люди, —
Разлетелись, как звезды в небе…
Лишь один остался мне верным —
Бескорыстный раб Бао Юн.
Он давно мне исправно служит,
Не скажу, чтобы был сноровист,
Но зато и правдив и честен… Если б
Вы его приютили,
Заработать на пищу дали, —
Оправдалась бы поговорка:
«Любишь дом – и ворона на доме
Не останется без вниманья»^[54].
Безгранично Вас уважая,
Посылаю письмо с почтеньем,
После новым его дополню,
А пока на этом кончаю…

Засим низко кланяюсь, ваш младший брат Чжэнь Инцзя».
Прочитав письмо, Цзя Чжэн усмехнулся.
– У нас и так избыток людей, а тут еще одного прислали. И отказать неудобно. – Он приказал привратнику: – Позови этого человека ко мне! Придется найти для него какое-нибудь дело.
Привратник вышел и вскоре привел Бао Юна.
– Мой господин шлет вам привет, – сказал слуга. – И я, Бао Юн, тоже вам кланяюсь. – И он трижды стукнулся лбом об пол.
Цзя Чжэн справился о самочувствии Чжэнь Инцзя и внимательно посмотрел на Бао Юна.
Это был малый ростом более пяти чи, широкоплечий, с густыми бровями, большими глазами навыкате, широким лбом и длинными усами. Вид у него был суровый и мрачный.
– Ты давно служишь в семье Чжэней или только последние годы? – спросил Цзя Чжэн.
– Всю жизнь, – ответил Бао Юн.
– А сейчас почему ушел?
– Я не по своей воле ушел, господин меня упросил. Сказал, что у вас я буду все равно что у него в доме, – объяснил Бао Юн. – Потому я к вам и пришел.
– Твоему господину не следовало заниматься делами, которые до добра не доводят, – укоризненно произнес Цзя Чжэн.
– Не мне судить господина, – ответил Бао Юн. – Одно могу сказать, пострадал он из-за своей чрезмерной порядочности и доброты.
– Это хорошо, что он порядочный, – заметил Цзя Чжэн.
– Но из-за честности его и невзлюбили, – ответил Бао Юн, – и при первой же возможности ввергли в беду.
– В таком случае Небо не отвернется от него! – произнес Цзя Чжэн, – я уверен!
Бао Юн хотел еще что-то сказать, но Цзя Чжэн его снова спросил:
– Это правда, что молодого господина в вашей семье тоже зовут Баоюй?
– Правда!
– Как он? Усерден? Стремится служить? – поинтересовался Цзя Чжэн.
– С нашим молодым господином произошла странная история, – принялся рассказывать Бао Юн. – Характером он в отца. Скромный, честный, но с самого детства любил играть только с сестрами. Сколько его за это ни били, как ни наказывали – ничего не помогало. В тот год, когда наша госпожа ездила в столицу, он заболел и едва не умер. Отец чуть с ума не сошел от горя и, потеряв всякую надежду, стал все готовить к похоронам. Но, к счастью, молодой господин неожиданно выздоровел. Он рассказал, будто ему привиделось во сне, что он проходит под какой-то аркой, там его встречает девушка и ведет в зал, где стоят шкафы с книгами. Потом вдруг он очутился в комнате со множеством девушек; одни на его глазах превращались в бесов, другие становились скелетами. Он перепугался, стал плакать, кричать. Тогда-то отец и понял, что мальчик приходит в себя. Позвали докторов, стали его лечить, и он постепенно поправился. После этого отец разрешил ему играть с сестрами. Но мальчик совершенно изменился: отказался от всяких игр, стал усердно заниматься и не поддавался дурному влиянию. Мало-помалу он приобрел знания и сейчас помогает отцу в хозяйственных делах.
– Ладно, иди, – после некоторого раздумья произнес Цзя Чжэн. – Как только представится возможность, я дам тебе какое-нибудь дело.
Бао Юн почтительно поклонился и вышел. И больше мы о нем пока рассказывать не будем.

Однажды, встав рано утром, Цзя Чжэн собрался в ямынь, как вдруг услышал, что люди у ворот говорят так громко, словно хотят, чтобы он их услыхал. Решив, что произошло нечто такое, о чем им неловко докладывать, Цзя Чжэн подозвал привратника и спросил:
– О чем это вы там болтаете?
– Не смею вам рассказать, – промолвил привратник.
– Почему? Что случилось?
– Открываю я утром ворота, а на них листок с непристойными надписями, – ответил привратник.
– Глупости! – не вытерпел Цзя Чжэн. – Что же там написано?
– Всякие грязные выдумки о монастыре Шуйюэ, – ответил привратник.
– Ну-ка, дай взглянуть, – распорядился Цзя Чжэн.
– Я не смог сорвать листок, очень крепко приклеен, – развел руками привратник. – Велел соскоблить, но прежде переписать все, что там написано. А только что Ли Дэ сорвал такой же листок с других ворот и принес мне. Это чистая правда! Поверьте!
Он протянул Цзя Чжэну листок и тот прочитал:

«Ракушка» и «запад», «трава» и «топор»…^[55]
Весьма еще юн по годам,
К монахиням в роли смотрителя он
Недаром повадился в храм!
Куда как неплохо бывать одному
Среди монастырских подруг:
Там песни, азартные игры, разврат, —
Поистине сладкий досуг!
Скажите: когда непочтительный сын
Свершает такие дела,
Что скажет об имени добром Жунго,
Раскрыв эту тайну, молва?

Цзя Чжэн задохнулся от возмущения, голова закружилась, в глазах потемнело. Он приказал никому не рассказывать о случившемся, велел тщательно осмотреть все стены дворцов Нинго и Жунго, после чего вызвал Цзя Ляня и спросил:
– Ты проверял, как присматривают за буддийскими и даосскими монахинями, которые живут в монастыре Шуйюэ?
– Нет, – ничего не подозревая ответил Цзя Лянь, – этим занимается Цзя Цинь.
– А под силу ему такое дело? – крикнул Цзя Чжэн.
– Не знаю, – робея, произнес Цзя Лянь, – но, видимо, он что-то натворил!
– Вот, полюбуйся! – вскричал Цзя Чжэн, протягивая Цзя Ляню листок.
– Ну и дела! – воскликнул тот, пробежав глазами написанное.
Вошел Цзя Жун и протянул Цзя Чжэну конверт, на котором значилось: «Второму господину из старших, совершенно секретно».
В конверте оказался листок, точно такой, какой был на воротах.
– Пусть Лай Да возьмет несколько колясок и немедленно привезет сюда всех монашек из монастыря Шуйюэ! – гневно произнес Цзя Чжэн. – Только монашкам ни слова! Скажите, что их вызывают ко двору.
Лай Да ушел выполнять приказание.
Надо сказать, что одно время молодые монашки находились под неусыпным надзором старой настоятельницы и с утра до вечера читали молитвы и сутры. Но после того как Юаньчунь навестила своих родных, за монашками перестали следить, и они разленились. К тому же повзрослели и уже не были такими наивными. Что же до Цзя Циня, то он прослыл легкомысленным и большим любителем женщин. Он попытался было соблазнить Фангуань, но это ему не удалось, и он устремил свои помыслы к другим монашкам: буддийской Циньсян и даосской Хаосянь. Они были необыкновенно хороши, Цзя Цинь все время вертелся возле них, а в свободное время даже учил музыке и пению.
И вот в середине десятого месяца, получив деньги на содержание монашек, Цзя Цинь решил повеселиться и, приехав в монастырь, нарочно тянул с раздачей денег, а затем сказал:
– Из-за ваших денег я задержался и в город уже не успею. Придется заночевать здесь. Сейчас холодно, и хорошо бы немного согреться. Я привез фруктов и вина, не повеселиться ли нам?
Послушницы обрадовались, накрыли столы, даже пригласили настоятельницу. Одна Фангуань не пришла.
Осушив несколько кубков, Цзя Цинь выразил желание поиграть в застольный приказ.
– Мы не умеем! – закричала Циньсян. – Давайте лучше в угадывание пальцев! Кто проиграет, тому пить штрафной кубок! Это куда интересней!
– Сейчас еще рано, едва миновал полдень, поэтому пить и шуметь непристойно, – заметила настоятельница. – Давайте выпьем еще немного и разойдемся. А вечером будем пить сколько вздумается. Кто хочет составить нам компанию, пусть приходит!
Неожиданно прибежала запыхавшаяся монашка:
– Скорее расходитесь! Приехал господин Лай Да!
Монашки быстро убрали столы и велели Цзя Циню спрятаться.
– Чего испугались, я же вам деньги привез! – крикнул Цзя Цинь, уже успев хватить лишнего. И тут на пороге появился Лай Да. Он сразу смекнул, в чем дело, но волю гневу не дал, памятуя наказ Цзя Чжэна все сохранить в тайне.
– Как, и господин Цзя Цинь здесь? – спросил он, как ни в чем не бывало.
– Что вам угодно, господин Лай Да? – спросил тот, выйдя навстречу управляющему.
– Очень хорошо, что вы здесь, – невозмутимо ответил Лай Да. – Велите монашкам побыстрее собраться и ехать в город – таков указ государыни.
Цзя Цинь приступил было к Лай Да с расспросами, но тот лишь сказал:
– Некогда! Время позднее, надо спешить!
Монахини сели в коляски. Лай Да поехал верхом впереди. Но об этом рассказывать мы не будем.

