Blog

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ,

из которой читатель узнает о том, как был создан сад для сирот и одиноких, и о том, как царь — правитель страны Зарослей небесного бамбука встретился с женихом своей дочери

#img_center_nostream#

Когда с любовью в прошлое ты смотришь,
Со дна его встают воспоминанья,
Но если сожалеешь ты о прошлом,
Ты навлечешь лишь новые страданья
Когда душа очнулась и прозрела,
Три башни строить нам уже не надо.
Окончишь подвиг свой, и возвращенье
В первоначальный мир — твоя награда.
Захочешь ли ты быть подобным Будде,
Иль стать отшельником, познав бессмертье, —
Любовью и смирением ты должен
Изгнать и зависть и жестокосердье.
Очисть себя от всей житейской скверны,
Которой мы всю жизнь живем и дышим,
И лишь тогда душой перерожденной
Ты навсегда сольешься с Небом высшим.
Итак, когда наступил рассвет, монахи, заметив исчезновение Танского наставника и его учеников, растерянно воскликнули: «Как же это мы упустили живых бодисатв? Видно, не сумели уговорить их побыть с нами еще немного, даже не простились с ними как следует, не попросили их ни о чем». Пока они сетовали на себя, в монастырь явились посланцы от богатых семей, живущих за южной заставой, просить Танского наставника пожаловать к ним в гости. Монахи, всплеснув руками, огорченно сказали им:

— Вчера вечером мы недоглядели, и ночью они все умчались на своих облаках! Все присутствующие при этих словах невольно обратили взоры к небу и начали совершать благодарственные поклоны.

Молва об этом происшествии быстро облетела весь город, и вскоре о нем уже знали все начальники, чиновники и должностные лица. Богатым семьям было велено устроить щедрые жертвоприношения из разных яств в молельнях, выстроенных в честь Танского монаха и его учеников, дабы выразить признательность за оказанное благодеяние, но об этом мы рассказывать не будем.

Вернемся к Сюань-цзану и его спутникам, которые шли, нигде не останавливаясь, и, как говорится, ели под ветром и спали под дождем. Дорога была ровная, спокойная, и путники благополучно шли уже более двух недель без всяких приключений. Но вот в один прекрасный день они вновь увидели перед собой высокую гору. Танского монаха, как всегда, обуял страх, и он с тревогой обратился к Сунь У-куну.

— Посмотри, братец, какая неприступная гора вздымается впереди. Надо быть поосторожнее!

— Да что ты! — рассмеялся Сунь У-кун. — Полно трусить, наставник! Мы приближаемся к райской обители Будды. Ручаюсь, что здесь нет ни дьяволов, ни оборотней. Оставь свои заботы и печали!

— Братец мой, хоть ты и говоришь, что отсюда недалеко до райской обители Будды, — возразил Танский наставник, — но ведь еще третьего дня монахи сказали нам, что до столицы страны Зарослей небесного бамбука еще две тысячи ли, а сколько нам идти до обители Будды — неизвестно.

— Наставник! — полушутя сказал Сунь У-кун. — Уж не забыл ли ты сутру «О сердце», составленную великомудрым наставником созерцания У Чао?

— Эту сутру я всегда ношу при себе, подобно облачению и патре, — обиженно ответил Танский наставник. — Был ли такой день, когда бы я не читал ее наизусть, или такой час, когда бы я забывал о ней, начиная с того времени, когда меня обучил сам великомудрый У Чао?! Как же ты можешь говорить, что я забыл ее? Да я могу прочесть ее наизусть с начала до конца и с конца до начала!

— Не спорю, что ты можешь прочесть ее всю наизусть, — не унимался Сунь У-кун, — но ведь ты, наверное, ни разу не просил того великомудрого наставника объяснить сокровенный смысл ее.

— Ах ты, обезьянья морда! — вспылил Танский наставник. — Откуда ты взял, что я не знаю ее истинного смысла? А ты сам знаешь?

— Да, я знаю и могу объяснить ее!

После этих слов Танский наставник и Сунь У-кун сразу умолкли и погрузились в молчание.

Чжу Ба-цзе и Ша-сэн расхохотались и стали подтрунивать над Сунь У-куном.

— Морда ты этакая! — сказал Чжу Ба-цзе. — Да ты ведь тоже из породы оборотней, как и я! У какого же праведника ты учился толкованию священных книг? Какой монах рассказывал тебе о законе Будды? Что ты корчишь из себя, пустая голова? Смеешь еще бахвалиться: «Знаю! Могу!». Чего же теперь замолчал? Объясняй, мы послушаем!

— Да неужто ты поверил ему? — заливаясь хохотом, проговорил Ша-сэн. — Просто старший братец заговаривает зубы нашему наставнику, чтобы он не останавливался в пути. Он умеет лишь одно: орудовать своим посохом, вот и все. Где уж ему толковать священные книги!

— У-нэн, У-цзин! — вскричал Танский наставник. — Прекратите ваши глупые шутки. Сунь У-кун понимает сокровенный смысл священных книг, а это и есть истинное толкование.

Беседуя и споря, наставник и его ученики незаметно прошли довольно большой отрезок пути, перешли через несколько горных перевалов и увидели в стороне от дороги большой монастырь.

— Гляди-ка, У-кун! Монастырь! — обрадовался Танский наставник. — Да какой красивый! — и он тут же стал слагать стихи:

Над входом красовалась надпись: «Монастырь для сирот и одиноких, устланный золотом». Чжу Ба-цзе даже прочел ее вслух. Сидя верхом на коне, Танский монах глубоко задумался. Губы его шевелились, и он чуть слышно повторял: «Устланный золотом… устланный золотом… Неужели мы уже вступили в пределы княжества Шравасти?».

— Наставник! — прервал его мысли Чжу Ба-цзе. — Я столько лет сопровождаю тебя, но никогда не замечал, чтобы ты узнавал дорогу. А эта дорога тебе разве знакома?

— Нет, не знакома, — отвечал Танский монах, — но в священных книгах и сборниках песнопений я читал о том, что Будда любит проводить время в саду для сирых, который находится близ города Шравасти. Там он гуляет под тенью священных деревьев. Говорят, что этот сад купил у наследного сына правителя княжества Шравасти некий богатый купец, прозванный главным попечителем сирых и одиноких, и пригласил Будду читать и толковать священные книги в этом саду. Наследник не сразу продал свой сад. Он сказал: «Мой сад не продается! Я продам его только в том случае, если купец устелит его сплошь слитками золота!» Купец услышал об этом, изготовил кирпичики из золота и выложил ими все дорожки сада. После этого он купил этот сад и, таким образом, получил возможность пригласить достопочтенного владыку — Будду проповедовать там свое учение. Вот я и думаю, что не в честь ли этого события назван так монастырь и не в этом ли саду он построен?

— Вот счастье, — засмеялся Чжу Ба-цзе, представив себе столь неимоверное богатство. — Если все, что вы говорите, правда, то, может быть, нам удастся взять хоть несколько золотых кирпичиков и подарить их людям!

Они поболтали немного, после чего Танский наставник слез с коня и направился к воротам монастыря.

Войдя внутрь, путники были ошеломлены необычайной сутолокой, царившей в монастырском дворе: одни бегали с коромыслами, другие таскали узлы на спине, кто вез тачку, а кто чинно сидел в повозке. Некоторые спали прямо на земле или о чем-то горячо толковали. При виде внезапно появившихся путников — благообразного монаха и уродливых учеников его — люди испугались, расступились и дали им пройти. Танский наставник, опасаясь, что к его спутникам станут привязываться и произойдет ссора, неустанно твердил им: «Ведите себя пристойнее!». Но они и без того держались очень скромно. Завернув за храм Хранителей Будды, наши путники увидели монаха, который степенно вышел к ним. Вот как он выглядел:

Танский наставник вежливо поздоровался с монахом. Тот поспешил ответить учтивым поклоном и спросил:

— Откуда изволил пожаловать, почтенный наставник?

Прежде чем ответить, Танский монах решил представиться.