Узнав о случившемся, Цзя Чжэн был вне себя от гнева. Он даже не поехал в ямынь, а сидел у себя в кабинете и беспрестанно вздыхал. Цзя Лянь стоял у дверей, не осмеливаясь ни войти, ни удалиться.
Неожиданно вошел привратник и доложил:
– Нынешней ночью в ямыне должен был дежурить господин Чжан, но он заболел, и прислали за нашим господином.
Цзя Чжэн еще больше расстроился. Он с нетерпением ждал Цзя Циня, за которым послал Лай Да, а теперь ему придется дежурить в ямыне.
– Лай Да уехал сразу же после завтрака, – сказал Цзя Лянь. – Монастырь Шуйюэ в двадцати ли от города, в оба конца, как бы он ни спешил, потребуется не меньше четырех часов. Поезжайте спокойно в ямынь, господин. Я велю взять монашек под стражу, а завтра вы на сей счет сделаете необходимые распоряжения. Цзя Циню пока ничего объяснять не надо.
Цзя Чжэн поехал в ямынь, а Цзя Лянь пошел к себе. Он досадовал на Фэнцзе, которая в свое время порекомендовала Цзя Циня на должность смотрителя монастыря, но Фэнцзе болела, и Цзя Лянь не мог выместить на ней скопившийся гнев.
Между тем слух о листках, расклеенных на воротах, распространился среди слуг, дошел он и до Пинъэр, а та не замедлила сообщить новость Фэнцзе.
Фэнцзе всю ночь маялась от боли и чувствовала себя совершенно разбитой; кроме того, не давал ей покоя случай с Мяоюй в кумирне Железного порога.
Когда же она услышала о листках на воротах, невольно вздрогнула и спросила:
– А что там было написано?
– Ничего особенного! – ответила Пинъэр. – Что-то о монастыре Пампушек.
Фэнцзе и без того испытывала тревогу, а услышав, что дело касается монастыря Пампушек, пришла в смятение. Кровь бросилась ей в голову, она закашлялась и откинулась на подушку.
– Госпожа, стоит ли так тревожиться? Речь идет о монастыре Шуйюэ! Я просто оговорилась.
У Фэнцзе отлегло от сердца, и она вскричала:
– Ну и дура же ты! Объясни толком, о каком монастыре речь? Пампушек или Шуйюэ?
– Сначала мне послышалось, будто говорили о монастыре Пампушек, – отвечала Пинъэр, – но потом оказалось, что о монастыре Шуйюэ. А оговорилась я по рассеянности.
– Ну конечно же о монастыре Шуйюэ! – согласилась Фэнцзе. – К монастырю Пампушек я не имею никакого отношения. А в монастырь Шуйюэ назначила смотрителем Цзя Циня. Верно, он присвоил себе часть денег, предназначенных монашкам.
– Речь идет не о деньгах, – возразила Пинъэр, – а о грязных делишках.
– Тут уж я совсем ни при чем, – оборвала ее Фэнцзе. – Куда ушел мой муж?
– Он у господина Цзя Чжэна. Господин Цзя Чжэн очень рассержен, и господин Цзя Лянь не осмеливается уйти домой, – отвечала Пинъэр. – А я велела не поднимать шума, как только услышала, что дело приняло Дурной оборот. Не знаю, известно ли о случившемся госпожам. Господин Цзя Чжэн, говорят, велел доставить к нему монашек. Я послала служанок разузнать, в чем дело. А вы, госпожа, больны, и нечего расстраиваться по пустякам.
Вернулся наконец Цзя Лянь. Лицо его так и пылало гневом, и Фэнцзе не решилась обратиться к нему с расспросами, сделав вид, будто ей ничего не известно.
Не успел Цзя Лянь поесть, как за ним прибежал Ванъэр.
– Вас зовут, второй господин, – сообщил он. – Возвратился Лай Да.
– А Цзя Цинь тоже приехал? – осведомился Цзя Лянь.
– Приехал.
– Передай Лай Да, что господин Цзя Чжэн на дежурстве в ямыне, – распорядился Цзя Лянь. – Монашек пусть разместят в саду, а завтра господин повезет их ко двору. Цзя Циню скажи, чтобы ожидал меня во внутреннем кабинете.
Идя в кабинет, Цзя Цинь заметил, что слуги о чем-то возбужденно переговариваются. Ничто не говорило о том, что монашек собираются везти ко двору. Цзя Цинь попытался разузнать, зачем его вызвали, но в ответ не услышал ничего определенного.
Цзя Цинь терялся в догадках, когда из кабинета вышел Цзя Лянь. Цзя Цинь справился о его здоровье и спросил:
– Не скажете ли, зачем государыня требует монашек во дворец? Мы так торопились! Хорошо, что я как раз нынче возил в монастырь деньги и не успел вернуться, так что мы приехали вместе с Лай Да. Вам, наверное, что-либо известно, дядюшка?
– Мне? – оборвал его Цзя Лянь. – Полагаю, тебе известно больше, чем мне!
Цзя Цинь ничего не понял, но продолжать расспросы не решился.
– Нечего сказать! Хорошенькими делами ты занимаешься! – промолвил Цзя Лянь. – Господин Цзя Чжэн вне себя от гнева!
– Я ничего плохого не сделал, – возразил изумленный Цзя Цинь. – Деньги в монастырь отвожу каждый месяц, монашки исправно читают молитвы.
Поняв, что Цзя Цинь ничего не подозревает, и памятуя их дружбу в детстве, Цзя Лянь покачал головой и сказал:
– Дурень ты! Бить тебя надо! Вот, погляди!
Он вытащил из-за голенища сорванный с ворот листок и сунул Цзя Циню. Тот прочел и позеленел от страха.
– Кто это мог сделать? – вскричал он. – Кто хочет меня погубить? Ведь я никогда никому не причинил зла! В монастырь ездил, чтобы отвезти деньги, раз в месяц, и подобными делами не занимался! Если господин Цзя Чжэн станет меня допрашивать и велит высечь, я умру от обиды! А моя мать! Ведь она убьет меня!
Он бросился на колени перед Цзя Лянем.
– Дорогой дядюшка! Спасите меня! – молил он, колотясь лбом об пол, и слезы катились из его глаз.
«В подобных делах Цзя Чжэн особенно строг, и если узнает, что написанное на листке – правда, не миновать беды, – подумал Цзя Лянь. – А если эта история получит огласку?! Те, кто ее затеял, осмелеют, и неприятностей тогда не оберешься. Пока господин на дежурстве, надо посоветоваться с Лай Да, как быть. Если дело удастся замять, все кончится благополучно. Ведь свидетелей никаких нет».
Приняв наконец решение, Цзя Лянь сказал:
– Нечего меня морочить! Думаешь, я не знаю о твоих проделках?! Наберись решимости, и если тебя будут допрашивать, даже бить, стисни зубы и тверди, что ничего подобного не было! А теперь вставай, бессовестная тварь! Нечего ползать на коленях!
Цзя Лянь приказал слугам позвать Лай Да и стал советоваться, что предпринять.
– Господин Цзя Цинь устроил такое, что не знаю, как и рассказать, – промолвил Лай Да. – Приезжаю в монастырь, смотрю, они все там перепились. Все, что написано на бумажке, сущая правда!
– Слышал?! – крикнул Цзя Лянь, обращаясь к Цзя Циню. – Или скажешь, что Лай Да тоже на тебя клевещет?
Цзя Цинь промолчал, лишь густо покраснел.
Тогда Цзя Лянь тронул Лай Да за руку и промолвил:
– Ладно, не губи его! Скажи, что Цзя Циня в монастыре не было. А сейчас уведи его и считай, что мы с тобой не виделись. Господина умоли не допрашивать монашек. Лучше продадим их, и делу конец. А потом купим других, если государыне вдруг понадобятся.
Лай Да решил, что поднимать шум не стоит, ибо это не принесет господам ничего, кроме худой славы, и согласился.
– Иди вместе с господином Лай Да, – приказал Цзя Лянь, обращаясь к Цзя Циню, – и делай все так, как он прикажет.
Цзя Цинь еще раз низко поклонился и вышел следом за Лай Да. А когда они с Лай Да отошли, еще раз отвесил ему поклон, до самой земли.
– Уж очень непристойно вы ведете себя, молодой господин, – попенял ему Лай Да. – Не знаю, кого вы обидели, кто мог написать этот листок? Вспомните, с кем вы не в ладах!
Цзя Цинь стал думать, но никого не мог заподозрить и понуро поплелся за Лай Да.
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Итак, Лай Да увел Цзя Циня, и за ночь ничего примечательного не произошло – все ждали возвращения Цзя Чжэна.
Монашки были вне себя от радости, что снова попали в сад Роскошных зрелищ, и надеялись вдоволь там нагуляться, прежде чем их увезут во дворец.
Но по непонятной для них причине Лай Да приказал старым служанкам их накормить и никуда не отпускать. Ничего не подозревая, девушки ждали утра. Служанкам было известно, что монашек собираются везти во дворец, но зачем, никто точно не знал.
Цзя Чжэн задержался в ямыне, из двух провинций прислали отчеты о расходах на ремонт городских стен, и их необходимо было проверить. Поэтому Цзя Чжэн передал с нарочным, чтобы Цзя Лянь его не ждал, сам допросил монашек и принял необходимые меры.
Цзя Лянь обрадовался прежде всего за Цзя Циня и подумал:
«Делать все самому опасно, господин может заподозрить неладное. Надо посоветоваться с госпожой Ван, и тогда мое дело – сторона».
Цзя Лянь отправился к госпоже Ван и стал ей все по порядку рассказывать:
– Вчера второму старшему господину Цзя Чжэну показали листок, который был наклеен на воротах, и господин разгневался. Он велел доставить к нему Цзя Циня, а также монашек, чтобы с пристрастием допросить. Но времени у господина на всякие непристойные дела не хватает, поэтому он велел доложить вам и посоветоваться, как быть. Вот я и пришел попросить у вас указаний, госпожа!
Госпожа Ван возмутилась.
– Ну, что же это такое?! – вскричала она. – Цзя Циня нельзя считать членом нашего рода, если он ведет себя столь недостойно! Но и наклеивший этот листок отъявленный негодяй. Разве можно разглашать подобные вещи! А Цзя Циня ты допросил? Он и в самом деле виноват?
– Допросить-то допросил, – отвечал Цзя Лянь. – Но подумайте сами, госпожа, разве он признается?! И все же я уверен, что ничего подобного он не посмеет сделать. Ведь он знает, что в любой момент государыня может потребовать послушниц к себе, разразится скандал, и тогда ему несдобровать! Выяснить правду не представляет труда, но что вы станете делать, если все подтвердится?
– Где монашки? – спросила госпожа Ван.
– В саду, под присмотром, – ответил Цзя Лянь.
– Барышни знают?
– Знают, что монашек хотят везти ко двору.
– Вот и хорошо, – промолвила госпожа Ван. – Этих распутниц ни на минуту нельзя оставлять без присмотра. Я давно говорила, что от них надо избавиться, но меня не слушали! И вот что из этого получилось! Вели Лай Да расспросить девушек, есть ли у них семьи, и тщательно проверить все бумаги. Пусть потратят несколько лянов серебра, наймут лодку, а надежный человек отвезет их к родителям. Не лишать же всех монашеского сана из-за нескольких дрянных девчонок! Это – тяжкий грех. А передать их казенным свахам без выкупа, так те постараются на них заработать и продадут первому встречному. Цзя Циню нужно сделать выговор и строго-настрого запретить являться сюда, кроме как на большие праздники, молитвы и жертвоприношения. Пусть будет впредь осторожней и не попадается господину Цзя Чжэну под горячую руку, не то не сносить ему головы. В кладовые передай, чтобы не выдавали больше денег на монашек, а в монастырь Шуйюэ пошли человека, пусть объявит волю господина Цзя Чжэна: господ пускать в монастырь только для сожжения жертвенных денег на могилах предков, а так никого не принимать. А снова пойдут сплетни – выгоним и старых монахинь!
Цзя Лянь слушал и поддакивал, а потом все приказания госпожи Ван передал Лай Да.
– Так решила госпожа, – сказал он, – и ты должен исполнить все в точности! О выполнении доложишь мне, а я – госпоже! Когда вернется господин Цзя Чжэн, доложишь ему, как велела госпожа.
– Госпожа наша поистине святая! – воскликнул Лай Да. – Она еще заботится об этих тварях, хочет дать им провожатого! Придется выбрать человека понадежнее, раз она так великодушна! Волю госпожи господину Цзя Циню объявите вы! А вот кто писал листок, выясню я, и он получит по заслугам!
– Согласен! – кивнул Цзя Лянь.
Он не мешкая сделал выговор Цзя Циню, а Лай Да поторопился увезти монашек и поступил так, как было приказано.
Вечером со службы возвратился Цзя Чжэн, и Цзя Лянь с Лай Да доложили ему о том, как решено дело.
Цзя Чжэн обычно старался избегать лишних хлопот и, выслушав их, только рукой махнул.
Но на свете немало бесстыжих людей. Узнав, что из дома Цзя увезли монашек, они стали распускать всякие сплетни. Неизвестно, вернулись ли девочки домой, о дальнейшей их судьбе никто ничего не знал.