— Фамилия моя Чэнь, а зовут меня Сюань-цзан, — сказал он.

— Я получил повеление Танского государя отправиться на Запад к Будде, поклониться ему и испросить у него священные книги. Проходя мимо вашего благодатного места, я счел своим долгом зайти и представиться, а также попроситься на ночлег, всего на одну ночь. Завтра я отправлюсь дальше.

— У нас здесь постоянно останавливаются путники из разных мест, — ответил монах. — Мы предоставляем им все, что может радовать странников. Тем более мы будем счастливы принять тебя, благочинного наставника из восточных земель, и постараемся услужить всем, чем можем.

Танский наставник поблагодарил за радушие, позвал своих учеников, и они вместе пошли по благоухающей фимиамом длинной галерее в келью настоятеля. Когда церемония взаимных поклонов была окончена, гости и хозяева расселись. Ученики Танского наставника почтительно сидели, опустив руки.

К этому времени весь монастырь уже узнал о прибытии праведных монахов из великого Танского государства, посланных за священными книгами. В келью настоятеля набились монахи без различия сана и звания, постоянные обитатели и временные постояльцы, благочестивые старцы и юные послушники — все явились поглядеть на прибывших.

Сразу же после чаепития был накрыт стол. Пока Танский наставник читал молитву «гата», Чжу Ба-цзе ерзал от нетерпения, и сразу же, как только приступил к еде, поглотил в один присест все хлебцы, испеченные на пару, постные блюда и суп.

К этому времени в келью настоятеля набилось еще больше народу. Знающие и понятливые восхищались благовоспитанностью и благообразием Танского монаха, шутники и балагуры потешались над Чжу Ба-цзе, уплетавшим за обе щеки. Ша-сэн заметил это, опустил голову и незаметно ущипнул Чжу Ба-цзе, прошептав: «Веди себя пристойнее!». Но тот так торопился наесться, что обо всем забыл, и громко крикнул: «Да что ты пристал ко мне: пристойно, пристойно, когда в животе совсем пусто?».

— Ты не понял меня, братец! — рассмеялся Ша-сэн. — У всех «благопристойных» на всем свете были такие же пустые животы, как у нас с тобой!

Это подействовало на Чжу Ба-цзе, и он умерил свой аппетит.

По окончании трапезы Танский монах прочел положенную молитву, поблагодарил за угощение, и все покинули свои места. Монахи попросили Сюань-цзана рассказать о возникновении восточных земель. Танский наставник выполнил их просьбу, а дойдя до самых древних времен, в свою очередь спросил, откуда получил свое название этот монастырь. Тот самый монах, который встречал путников, ответил ему:

— Вначале здесь был монастырь для сирот и одиноких княжества Шравасти, — сказал он. — Его называли также Сад покоя. Но так как основатель монастыря, он же попечитель сирот и одиноких, пригласил Будду в сад толковать священные книги и ради этого устлал его золотыми кирпичиками, название монастыря изменилось на нынешнее. Перед нашим монастырем расположен главный город княжества Шравасти, в котором в те времена жил его основатель, а эта гора принадлежала ему и на ней он разбил Сад покоя. Вот откуда и взялось название «Монастырь для сирот и одиноких, устланный золотом». Позади монастыря кое-где до сих пор еще сохранились следы этого сада. Некоторые счастливцы не так давно находили там золото и драгоценности, особенно в размытой почве после проливных дождей.

— Значит, все, что рассказывали про этот сад, сущая правда! — задумчиво произнес Сюань-цзан и обратился с вопросом к монаху: — Не скажешь ли ты, уважаемый отец, почему здесь столько постояльцев? Как только мы вошли в ворота, то сразу же увидели во дворе, под навесами, множество купцов с мулами, лошадьми, повозками и носилками.