Дайюй постепенно поправилась, и у Цзыцзюань убавилось хлопот. Прослышав, что монашек требуют ко двору, она, ничего не подозревая, пошла в дом матушки Цзя разузнать, в чем дело. Здесь она встретила Юаньян и принялась с ней болтать. Когда речь зашла о монашках, Юаньян удивленно воскликнула:
– Впервые об этом слышу! Придется спросить у второй госпожи Фэнцзе!
Пока они вели разговор, пришли две женщины из семьи Фу Ши справиться о здоровье матушки Цзя. Но та спала, и женщины, поговорив немного с Юаньян, ушли.
– Зачем они приходили, – поинтересовалась Цзыцзюань. – Кто их прислал?
– Надоели они нам! Все лезут со сватовством! – ответила Юаньян. – У них в доме есть девушка, так они носятся с ней, как с сокровищем, на все лады расхваливают старой госпоже: и красива она, и добра, и скромна, и обходительна, к тому же искусная рукодельница, знает грамоту, почтительна к старшим и со слугами хорошо ладит… Каждый раз одно и то же, слушать тошно! Сводницы паршивые! А старая госпожа охотно их слушает, да и Баоюя словно подменили: ведь он терпеть не может старух, а к этим относится терпимо – ну разве это не странно?! Скажи! Еще эти старухи рассказывали, будто у их барышни отбоя от женихов нет, но их господин всем отказывает, хочет дочь выдать в семью, подобную нашей. Своей болтовней они старую госпожу сбили с толку.
Цзыцзюань задумалась, а потом с деланным равнодушием спросила:
– Почему же старая госпожа не хочет сосватать эту барышню Баоюю, раз она ей нравится?
Юаньян хотела ответить, но тут из внутренних комнат послышался голос:
– Старая госпожа проснулась.
Юаньян поспешила к матушке Цзя, а Цзыцзюань пошла в сад, размышляя дорогой: «Неужто в Поднебесной никого нет, кроме Баоюя?! И одна о нем мечтает, и другая, да и моя барышня с ума сходит! Вся душа ее в Баоюе. И болеет она из-за него. И так нельзя понять, кого сватают за него, а тут еще какая-то барышня Фу объявилась! Ну не напасть ли? Сердце Баоюя, я думаю, принадлежит моей барышне! А послушать Юаньян – так он любую готов полюбить. Если это правда, стоит ли нашей барышне думать о нем!»
Постепенно мысли Цзыцзюань перешли на ее собственную судьбу, и она загрустила. Ведь неизвестно, что ее ждет. Уговаривать барышню забыть Баоюя – она, чего доброго, рассердится; а смотреть на ее мученья невыносимо тяжело.
От всех этих дум Цзыцзюань не на шутку разволновалась и стала себя ругать: «О себе надо беспокоиться, а не о других. Если барышня Линь Дайюй и выйдет за Баоюя, характер у нее все равно не изменится, и мне легче не станет. Сам Баоюй как будто бы добрый, но у него, как говорится, глаза завидущие, а руки загребущие, он и меня не оставит в покое. Других утешаю, а сама не знаю покоя. Отныне буду заботиться только о барышне, остальное меня не касается!»
При этой мысли на душе у девушки полегчало.
Возвратившись в павильон Реки Сяосян, она увидела, что Дайюй сидит за своими стихами и что-то там исправляет.
При появлении Цзыцзюань девушка подняла голову и спросила:
– Ты где была?
– Навещала подруг, – ответила Цзыцзюань.
– К сестре Сижэнь не заходила?
– А что мне там делать?
«Зачем я ее об этом спросила?» – подумала Дайюй, раскаиваясь в своей неосторожности, и, поборов смущение, проговорила:
– Да и мне, собственно, что за дело до этого! Налей лучше чаю!
Цзыцзюань усмехнулась и пошла наливать чай. В этот момент в саду послышался шум. Цзыцзюань послала служанку выяснить, что случилось.
Через некоторое время служанка вернулась и сказала:
– Не так давно во дворе Наслаждения пурпуром засохло несколько яблонек, никто их не поливал. Но вчера на ветках появились бутоны. Так сказал Баоюй. Никто, разумеется, ему не поверил, а сегодня яблоньки расцвели, и все хотят посмотреть на такое чудо. Даже старая госпожа и госпожа Ван. Поэтому старшая госпожа Ли Вань велела служанкам подмести сад.
Услышав, что старая госпожа собирается в сад, Дайюй быстро переоделась и велела Сюэянь:
– Как только старая госпожа появится, немедленно скажи мне!
Сюэянь вышла, но через мгновение снова вбежала:
– Старая госпожа и госпожа Ван уже в саду, идите скорее, барышня!
Дайюй погляделась в зеркало, поправила волосы и вместе с Цзыцзюань поспешила во двор Наслаждения пурпуром. Матушка Цзя сидела на кровати, где обычно спал Баоюй.
– Как вы себя чувствуете, бабушка? – подойдя к матушке Цзя, осведомилась Дайюй.
Затем она справилась о здоровье госпожи Син и Ван, поздоровалась с остальными. Народу было немного.
Фэнцзе болела.
Ши Сянъюнь уехала домой – ее дядю недавно перевели на службу в столицу. Баоцинь и Баочай тоже остались дома, сестер Ли Вэнь и Ли Ци тетка увезла к себе из-за множества неприятностей, случившихся в саду за последнее время.
Все пошутили, посмеялись, а затем стали рассуждать, почему вдруг расцвели яблоньки.
– Яблонька цветет в третьем месяце, – говорила матушка Цзя. – А сейчас одиннадцатый, даже десятый, поскольку в нынешнем году сезон задержался; но погода теплая, почти весенняя, вот цветы и распустились. Это бывает.
– Старая госпожа права, она жизнь прожила и все знает, – подтвердила госпожа Ван.
– Но ведь яблоньки засохли почти год назад, – заметила госпожа Син. – Почему же они расцвели, да еще не вовремя? Здесь что-то кроется!..
– Бабушка и госпожа верно говорят, – заметила Ли Вань. – Я хоть и глупа, а думаю, что эти цветы предвещают брату Баоюю великое счастье.
Таньчунь не промолвила ни слова, а про себя подумала: «Нет, это не счастливое предзнаменование! Ведь „процветает тот, кто повинуется воле Неба, гибнет тот, кто восстает против нее“. Травы и деревья следуют этому закону, и если какое-нибудь растение расцветает в неурочное время, это дурной знак».
Зато Дайюй, услышав о счастливом предзнаменовании, затрепетала от радости и промолвила:
– Я тоже знаю подобный случай. В одной семье во дворе рос терновник, и когда три брата рассорились и разделили имущество, он засох. Потом братья раскаялись, вновь стали жить вместе, и дерево опять расцвело. Судьбы трав и цветов связаны с судьбами людей, это ясно. Баоюй, например, стал сейчас усердно учиться, и его отец этому рад. Вот деревца и расцвели.
– Какая умница! – обрадовались матушка Цзя и госпожа Ван. – Такой замечательный пример привела.
В это время полюбоваться цветущей яблонькой пришли Цзя Шэ, Цзя Чжэн, Цзя Хуань и Цзя Лань.
– Эти деревца нужно срубить, – решительно заявил Цзя Шэ. – Здесь не обошлось без нечистой силы!
– Если на сверхъестественное смотреть как на естественное, оно теряет свою сверхъестественность, – возразил Цзя Чжэн. – Пусть деревца цветут, незачем их рубить!
– Что за глупости? – недовольным тоном произнесла матушка Цзя. – Какая может быть нечистая сила, если цветы сулят человеку радость? Если это доброе предзнаменование и оно сбудется, будем радоваться все вместе; если же предзнаменование дурное, в ответе буду я одна!
Цзя Чжэн не осмелился больше произнести ни слова и, несколько смущенный, вышел вместе с Цзя Шэ.
Матушка Цзя пришла в прекрасное расположение духа и велела передать на кухню, чтобы готовили вино и закуски. Она хотела любоваться цветами.
– Баоюй, Хуаньэр, Ланьэр! – приказала она. – Пусть каждый из вас сочинит по стихотворению в честь такого радостного события! Дайюй только что поправилась, и ее утруждать не нужно. Но если она пожелает, пусть прочтет и исправит стихотворения!
Затем матушка Цзя обратилась к сидевшей напротив нее Ли Вань:
– А ты и все остальные будут пить со мной вино!
– Слушаюсь, – ответила Ли Вань и прошептала Таньчунь: – Это ты все затеяла!
– Почему я? – удивилась Таньчунь. – Ведь нас не заставили сочинять стихи!
– Не ты ли придумала поэтическое общество?! – напомнила Ли Вань. – Вот и приходится теперь воспевать яблоньки!
Все рассмеялись.
Вскоре накрыли столы, и все принялись за вино. В угоду матушке Цзя девушки говорили только о веселом.
Баоюй подошел к бабушке налить ей вина и, пока шел, сочинил такие стихи:

Да разве может так случиться,
Чтобы упала вдруг айва?
О нет! Вокруг нее спокойно
Цветут цветы. Им счета нет.
У бабушки почтенный возраст,
Но вечно в ней весна жива:
Когда к Ковшу подходит солнце,
Ее, как сливу, ждет расцвет!^[56]

Затем сочинил стихотворение Цзя Хуань:

Травы, деревья, как водится, зазеленели,
Ибо почуяли: снова настала весна.
Если ж случилось: айва до сих пор не раскрылась, —
Значит, ошиблась во времени года она.
В мире людском очень много чудесных явлений,
Но изо всех одному поражаемся мы:
Чудный цветок распускается в нашем семействе,
И не весной и не летом, а в холод зимы.

Цзя Лань, в знак особого почтения, написал стихотворение уставным почерком и преподнес матушке Цзя. Она велела прочесть стихотворение вслух. И Ли Вань стала читать:

Ничего, что бледнеют цветы до весны,
Застывая за дымкой тумана:
Ведь они после зимнего снега цветут
И при инее белом – румяны.
И не надо считать, что у этих цветов
Жажды жизни и радости мало, —
Постоянно к расцвету стремятся они,
Дополняя отраду бокала!

Стихотворение старой госпоже понравилось, и она промолвила:
– Я не очень разбираюсь в стихах, но, по-моему, Цзя Лань сочинил хорошо, а Цзя Хуань – плохо… Ну, теперь давайте есть!
Баоюй был очень доволен, что у матушки Цзя хорошее настроение, и подумал: «Яблоньки засохли в тот год, когда умерла Цинвэнь, а ныне снова расцвели. Для всех нас это счастливое предзнаменование, и только Цинвэнь не может ожить подобно цветам!»
Радость его сменилась скорбью, но тут он вспомнил, что Фэнцзе обещала ему в служанки Уэр, и в голове мелькнуло: «А может быть, цветы распустились по случаю прихода этой девочки?..»
К нему вернулось хорошее настроение, и он снова принялся шутить и смеяться.
Пробыв в саду довольно долго, матушка Цзя собралась, наконец, домой, а за ней последовали и все остальные.
Навстречу им попалась Пинъэр, она, смеясь, проговорила:
– Моя госпожа не смогла прийти и послала меня прислуживать старой госпоже. Она велела передать Баоюю два куска красного шелка, чтобы украсить яблоньки. Пусть это будет поздравлением с радостным событием.
Сижэнь взяла шелк и поднесла матушке Цзя.
– Как хорошо придумала Фэнцзе! – воскликнула старая госпожа. – Поздравление поистине необычное!
– Вернешься домой – поблагодари от имени Баоюя свою госпожу, – сказала Сижэнь, обращаясь к Пинъэр. – Если ее пожелание осуществится, мы все будем рады!
– Ай-я! – вдруг воскликнула матушка Цзя. – Подумайте только – Фэнцзе больна, но обо всем помнит, обо всем беспокоится! Ее подарок как нельзя кстати!
Когда матушка Цзя удалилась, Пинъэр сказала Сижэнь:
– Моя госпожа уверена, что цветы распустились не к добру! Но чтобы в доме не тревожились, она просит тебя украсить яблоньки красным шелком, пусть все думают, что грядет радостное событие, и тогда всякие толки и пересуды прекратятся.
Сижэнь проводила Пинъэр, и мы пока их оставим.

А сейчас вернемся к Баоюю. В это утро, одетый в меховую куртку, он сидел дома, но то и дело выбегал полюбоваться распустившимися цветами и не переставал радоваться, забыв обо всех горестях и печалях. Узнав, что в сад идет матушка Цзя, он надел курму и побежал ей навстречу. А о своей яшме забыл.
– Где яшма? – спросила Сижэнь, когда Баоюй вернулся домой и стал переодеваться.
– Я не надевал ее. Положил на столик, тот, что стоит на кане.
Сижэнь поглядела, но яшмы на столике не было. Она стала искать – не нашла. От страха Сижэнь вся покрылась холодным потом.
– Не волнуйся, куда она денется, – стал успокаивать ее Баоюй. – Расспроси служанок!
Сижэнь подумала было, что яшму кто-то спрятал из озорства, и напустилась на Шэюэ:
– Вот дрянь! Шути, да знай меру! Куда ты спрятала яшму? Если потеряешь, не жить нам на белом свете!
– Что ты! – став сразу серьезной, воскликнула Шэюэ. – Разве можно с этим шутить?! С ума ты, что ли, сошла. Может, сама ее спрятала?
Сижэнь поняла, что Шэюэ говорит правду, и сказала:
– О всемогущий Будда! Господин мой, ну куда ты ее сунул?!
– Помню, что положил на столик, – ответил Баоюй. – Поищите хорошенько!
Сижэнь и Шэюэ снова бросились искать, но рассказывать о пропаже никому не решались. Перевернули все сундуки и корзины, а после решили, что яшму унес кто-то из посторонних.
– Но ведь все знают, что в этой яшме жизнь Баоюя?! – говорила Сижэнь. – Кто же осмелился ее унести?! Говорить об этом пока никому не следует, надо потихоньку навести справки. Если взяла какая-нибудь барышня шутки ради, попросим, чтобы скорее вернула, если служанка – потребуем, пообещаем дать взамен все, что угодно, только чтобы господа ничего не знали. Ведь пропажа яшмы – не шутка! Потерять ее – все равно что потерять самого Баоюя!
Шэюэ и Цювэнь направились к выходу, но Сижэнь догнала их и предупредила:
– Только не спрашивайте у тех, кто сюда приходил! Еще подумают, что их заподозрили в воровстве!
Девушки ушли. Но у кого бы они ни справлялись о яшме, все лишь пожимали плечами.
Удрученные, служанки возвратились домой, переглядываясь друг с другом. А уж как был напуган Баоюй, и говорить нечего.
Взволнованная Сижэнь выплакала все слезы. Она не представляла себе, где еще искать яшму, но докладывать об ее исчезновении не осмеливалась.
Все во дворе Наслаждения пурпуром были объяты страхом. Узнавшие о происшествии сбегались сюда со всего дворца.
Таньчунь распорядилась запереть ворота сада и велела двум девочкам-служанкам под присмотром старухи снова тщательно обыскать каждый уголок.
– Кто найдет яшму, будет щедро вознагражден! – обещала она.
Каждый боялся быть заподозренным в краже, а кроме того, надеялся на награду, поэтому искали не жалея сил везде, вплоть до отхожих мест. Но все оказалось тщетным – яшма, словно иголка, исчезла бесследно.
– Дело не шуточное, – проговорила Ли Вань. – И надо пойти на крайнюю меру, не знаю только, удобно ли это.
– Что же именно надо сделать? – наперебой спрашивали ее.
– Раз дело приняло такой оборот, – произнесла Ли Вань, – надо, отбросив щепетильность, раздеть догола и обыскать всех служанок, тем более что, кроме Баоюя, в саду живут одни женщины. Если же и тогда яшма не найдется, придется обыскать старух и служанок, выполняющих черную работу. Что вы скажете?
– Ты права, – отозвались все. – Людей у нас сейчас много; не всех мы хорошо знаем, как говорится, «рыбы смешались с драконами». Мы поступим как ты сказала, а служанки только обрадуются – по крайней мере, с них будет снято подозрение.
Одна Таньчунь не произнесла ни слова. Служанки охотно согласились на обыск, и Пинъэр заявила:
– Обыщите первым долгом меня!
Следом остальные служанки распахнули халаты, вывернули карманы, и Ли Вань все тщательно осмотрела.
– Сестра, неужели и ты научилась заниматься столь недостойным делом! – вскричала Таньчунь, не в силах сдержать возмущения. – Или ты думаешь, что укравший яшму станет носить ее с собой?! Да и зачем она девушкам? Ведь они знают, что яшму считают сокровищем лишь во дворце, а за его пределами она ничего не стоит! Уверена, что яшму украли со злым умыслом.
Все призадумались. Вспомнили, что накануне Цзя Хуань бегал по комнатам, а сейчас куда-то исчез, но молчали, не решаясь высказать вслух своих подозрений.
– На такую подлость способен только Цзя Хуань, – проговорила, наконец, Таньчунь. – Нужно потихоньку позвать его сюда, уговорить отдать яшму, а затем хорошенько припугнуть, чтобы не болтал.
– Верно, верно! – закивали девушки.
– Это дело придется взять на себя Пинъэр, – сказала Ли Вань, – другим не справиться!
– Слушаюсь, – ответила Пинъэр и вышла.
Вскоре она привела Цзя Хуаня. Все держались так, будто ничего не случилось, велели заварить чаю и подать во внутреннюю комнату, а затем оставили Пинъэр наедине с Цзя Хуанем.
– Знаешь, потерялась яшма твоего старшего брата Баоюя, – сказала мальчику Пинъэр. – Ты случайно ее не видел?
Цзя Хуань побагровел, вытаращил глаза и закричал:
– У него потерялась яшма, а я при чем? Зачем меня допрашивать? Или, может быть, меня подозревают в краже? Неужели я преступник, злодей?
Такой оборот дела обеспокоил Пинъэр, она не решилась продолжать расспросы и с легкой улыбкой сказала:
– Вы меня не поняли, третий господин! Барышни думали, что вы взяли яшму просто так, чтобы напугать их, потому и решили у вас спросить. Если и в самом деле вы ее взяли, незачем заставлять служанок искать.
– Ведь Баоюй не снимает яшму с шеи, – возразил Цзя Хуань. – У него и спрашивайте, а меня с какой стати допрашивать? Вы во всем ему потакаете! Когда находите что-нибудь, у меня не спрашиваете, только когда теряете!..
Он вскочил и бросился вон из комнаты. Никто не решился его задерживать.
– Вечно из-за этой дрянной яшмы неприятности! – воскликнул взволнованный Баоюй. – Не нужна она мне и нечего поднимать шум! Цзя Хуань рассердился и теперь расшумится на весь двор, все узнают о пропаже! Начнется скандал!
– Господин мой! – взмолилась Сижэнь, заливаясь слезами. – Ты думаешь – это пустяк? Но ведь дойдет до господ, нам всем несдобровать!
Девушки еще больше разволновались, понимая, что эту историю скрыть не удастся. Оставалось теперь подумать, как рассказать о случившемся матушке Цзя.