— Дело в том, что эта гора, ныне прозванная Стоножкой, прежде отличалась тишиной и покоем, но с недавних пор на ней завелись стоножки-оборотни, я не знаю, то ли из-за перемены погоды, то ли по каким-то другим причинам, — ответил монах. — Они вылезают на дорогу и жалят прохожих. Эти стоножки пока что, слава богу, еще никого не загубили насмерть, но путники все же опасаются переходить через гору. Под самой горой, внизу, находится застава под названием Петушиный крик. Как только там начинают петь петухи, путники могут смело переходить через гору. Вы видели тех постояльцев, которые запоздали, побоялись неприятной встречи со стоножками и предпочли остановиться у нас на ночлег; на рассвете, когда проноют петухи, они отправятся в путь.

— Тогда и мы тоже дождемся петухов, — сказал Сюань-цзан.

Пока шла беседа, снова подали еду.

В это время взошла луна.

Сюань-цзан с Сунь У-куном отправились полюбоваться видами при лунном свете. Вдруг к ним подошел служитель монастыря и сказал:

— Наш преподобный настоятель желает повидаться с тобой, жителем Серединного цветущего государства.

Сюань-цзан поспешно обернулся и увидел, что навстречу ему идет пожилой монах с бамбуковым посохом в руке. Танский монах шагнул вперед и совершил приветственный поклон.

— Должно быть, ты и есть почтенный наставник, прибывший из Серединного цветущего государства? — вежливо спросил он. Сюань-цзан ответил на поклон как положено и скромно промолвил:

— Это я, недостойный…

Настоятель монастыря начал рассыпаться в любезностях.

— Сколь велик твой возраст, уважаемый наставник? — спросил он.

— Живу на свете зря и попусту вот уже сорок пять лет, — учтиво отвечал Сюань-цзан и в свою очередь спросил не менее церемонно: — Дозволь и мне узнать о твоих высоких летах, достопочтенный владыка.

Настоятель монастыря усмехнулся.

— Я старше тебя на шестьдесят лет, но, увы, ума так и не набрался, — с легкой иронией ответил он.

— Значит тебе в этом году исполнилось сто пять лет, — вмешался Сунь У-кун. — А как по-твоему, сколько мне лет?

— Ты хоть и ученик уважаемого наставника, но лицо у тебя чересчур диковинное, — произнес старец, вглядываясь в Сунь У-куна. — Мои глаза плохо видят, тем более при лунном свете, так что я не могу сказать, сколько тебе лет.

Продолжая беседовать, они подошли к задней стене монастыря.

— Мне только что рассказали о том, что за монастырем кое-где еще сохранились следы Сада для сирот и одиноких, — сказал Сюань-цзан. — Где же они?

— Здесь, за воротами заднего двора, — ответил настоятель и велел тотчас же открыть задние ворота. За ними оказался большой пустырь, лишь кое-где виднелись разрушенные цоколи каменных стен и заборов.

Танский наставник молитвенно сложил руки, печально вздохнул и прочел стихи:

Танский монах и его спутники медленно прогуливались, любуясь лунным сиянием. Они вышли из задних ворот монастыря, взошли на террасу и только было расположились на ней, как до их слуха донесся чей-то плач. Сюань-цзан прислушался: кто-то жаловался, взывая к родителям. Комок подступил к горлу сердобольного наставника, и слезы закапали из глаз.

— Кто это так горько плачет? — спросил он сквозь слезы, обернувшись к монахам, сопровождавшим его. — Откуда этот плач?

Настоятель монастыря ответил не сразу. Он велел всем своим монахам удалиться и приготовить чай. Когда он убедился, что вблизи никого нет, он низко поклонился Сюань-цзану и Сунь У-куну.

— Что ты, владыка? — воскликнул Сюань-цзан. — За что воздаешь нам такие почести?

— Мне уже больше ста лет, и я кое-чему научился за свой век, — отвечал настоятель. — В часы блаженного созерцания мне не раз приходилось видеть знамения, и я кое-что знаю о тебе, уважаемый наставник, и о твоих учениках: вы — не простые смертные. Только твой ученик может понять истинную причину этого плача.

— Да говори, в чем дело! — нетерпеливо перебил его Сунь У-кун.