– Незачем ломать голову, – заявил Баоюй, – скажите, что я разбил яшму, и делу конец.
– Эх, господин! Здорово вы придумали! – усмехнулась Пинъэр. – Ну а если спросят, зачем вы ее разбили? Вы думаете, что господа глупы?! А как быть, если потребуют осколки?
– Тогда скажите, что я ее потерял, – предложил Баоюй.
«Так можно было бы сказать, – подумали девушки, – но в последнее время Баоюй в школу не ходил и вообще из дому не отлучался».
– Третьего дня я ездил во дворец Линьаньского бо, – вспомнил Баоюй. – Вот и скажите, что я там ее потерял!
– Нельзя, – возразила Таньчунь. – Могут спросить, почему сразу не доложили.
Пока они советовались между собой, за дверью послышались вопли наложницы Чжао. Вскоре она вбежала в комнату и запричитала:
– С какой стати вы тайком вздумали допрашивать моего сына? Вот он, я привела его, и делайте с ним что хотите! Убейте, четвертуйте, если он того заслужил! – Она подтолкнула Цзя Хуаня. – Разбойник! Признавайся сейчас же!
Цзя Хуань слова не мог вымолвить, только плакал и кричал. Ли Вань хотела его успокоить, но тут вбежала девочка-служанка и сказала:
– Госпожа пришла.
Сижэнь не знала, куда деваться. Баоюй выбежал навстречу матери. Наложница Чжао сразу умолкла и вышла следом за ним.
Волнение и суматоха убедили госпожу Ван, что разговоры об утере яшмы – не пустая болтовня, и она спросила:
– Значит, яшма и в самом деле пропала?
Ответа не последовало.
Госпожа Ван села и позвала Сижэнь. Девушка со слезами подбежала к ней и бросилась на колени.
– Встань, девочка! – ласково сказала госпожа Ван. – Не волнуйся, лучше прикажи еще раз хорошенько поискать!
– Матушка, – вмешался тут Баоюй. – Сижэнь к этому делу непричастна. Я третьего дня ездил во дворец Линьаньского бо и, видимо, по дороге утерял яшму.
– Почему же ты сразу мне не сказал? – спросила госпожа Ван. – И почему в тот же день не начали поиски?
– Я побоялся рассказывать, – проговорил Баоюй. – И велел слугам, которые меня сопровождали, поискать яшму на дороге.
– Глупости! – прервала его госпожа Ван. – Разве Сижэнь не помогала тебе, когда ты сегодня переодевался? Всякий раз, когда ты куда-нибудь ездишь, она потом должна проверять, не потерял ли ты кошелька или платка! Ведь исчезла не какая-нибудь мелочь, а твоя яшма! Неужели Сижэнь не заметила и не спросила, куда она девалась?
На это Баоюю нечего было ответить.
Наложница Чжао ехидно усмехнулась и подхватила:
– Вот видите! Яшма где-то потерялась, а сваливают на Цзя Хуаня.
– Тут важное дело, а ты со всякой чепухой лезешь! – обрушилась на нее госпожа Ван.
Наложница прикусила язык.
Ли Вань и Таньчунь ничего не стали скрывать и рассказали госпоже Ван все, что им было известно. Госпожа Ван еще больше разволновалась, на глаза навернулись слезы; она решила попросить матушку Цзя, чтобы та велела допросить служанок, которые прислуживали госпоже Син и приходили в сад.
Фэнцзе, узнав о пропаже яшмы и о том, что госпожа Ван сама занимается этим делом, подумала, что оставаться в стороне неудобно, и, превозмогая слабость, отправилась в сад. Когда она там появилась, госпожа Ван уже собралась уходить.
– Здравствуйте, госпожа, – вежливо сказала она. – Как себя чувствуете?
Баоюй и сестры поспешили к Фэнцзе справиться о здоровье.
– Значит, ты знаешь о том, что произошло? – спросила госпожа Ван. – Не кажется ли тебе вся эта история странной? Яшма пропала буквально на глазах, и найти ее невозможно! Вот и подумай: может ли какая-нибудь из наших девочек, начиная со служанок старой госпожи и кончая твоей Пинъэр, совершить подобную подлость? Я хочу доложить обо всем старой госпоже, пусть прикажет серьезно заняться поисками, иначе корень жизни Баоюя окажется подрубленным!
– У нас в доме людей много, и все разные, – робко возразила Фэнцзе. – Еще древние говорили: «Можно знать человека в лицо, но не проникнуть в его душу». За кого из служанок можно поручиться? Шум подняли такой, что теперь о пропаже всем известно. Вор понимает, что его ждет, если яшму найдут, и постарается ее уничтожить. Что тогда делать? Пусть я глупа, но все же считаю, что нужно объявить, будто эта яшма не представляет особой ценности и Баоюй ее куда-то задевал. А служанок надо предупредить, чтобы не проболтались старой госпоже. После этого можно будет тайно послать людей на поиски вора. Что вы скажете, госпожа?
Госпожа Ван задумалась и после продолжительной паузы промолвила:
– Доля истины в твоих словах есть. Но как обмануть отца Баоюя?
Она позвала Цзя Хуаня и строго спросила:
– Ты зачем шум поднял? Если вор после этого испугался и уничтожил яшму, не жить тебе на свете!
– Я больше не буду! – заканючил Цзя Хуань.
Наложница Чжао тоже не посмела перечить.
А госпожа Ван продолжала:
– Уверена, что в саду есть места, где еще не искали! Не улетела же, в конце концов, яшма! Смотрите не болтайте больше! Даю Сижэнь три дня сроку! А не отыщется яшма – придется все сказать мужу, и тогда покоя не ждите!
Она велела Фэнцзе вместе с ней идти к госпоже Син подумать вместе, как отыскать яшму. Но об этом мы рассказывать не будем.

Ли Вань между тем, посоветовавшись с барышнями, велела служанкам запереть на замок садовые ворота. Затем позвала жену Линь Чжисяо и рассказала ей о случившемся.
– Передай привратникам, – сказала она напоследок, – чтобы три дня никого из сада не выпускали. Пусть объяснят, что утеряна какая-то вещь и, пока она не найдется, из сада никто не выйдет.
– Слушаюсь, – ответила жена Линь Чжисяо и в свою очередь рассказала: – Недавно я тоже кое-что потеряла, тогда муж пошел к гадателю. Как же его звали? Не то Лю Железный Рот, не то еще как-то. Он точно сказал, где искать. Пришел муж домой и в самом деле нашел пропажу в указанном месте.
– Добрая тетушка Линь! – стала просить Сижэнь. – Пусть ваш муж снова пойдет к гадателю, может, он скажет, где яшма.
Жена Линь Чжисяо пообещала исполнить ее просьбу.
Но тут в разговор вмешалась Син Сюянь:
– Зачем гадателю знать о том, что у нас случилось? Попросим лучше Мяоюй! Когда я жила на юге, то слышала, что она умеет гадать. Яшма хранит небесную тайну, и только монахине под силу ее раскрыть.
– Странно! – удивились девушки. – Никогда не слышали, чтобы Мяоюй умела предсказывать!
– Только вы, барышня, можете ее попросить, иначе она не согласится, – обратилась Шэюэ к Син Сюянь. – Окажите такую милость, век будем вам благодарны!
Она хотела до земли поклониться Син Сюянь, но та ее удержала.
Остальные девушки тоже стали просить Сюянь поскорее идти в кумирню Бирюзовой решетки.
Тут снова появилась жена Линь Чжисяо.
– Барышня, какое счастье! Мой муж только что был у гадателя, и тот сказал: «С яшмой Баоюя разлучить невозможно, она непременно возвратится».
Девушки недоверчиво отнеслись к словам жены Линь Чжисяо, только Сижэнь и Шэюэ были вне себя от счастья.
– А на какой иероглиф гадали? – поинтересовалась Таньчунь.
– Не знаю, иероглифов было много, а ведь я неграмотна, – отвечала жена Линь Чжисяо. – Кажется, был иероглиф «наградить». А гадатель сразу заявил, что пропала какая-то вещь.
– Вот это гадатель! – воскликнула Ли Вань.
– Еще он сказал, что, поскольку в заданном иероглифе сверху – знак «маленький», под ним – «рот», а дальше – «драгоценность», это значит, что пропал драгоценный камень, который можно положить в рот.
– Настоящий волшебник, словно дух небесный! – с восхищением воскликнули девушки. – Ну а что еще он сказал?
– Он говорил, что нижняя часть иероглифа – «сокровище», – отвечала жена Линь Чжисяо, – и в измененном написании значит «видеть»! Поэтому верхняя часть знака может иметь значение «отдать под залог», то есть яшму следует искать в закладной лавке. А если к иероглифу «наградить» добавить ключевой знак «человек», то получится иероглиф со значением «возместить». Ясно, что за яшму надо заплатить, и она возвратится к хозяину.
– В таком случае обратимся в ближайшие лавки, – решили все. – Если тщательно искать, найдем непременно! А уж тогда нетрудно будет выяснить, кто яшму украл!
– А мы и не собираемся выяснять, только бы она нашлась! – заметила Ли Вань. – Тетушка Линь, покажи предсказание второй госпоже Фэнцзе, пусть она доложит госпоже Ван, чтобы та успокоилась.
Жена Линь Чжисяо обещала выполнить приказание и ушла.
Все немного успокоились и стали ждать возвращения Син Сюянь, но тут увидели за воротами Бэймина, который махал рукой. Видимо, вызывал служанку. Одна из девушек выбежала, и Бэймин сказал:
– Передай быстрее второму господину Баоюю, его матушке и бабушке радостную весть! – закричал он.
– В чем дело? Говори! – заторопила служанка.
– Я скажу, а ты пойдешь доложишь! – хлопая в ладоши, засмеялся Бэймин. – И мы оба получим награду! Я узнал, где находится яшма второго господина Баоюя!
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Юаньчунь, о чьей смерти ходили ложные слухи, умирает;
Баоюй, о чьем безумии распространялись сплетни, сходит с ума