— Много лет тому назад, в этот же день, я наблюдал сияние луны, вникая в ее природу. Вдруг зашелестел порыв ветра, и я услышал этот же горестный, скорбный плач. Я сошел со своего монашеского ложа и направился в Сад покоя к развалинам. Там я увидел деву замечательной красоты, весьма благопристойную на вид. Я спросил ее: «Чья ты дочь? Как попала сюда и зачем?». Она ответила мне: «Я царевна, дочь правителя страны Зарослей небесного бамбука. Мне захотелось полюбоваться цветами при лунном свете, и я вышла погулять, а порыв ветра унес меня сюда!» .Тогда я отвел ее в пустое помещение, запер там, обложил помещение каменными стенами, наподобие темницы, а в дверях проделал небольшое отверстие, через которое можно было просунуть только плошку с едой. В тот же день я сообщил монахам, что поймал оборотня, связал его и запер. Монахи мои, люди жалостливые, не могли допустить, чтобы дева погибла, и каждый день приносили ей еду и питье. Так она и живет здесь по сей день. Надо вам сказать, что дева эта оказалась очень смышленой: она сразу же поняла, почему я заточил ее. Опасаясь, что кто-нибудь из монахов все же осквернит ее тело, она притворилась сумасшедшей и чудит: лежит и спит там же, где отправляет свои естественные надобности. Днем она несет всякую чушь или сидит, тупо уставившись в одну точку, а когда наступает ночь и воцаряется тишина, мысль о родителях овладевает ею, и она начинает плакать. Много раз я ходил в город, узнавал про царевну, но мне говорили, что та жива и здорова. Вот почему я и не выпускаю эту деву и все время держу ее на запоре. К великому счастью, ныне ты, уважаемый наставник, прибыл в нашу страну, и я возлагаю на тебя все свои надежды. Прошу тебя, когда будешь в столице нашей страны, прояви свои волшебные силы, проникни в эту тайну. Тем самым ты, во-первых, спасешь из беды доброе и невинное существо; во-вторых, покажешь свое волшебство.

Танский наставник и Сунь У-кун крепко запомнили все, что сказал им настоятель.

Пока они разговаривали, подошли два послушника звать к чаю, и все вернулись в монастырь.

Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, которые находились в келье настоятеля, все время ворчали.

— Завтра с петухами надо отправляться в путь, а их все нет!

— Ну-ка, повтори, что ты сказал? — набросился Сунь У-кун на Чжу Ба-цзе, входя в келью.

— Ложись-ка лучше спать, — отвечал тот, — нашел время любоваться природой!

Настоятель поспешил покинуть их, а Танский наставник сразу же лег в постель.

Ночь была поистине прекрасна. Вот послушайте:

Вскоре после того как наши путники уснули, запели петухи. Проезжие купцы поднялись, начали шумно собираться в дорогу, зажгли фонари и принялись готовить пищу. Наш наставник тоже проснулся, разбудил Чжу Ба-цзе и Ша-сэна, велел им оседлать коня и собрать вещи. Сунь У-кун позвал служку и велел ему зажечь фонари. Монахи монастыря уже успели приготовить чай и разную еду. Они расположились на заднем дворе и почтительно ожидали Танского наставника. Чжу Ба-цзе на радостях съел целое блюдо хлебцев, подхватил поклажу и вывел коня. Сюань-цзан и Сунь У-кун поблагодарили монахов за радушие и распрощались с ними. Напутствуя Сунь У-куна, настоятель монастыря шепнул ему: «Помни, помни, что я рассказал тебе о страданиях девушки!».

— Не забуду, почтеннейший! — улыбаясь, ответил ему Сунь У-кун. — Как только мы прибудем в столицу, я сразу же узнаю обо всем. Мне достаточно поглядеть на царевну, чтобы определить, кто она на самом деле!

Проезжие купцы с шумом и криками отправились вместе с нашими путниками и вышли на большую дорогу. Когда они проходили заставу Петушиный крик уже наступил час инь, и только к часу сы они увидели стены столичного города.

Какие же неприступные у него были стены, словно железные! А какие блестящие крыши, будто золотые! Поистине можно было подумать, что здесь находятся Небесные дворцы Священной земли.