Итак, Бэймин сказал, что знает, где находится яшма, и девочка со всех ног бросилась в дом с этой радостной вестью.
Все стали торопить Баоюя расспросить обо всем подробно Бэймина, а сами вышли на террасу и прислушались к разговору.
– Где ты нашел яшму? – спросил Баоюй, подбежав к воротам. – Давай ее скорее сюда!
– У меня ее нет, – пояснил Бэймин, – за нею нужно послать человека с поручительством.
– Говори, как ты ее нашел! – заволновался Баоюй. – Я сейчас же за ней пошлю.
– Узнав, что господин Линь Чжисяо пошел к гадателю, я последовал за ним, – стал рассказывать Бэймин, – услышал, что яшма заложена, обежал несколько закладных лавок, все расспросил, подробно описал приметы. «Яшма у меня», – сказал хозяин одной из лавок. «Так отдайте ее мне», – попросил я. «Не могу, нужна закладная расписка». Я спросил: «За сколько ее заложили?» Он отвечает: «Одну за триста монет, другую – за пятьсот. У меня их две. Первую принесли третьего дня, вторую – сегодня».
– Так бери деньги и выкупи яшму! – оборвал его Баоюй. – Посмотрим, моя ли это.
– Не слушайте его, второй господин! – Сижэнь с досады даже плюнула. – Еще в детстве я слышала от брата, что некоторые торгуют мелкими кусками яшмы или закладывают ее, когда нет денег. Так что яшму, пожалуй, можно найти в любой закладной лавке.
Ошеломленные поначалу рассказом Бэймина, все теперь стали смеяться:
– Скажи второму господину, чтобы не слушал этого дурака! Это совсем не та яшма.
Баоюй при этих словах тоже рассмеялся, но тут заметил Син Сюянь, которая возвращалась из кумирни Бирюзовой решетки.
Надобно вам сказать, что, придя к Мяоюй, девушка без обиняков попросила ее погадать о яшме.
– Я, барышня, охотно принимаю вас только потому, – холодно усмехнулась Мяоюй, – что вам чужды мирские страсти и честолюбие. Как же вы могли, наслушавшись каких-то сплетен, тревожить меня? Само слово «гадать» мне непонятно!
И она отвернулась от девушки. Син Сюянь уже раскаивалась, что поступила столь опрометчиво.
«Ведь знала, какой у нее характер!.. – думала она. – Но теперь уже как-то неловко возвращаться ни с чем… Однако спорить с ней, доказывать, что она умеет гадать, тоже нехорошо…»
Девушка стала уверять монахиню, что обратилась к ней с подобной просьбой потому лишь, что от этого зависит судьба Сижэнь и многих других. Увидев, что Мяоюй заколебалась, она еще настойчивее стала умолять и несколько раз низко поклонилась.
– Стоит ли беспокоиться о других! – вздохнула Мяоюй. – Ведь никому в голову не приходило, что я умею гадать. А теперь все узнали, и не видать мне больше покоя.
– К кому же мне еще было обращаться, если не к вам, – оправдывалась Син Сюянь. – К тому же я знаю вашу доброту. А другим вы можете отказать, если попросят. Кто посмеет вас принуждать?!
Мяоюй улыбнулась и знаком велела старой даосской монахине воскурить благовония. Затем вытащила из сундука блюдо с песком и подставку с гадательной палочкой, написала заклинания, велела Сюянь прочесть молитву и совершить полагающиеся церемонии. После этого они встали по обе стороны блюда, держа над ним гадательную палочку. Вскоре палочка в их руках задрожала и начертила на песке ответ бессмертного.

О, увы и увы!
Заявилась она, не оставив следа,
И бесследно исчезла она, —
У подножья утеса Цингэн
Эту вещь обнаружите там,
Где растет вековая сосна…
Коль решитесь за нею пойти —
Встанут тысячи гор на пути.
А заглянете к нам – и с улыбкой тотчас
Встретят вас…

Палочка остановилась.
– К какому бессмертному мы обращались? – спросила Сюянь.
– К Гуайсяню, – ответила Мяоюй.
Сюянь записала ответ и попросила Мяоюй растолковать.
– Не могу, – решительно заявила Мяоюй, – сама не знаю, что это значит. Забирай предсказание и уходи, у вас там есть умные люди, растолкуют.
Не успела Сюянь появиться во дворе Наслаждения пурпуром, как все бросились к ней с расспросами:
– Ну как? Ну что?
Сюянь молча протянула Ли Вань листок с предсказанием. Девушки и Баоюй прочли и так его растолковали:
– «Найти яшму сразу не удастся, но через некоторое время она отыщется». А где утес Цингэн?
– Здесь все иносказательно, в этих словах кроется тайна бессмертных, – заметила Ли Вань. – Впервые слышу о таком утесе. Возможно, вор испугался, как бы его не поймали, и спрятал яшму где-то под скалой, на которой растет старая сосна. Непонятно, что значит «заглянете к нам». К кому именно?
– А к какому бессмертному была обращена просьба, не знаешь? – спросила Дайюй у Син Сюянь.
– К Гуайсяню, – ответила та.
– Если имеется в виду «войти в обитель бессмертных», то это, пожалуй, трудно! – заметила Таньчунь.
Взволнованная Сижэнь снова бросилась искать яшму, заглядывала под каждый камень в саду – все тщетно. Баоюй ни о чем больше ее не спрашивал и почему-то все время смеялся.
– Господин, ну вспомните, где вы могли потерять яшму! – упрашивала Шэюэ. – Если расскажете, мы хоть будем знать, за что нас наказывают!
– Я же говорил, что потерял ее вне дома, – отвечал Баоюй. – Вы не поверили! Зачем же снова спрашивать? Откуда мне знать?
– С самого утра подняли суматоху, а сейчас уже вечер, – третья стража! – промолвили Ли Вань и Таньчунь.
– Пора расходиться, сестрица Линь Дайюй едва держится на ногах от усталости. Да и остальным надо отдохнуть. А завтра снова займемся поисками.
Все ушли спать. Баоюй тоже лег. Только служанки всю ночь лили слезы.
Но об этом мы рассказывать не будем и вернемся к Дайюй.
Возвратившись к себе, она вдруг вспомнила разговоры о «золоте и яшме», и пропажа яшмы ее обрадовала.
«Право же, всем этим монахам и даосам нельзя верить, – думала она. – Если бы „золото и яшму“ связала судьба, яшма не потерялась бы. А может быть, это из-за меня разрушилась связь?..»
От этой мысли на душе стало спокойнее, она забыла об усталости и всех перипетиях дня и принялась за книгу.
Цзыцзюань, напротив, чувствовала себя разбитой и торопила Дайюй ложиться спать.
Наконец Дайюй легла и мысленно обратилась к зацветшим вдруг райским яблонькам.
«С этой яшмой Баоюй родился, – размышляла Дайюй. – И появление ее должно было собой что-то знаменовать. Так же, как и исчезновение. Если бы цветы на яблоньках предвещали счастье, яшма не потерялась бы. Значит, это не к добру, и Баоюя ждет несчастье».
Девушку вновь охватила печаль. Но тут мелькнула мысль, а не предвещают ли цветы и потеря яшмы счастье ей самой? До пятой стражи она то радовалась, то впадала в уныние и не могла сомкнуть глаз.
На следующий день были разосланы люди по всем закладным лавкам. У Фэнцзе был свой план.
Так, в хлопотах, прошло несколько дней, но яшма не нашлась. Хорошо еще, что матушка Цзя и Цзя Чжэн пребывали в неведении.
Сижэнь трепетала от страха. Баоюй перестал ходить в школу, был задумчив, подавлен и безучастен ко всему. Госпожа Ван не придавала этому особого значения, полагая, что он расстроен из-за яшмы.
Как-то раз, когда госпожа Ван сидела задумавшись у себя в комнате, вошел Цзя Лянь и, справившись о ее здоровье, произнес с улыбкой:
– Нынче мне стало известно от человека, которого Цзя Юйцунь прислал к господину Цзя Чжэну, что дядюшка Ван Цзытэн повышен в чине, о чем есть высочайший указ, и ему послана депеша, которую везут со скоростью триста ли в сутки, – двадцатого числа первого месяца нового года он должен прибыть в столицу. Сейчас, наверное, дядюшка мчится сюда днем и ночью и не позднее чем через полмесяца будет здесь! О чем вам и сообщаю.
При этом известии радость охватила госпожу Ван. Как раз только что она с грустью размышляла о том, что у нее почти не осталось родственников в столице, что семье тетушки Сюэ грозит разорение, братья служат в разных провинциях, и нет у нее никакой поддержки. Поэтому, услышав, что государь оказал милость ее брату, она подумала: если род Ванов будет процветать, то будущее Баоюя обеспечено. Мысль о пропавшей яшме понемногу отошла на второй план, и госпожа Ван с нетерпением стала ожидать приезда брата.
Но однажды к ней вошел Цзя Чжэн со следами слез на лице и прерывающимся от волнения голосом сказал:
– Передай старой госпоже, чтобы немедленно ехала ко двору! Пусть не берет с собой служанок, ты сама ей будешь прислуживать. Заболела наша государыня Юаньчунь. Сообщил об этом придворный евнух, он дожидается сейчас у ворот. У государыни удушье, и вылечить ее невозможно, о чем из лекарского приказа представлен доклад государю.
Госпожа Ван зарыдала.
– Сейчас не время плакать, – промолвил Цзя Чжэн, – поспеши к матушке и сообщи ей эту печальную новость, только осторожно, не напугай!
Цзя Чжэн вышел и отдал распоряжение слугам быть наготове.
Госпожа Ван вытерла слезы, отправилась к матушке Цзя и сказала, что Юаньчунь больна и желает их видеть.
– Что это вдруг она опять заболела? – вскричала матушка Цзя, помянув Будду. – Мы и в прошлый раз напугались, а потом узнали, что все обошлось. Хоть бы и сейчас это было так!
Госпожа Ван поддакнула и приказала Юаньян поскорее собрать одежду и украшения, после чего вернулась к себе, быстро переоделась и снова вышла. Вскоре все было готово, и они в большом паланкине отправились ко двору. Но об этом рассказывать мы не будем.

В свое время Юаньчунь попала во дворец Больших стилистов, пользовалась благосклонностью императора и жила в довольстве и роскоши; постепенно она располнела, с трудом двигалась, быстро уставала, у нее появилась одышка.
Еще два дня назад, во время пира, она прислуживала государю. Но, возвращаясь к себе, схватила простуду, и болезнь обострилась. Особенно тяжел был последний приступ, она задыхалась, руки и ноги похолодели. Об этом доложили государю, и тот прислал лекаря.
Но лекарства Юаньчунь принимать не могла – трудно было глотать. Снадобья для очищения дыхательных путей не помогали. И придворные попросили государя сделать распоряжения насчет похорон. Тогда государь и велел пригласить родственников из семьи Цзя.
Повинуясь высочайшему повелению, матушка Цзя и госпожа Ван прибыли во дворец.
Юаньчунь уже не могла разговаривать: мешала скопившаяся в горле мокрота.
При виде матушки Цзя лицо Юаньчунь приняло страдальческое выражение, но глаза оставались сухими. Матушка Цзя приблизилась к постели, спросила внучку, как она себя чувствует, сказала несколько слов в утешение. В это время дворцовые прислужницы принесли визитную карточку Цзя Чжэна. Однако Юаньчунь была почти без сознания, лицо покрылось мертвенной бледностью.
Евнухи доложили императору, что Юаньчунь умирает, и, полагая, что с ней придут проститься придворные женщины, попросили родственников подождать в приемной.
Нелегко было матушке Цзя и госпоже Ван оставить Юаньчунь, но того требовал этикет, и, охваченные скорбью, они вышли, не осмеливаясь даже заплакать.
У дворцовых ворот евнухи и чиновники ожидали указаний.
Вскоре вышел старший евнух и велел им поспешить в астрологический приказ. Матушка Цзя поняла, что дело идет к концу, но не в силах была двинуться с места. Через мгновение появился еще один евнух и объявил:
– Государыня Цзя скончалась.
В этом году, обозначаемом циклическими знаками «цзя» и «инь», сезон Наступления весны начался в восемнадцатый день двенадцатого месяца. Юаньчунь умерла девятнадцатого числа, в день, когда совершался переход к году, в обозначение которого входил циклический знак «инь», и месяцу, обозначаемому знаком «мао». Таким образом, она прожила тридцать один год.
Матушке Цзя ничего не оставалось, как возвратиться домой.
Здесь собрались Цзя Чжэн и другие родственники, уже знавшие о несчастье. Госпожа Син, Ли Вань, Фэнцзе, Баоюй и другие встречали матушку Цзя в зале, выстроившись двумя рядами – одни у западной, другие у восточной стены. Когда матушка Цзя в сопровождении Цзя Чжэна и госпожи Ван вошла, все по очереди справились об их здоровье, а затем стали оплакивать умершую. Но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день все близкие и дальние родственники гуйфэй, имеющие титулы и звания, собрались во дворце, чтобы снова оплакать умершую.
Цзя Чжэн ведал похоронной церемонией и как отец, и по долгу службы, поэтому он ежедневно являлся в ямынь и отдавал распоряжения подчиненным. Хлопот у него было вдвое больше, чем во время похорон одной из любимых жен императора – Чжоу-гуйфэй. Так как у Юаньчунь не было детей, она получила посмертно лишь титул Мудрейшей и добродетельнейшей гуйфэй. Но об обычаях и порядках, существовавших при дворе, мы рассказывать не будем. Следует только упомянуть, что мужчины и женщины из рода Цзя должны были ежедневно ездить ко двору, и у них не оставалось ни минуты свободного времени. К счастью, в последнее время Фэнцзе чувствовала себя немного лучше и могла присматривать за хозяйством. Ей же было поручено сделать все необходимые приготовления к приезду Ван Цзытэна.
Когда Ван Жэнь, родной брат Фэнцзе, узнал, что его дядя получил повышение и переведен на службу в столицу, он приехал со всей семьей. Фэнцзе радовалась приезду родных, сразу забыла обо всех треволнениях и почувствовала себя бодрее.
Госпожа Ван, видя, что Фэнцзе снова взялась за домашние дела, перестала присматривать за хозяйством. Ничто, кроме приезда брата, ее сейчас не интересовало.
Только Баоюй оставался без дела, по-прежнему не ходил в школу. Дайжу, зная о несчастье в семье, не тревожил юношу, а Цзя Чжэну, занятому по горло, было недосуг следить за сыном.
Баоюй мог бы целыми днями предаваться развлечениям, но после пропажи яшмы сделался вялым, ленивым, стал заговариваться. Когда его звали к матушке Цзя справиться о здоровье, он шел, не звали – дома сидел. Служанки его не трогали, боялись сердить. Позовут его к столу – ест, не зовут – ничего не требует.
Сижэнь видела, что это не просто хандра, а болезнь. Как-то она прибежала в павильон Реки Сяосян и сказала Цзыцзюань:
– Со вторым господином Баоюем что-то неладное творится! Хоть бы твоя барышня его развлекла.
Цзыцзюань не замедлила об этом сказать Дайюй, но та, считая себя невестой Баоюя, сочла неудобным идти к нему. Другое дело, если бы он сам пришел.
И она отказалась навестить Баоюя.
Тогда Сижэнь отправилась к Таньчунь и все ей потихоньку рассказала. Однако последние события: неожиданное цветение яблонь, пропажа яшмы и, наконец, неожиданная смерть Юаньчунь – так на нее подействовали, что ей было не до Баоюя – она решила, что семья вступила в полосу несчастий. Да и вообще неприлично часто навещать мужчину. К тому же Баоюй был в таком подавленном состоянии, что у Таньчунь пропала всякая охота с ним общаться.
Тетушка Сюэ рассказала дочери о том, что дала предварительное согласие на ее брак с Баоюем.
– Твоя тетя, – сказала она, – настойчиво меня уговаривала, но окончательного согласия я не дала, сказала, что буду ждать возвращения твоего старшего брата. А ты-то сама согласна?
– Судьбу дочери должны решать родители, – с серьезным видом промолвила Баочай. – Но отца у меня нет, и решать вам. Можете, конечно, посоветоваться с братом. Но зачем у меня спрашивать?
Тетушка Сюэ была глубоко тронута скромностью и нравственной чистотой дочери. И это несмотря на то, что в детстве девочку баловали. С того дня она больше не заговаривала о Баоюе. А сама Баочай не только не произносила его имени, но даже избегала слов «драгоценная яшма».
Узнав о пропаже, Баочай встревожилась, но виду не подавала, считала непристойным расспрашивать и наводить справки. Поэтому разговоры о случившемся слушала с безучастным видом, будто ее это совершенно не касалось.
Что же до тетушки Сюэ, то она несколько раз посылала служанку во дворец Жунго разузнать, как обстоят дела. Сама же она там редко бывала, хотя и знала о кончине Юаньчунь. Больше всего ее беспокоила судьба сына, и она с нетерпением ждала приезда Ван Цзытэна, который мог помочь ей избавить ее чадо от наказания. К тому же она знала, что Фэнцзе поправилась и присматривает за домом, так что о хозяйстве можно не беспокоиться.
Кто по-настоящему страдал, так это Сижэнь. На все ее ласки и заботы Баоюй отвечал полным равнодушием, и она не знала, чем это объяснить.
Гроб с телом Юаньчунь уже стоял в дворцовом храме несколько дней, и скоро должны были состояться похороны, поэтому матушка Цзя вместе с родственниками и родственницами уехала сопровождать гроб к месту похорон.
Каждый день у Баоюя появлялись новые странности. Не было у него ни жара, ни боли, только ел он без всякого аппетита, спал тревожно, а в разговоре молол всякий вздор.
Фэнцзе знала об этом от Сижэнь и Шэюэ и часто прибегала проведать Баоюя.
Сначала домашние полагали, что он переживает пропажу яшмы, но потом поняли, что не в этом дело, и стали приглашать врачей. Врачи прописывали лекарства, Баоюй послушно их принимал, но улучшения не наступало, напротив, болезнь обострялась. Спрашивали, что у него болит, но вразумительного ответа не получали.
После похорон Юаньчунь матушка Цзя, все время беспокоившаяся о Баоюе, пришла его навестить. С нею была и госпожа Ван.
Сижэнь вывела Баоюя, велела ему справиться о здоровье.
Баоюй порою вел себя как обычно, хотя признаки болезни были налицо. Он справился о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван по подсказке Сижэнь, которая держала его под руку.
– Дитя мое! – воскликнула матушка Цзя. – Я думала, ты серьезно болен, а ты совершенно здоров! Теперь, по крайней мере, я успокоилась.
Госпожа Ван тоже облегченно вздохнула. Однако Баоюй все время молчал и не переставал улыбаться.
Матушка Цзя вошла во внутреннюю комнату, села на стул. Принялась расспрашивать Баоюя о том о сем, он отвечал так, как велела Сижэнь, не понимая, что говорит.
Матушку Цзя все больше охватывали сомнения, и, наконец, не выдержав, она промолвила:
– Вначале мне показалось, что никакой болезни у него нет. Но теперь я вижу, что он тяжело болен. Уж не душевное ли это расстройство? Но какова причина?
Госпожа Ван поняла, что придется открыть старой госпоже правду, и, поглядев на стоявшую с потерянным видом Сижэнь, рассказала, как Баоюй ездил к Линьаньскому бо на спектакль и там потерял яшму. Говорила она очень осторожно, чтобы не взволновать матушку Цзя.
– Мы разослали людей на поиски, обращались к гадателям и предсказателям; они говорят, что яшма непременно найдется, что она в закладной лавке.
Матушка Цзя от волнения даже привстала, и из глаз ее потекли слезы.
– Как же можно такую вещь утерять! – вскричала она. – И куда только вы смотрите? Отец Баоюя так не оставит этого дела!
Госпожа Ван, видя, что матушка Цзя в гневе, велела служанкам встать перед ней на колени, а сама, опустив голову, упавшим голосом произнесла:
– Матушка, мы не хотели вам ничего рассказывать, боялись расстроить, я уже не говорю о том, как рассердился бы отец Баоюя!
– Ведь в этой яшме жизнь мальчика! – крикнула матушка Цзя и закашлялась. – Теперь понятно, почему у него душевное расстройство! Какое горе! Об этой яшме знают все в городе, и если кто-нибудь ее подберет, просто так не отдаст! Немедленно позовите Цзя Чжэна, я хочу с ним поговорить!
Госпожа Ван и Сижэнь стали молить матушку Цзя:
– Почтенная госпожа, если вы расскажете обо всем господину Цзя Чжэну, беды не миновать! Разрешите нам продолжать поиски яшмы!
– Не бойтесь гнева Цзя Чжэна! Ведь я здесь и не дам вас в обиду! – обещала матушка Цзя.
Она велела послать за Цзя Чжэном, но служанка вернулась и сообщила, что господин уехал с визитом.
– В таком случае без него обойдемся, – промолвила матушка Цзя. – Цзя Чжэну я велю пока не наказывать служанок, а Цзя Ляню на всем пути следования, Баоюя к Линьаньскому бо, на самых видных местах, вывесить объявления: «Нашедшего яшму просим доставить ее туда-то и туда-то, вознаграждение десять тысяч лянов серебра. Знающего о местонахождении яшмы просим сообщить такой-то семье, вознаграждение – пять тысяч лянов серебра». Только бы яшма нашлась, на деньги скупиться не будем! И она найдется. Я уверена. А на слуг рассчитывать нечего. Они сто лет могут искать, и все тщетно!
Госпожа Ван не посмела возразить. Матушка Цзя велела передать Цзя Ляню, чтобы немедля выполнил ее приказание, а служанкам сказала:
– Все вещи Баоюя перенесите в мои покои! Сижэнь и Шэюэ тоже перейдут ко мне! Остальные служанки останутся присматривать за комнатами!
Баоюй все время молчал, только хихикал.
Матушка Цзя взяла его за руку и увела к себе. За ними последовали Сижэнь и остальные служанки.
Внутренние комнаты, где матушка Цзя собиралась поселить Баоюя, она распорядилась привести в порядок, а затем обратилась к госпоже Ван:
– Понимаешь, почему я так поступила? Людей в саду сейчас мало, а во дворе Наслаждения пурпуром деревья то засыхают, то расцветают. Разве это не странно? Прежде яшма отгоняла всякую нечисть, а теперь препятствий для нее нет. Вот почему я и поселила Баоюя у себя. Пусть несколько дней не выходит из дому. Врачи будут сюда приходить.
– Вы правы, почтенная госпожа, – промолвила госпожа Ван. – Вам покровительствует судьба, и с Баоюем ничего не случится дурного, если он будет жить с вами.
– Какая там судьба! – замахала руками матушка Цзя. – Просто у меня в комнатах чище и много священных книг, а они укрепляют дух. Пусть Баоюй скажет, плохо ему здесь?
Услышав свое имя, Баоюй засмеялся.
Сижэнь подтолкнула его, и лишь после этого он ответил, что неплохо.
Глядя на сына, госпожа Ван украдкой уронила слезу.
Видя, как взволнована госпожа Ван, матушка Цзя сказала:
– Иди! Я сама управлюсь. Мужу ничего не рассказывай, пусть нынче не приходит ко мне!
После ухода госпожи Ван матушка Цзя приняла успокаивающее, как и было предписано врачом. И на этом мы ее оставим.
Между тем Цзя Чжэн, возвращаясь в коляске домой, вдруг услышал голоса:
– Стоит пожелать, и можно легко разбогатеть!
– Как же это?
– Во дворце Жунго пропала какая-то яшма. Я видел объявление, там написано, что нашедший яшму получит десять тысяч лянов серебра. Все приметы яшмы указаны. А тот, кто укажет, у кого она, – пять тысяч лянов!
Цзя Чжэн слышал лишь обрывки разговора, но в душу его закралось подозрение, и, возвратившись домой, он стал допрашивать привратников. Те стали рассказывать:
– Только сегодня, после полудня, мы об этом узнали – второй господин Цзя Лянь передал нам приказание старой госпожи расклеить объявления.
«Род наш, видимо, захиреет! – подумал Цзя Чжэн. – Такого сына судьба послала мне в наказание за грехи! Едва он родился, пошли всякие толки и сплетни, лишь через десять лет прекратились! А тут яшма пропала, да еще объявления вывесили! Ну что за напасть!»
Он стал расспрашивать госпожу Ван, и ей пришлось рассказать все без утайки. Когда речь зашла об объявлениях, Цзя Чжэн не посмел выразить недовольства, ведь это был приказ старой госпожи. Он только поворчал на госпожу Ван, а потом велел тайком от старой госпожи сорвать все объявления. Но было поздно. Многие успели их прочесть.
Вскоре к воротам дворца Жунго пришел какой-то человек и заявил, что утерянная яшма у него.
– Вот и хорошо! – обрадовались привратники. – Сейчас доложим господам! Давай яшму!
Человек вытащил из-за пазухи объявление и показал привратникам:
– Ваше? Здесь сказано, что нашедший яшму получит десять тысяч лянов серебра. Не смотрите на меня с таким презрением, ведь я сразу разбогатею!
– Дай-ка взглянуть, что ты принес, – попросил привратник, ошеломленный самоуверенностью незнакомца, – и я тотчас же о тебе доложу.
Человек было заупрямился, но потом все же вытащил яшму, положил на ладонь и спросил:
– Она?
Привратники никогда не бывали во дворце и уж конечно не видели яшмы, знали о ней только понаслышке. Поэтому со всех ног бросились докладывать.
Цзя Чжэна и Цзя Шэ дома не было, и слуги побежали к Цзя Ляню. Выслушав их, Цзя Лянь первым долгом осведомился, не фальшивая ли яшма.
– Я видел ее собственными глазами, только в руках не держал, – ответил привратник. – Пришедший сказал, что передаст ее лично кому-нибудь из господ, никак иначе, чтобы получить обещанную награду.
Цзя Лянь, не помня себя от радости, поспешил к госпоже Ван, а та не замедлила сообщить новость матушке Цзя. О том, как счастлива была Сижэнь, и говорить не приходится. Она не переставала благодарить Будду.
Матушка Цзя приказала:
– Пусть Цзя Лянь приведет этого человека в кабинет, возьмет у него яшму и принесет мне! Деньги отдать немедленно!
Цзя Лянь велел привести незнакомца, встретил со всеми положенными церемониями, как самого почетного гостя, поблагодарил и сказал:
– Позвольте показать эту яшму владельцу, если он ее опознает, награду получите сполна! Можете не сомневаться.
Незнакомцу ничего не оставалось, как вытащить завязанный узелком красный шелковый платок и протянуть Цзя Ляню. Тот развернул его и увидел прекрасную молочно-белую яшму.
Прежде Цзя Лянь не обращал особого внимания на яшму Баоюя, но сейчас принялся ее тщательно осматривать. Долго вертел в руках, приглядывался, и ему показалось, что на внешней стороне выбиты иероглифы «изгоняет наваждение». Не в силах сдерживать свою радость, Цзя Лянь велел слугам ожидать его, а сам со всех ног бросился к матушке Цзя и госпоже Ван. Там уже собрались все домашние и, как только Цзя Лянь появился в дверях, Фэнцзе выхватила у него яшму, мельком взглянула на нее и отдала матушке Цзя.
– Даже в такой мелочи не позволяешь мне услужить бабушке! – упрекнул ее едва слышно Цзя Лянь.
Матушка Цзя развернула платок, и ей сразу бросилось в глаза, что яшма потускнела. Она ощупала ее, затем велела принести очки и еще раз внимательно осмотрела, после чего промолвила:
– Странно! Яшма как будто та! Но почему-то не блестит!
Осмотрела яшму и госпожа Ван, но не могла сказать, та это или не та, и отдала Фэнцзе.
– Как будто похожа, но цвет не тот, – заявила Фэнцзе. – Давайте покажем Баоюю.
Сижэнь тоже казалось, что это не та яшма, но она не решалась об этом сказать – уж очень ей хотелось, чтобы яшма оказалась настоящей.
Приняв яшму из рук матушки Цзя, Фэнцзе с Сижэнь понесли ее к Баоюю.
Он как раз проснулся.
– Твоя яшма нашлась! – крикнула Фэнцзе.
Глаза у Баоюя были сонные, но все же он протянул руку к яшме. Однако тут же, не глядя, швырнул яшму на пол.
– Вы обманываете меня! – воскликнул он с холодной усмешкой.
– Странно! – вскричала Фэнцзе, подобрав яшму с пола. – Откуда ты знаешь, если даже не поглядел на нее.
Баоюй усмехнулся.
В этот момент в комнату вошла госпожа Ван – она все видела.
– Значит, и говорить не о чем! – решила она. – Он родился с яшмой во рту и лучше нас знает, какая она. Кто-то прочел объявление, в котором были приметы яшмы, и подделал ее.
Против этого трудно было возразить.
Цзя Лянь, находившийся в прихожей, услышав слова госпожи Ван, крикнул:
– Отдайте мне эту яшму, я проучу мошенника! У нас несчастье, а он нас морочит!
– Ляньэр! – прикрикнула матушка Цзя. – Отдай тому человеку яшму, и пусть убирается! Человек он бедный и просто хотел заработать! Он и без того потратился, чтобы подделать яшму. Надо ее вернуть, дать ему несколько лянов и сказать, что яшма не наша. Если же подвергнуть его наказанию и об этом узнают другие, рисковать больше никто не захочет.
Цзя Лянь поклонился и вышел.
Человек все еще ждал в кабинете и уже беспокоился, почему никто не является.
Но тут как раз пришел Цзя Лянь…
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.