В тот же день путники вошли в восточную часть города Купцы разбрелись по гостиницам и постоялым дворам. Танский наставник со своими учениками остановился на постоялом дворе почтовой станции. Служащие немедленно доложили о прибывших смотрителю станции.

— Какие-то весьма странные на вид монахи зашли к нам во двор, — сказали они, — их четверо и с ними белый конь.

Услыхав о том, что есть конь, смотритель станции решил, что приезжие прибыли с казенным поручением, а потому сам вышел в приемную встретить их.

Танский монах поклонился ему и сказал:

— Я — бедный монах, иду по велению великого Танского императора на чудесную гору Линшань в храм Раскатов грома поклониться Будде и испросить у него священные книги. Имею при себе подорожное свидетельство, которое должен предъявить вашему государю, а пока что прошу вас позволить переночевать здесь. Как только побываю у твоего правителя и получу позволение, так сейчас же двинусь дальше.

Смотритель станции вежливо поклонился в ответ и сказал:

— Наш двор как раз предназначен для посланцев и гонцов. Сочту своим долгом оказать тебе должный прием. Входи, пожалуйста!

Обрадованный Сюань-цзан позвал своих учеников и представил их смотрителю станции. Тот пришел в ужас при виде безобразных физиономий и никак не мог понять: то ли это люди, то ли чудовища. Дрожа от страха, он велел приготовить чай и еду.

— Не бойся, — сказал Танский наставник, заметив, как испугался смотритель, — мои ученики хоть и безобразны на вид, но сердца у них добрые. Не зря говорят: кто лицом безобразен, тот добр душой. Что же ты так испугался?

После этих слов смотритель немного успокоился.

— Скажи мне, наставник, в какой стороне находится Танское государство? — с важностью спросил он.

— В цветущих серединных землях великого южного материка Наньшаньчжоу, — отвечал Сюань-цзан.

— Когда же ты покинул свое государство?

— В тринадцатом году правления Чжэньгуань, то есть четырнадцать лет назад. Сколько страданий пришлось нам вынести за это время! Сколько рек и гор перейти!

— Вот уж воистину праведный монах! — воскликнул смотритель, потрясенный словами Танского наставника.

— А как давно существует ваше высокоуважаемое государство? — спросил Танский наставник, в свою очередь тоже проявляя изысканность в речи.

— Наша страна слишком ничтожна, чтобы так возвеличивать ее, — учтиво ответил смотритель станции, — она называется страна Зарослей небесного бамбука. Считая со дня ее основания великим предком и его августейшим сыном-наследником и до нынешних дней, уже прошло более пятисот лет. Нынешний правитель очень любит горы, воды, растения и цветы. Его величают император И-цзун, а годы его правления называют эрой Установления покоя. Он царствует вот уже двадцать восемь лет.

— Смогу ли я побывать на приеме у вашего правителя и получить пропуск, если отправлюсь во дворец сегодня же? — робко спросил Танский наставник.

— Конечно! Конечно! — обрадовался смотритель станции. — Сегодня это будет весьма кстати! — добавил он. — Недавно нашей царевне исполнилось двадцать лет. На главном перекрестке уже сооружена разрисованная башенка, с которой она будет кидать свой расшитый мячик, чтобы выбрать себе жениха по воле Неба. На кого мячик упадет, тот и будет ее женихом. Сейчас, должно быть, самый разгар народного гулянья, и я думаю, что наш правитель пока еще во дворце. Ступай сейчас же, если хочешь получить пропуск!

Танский наставник хотел тотчас же отправиться, но в это время подали еду, и он остался.

Прошел полдень.

— Ну, я пойду, — сказал Танский наставник.

— И я с тобой! — отозвался Сунь У-кун. — Буду охранять тебя!

— Нет, я пойду! — вызвался Чжу Ба-цзе.

— Да полно тебе! — остановил его Ша-сэн. — С такой мордой тебя не пропустят во дворец, как бы ты ни пыжился. Пусть лучше пойдет старший братец, Сунь У-кун.

— У-цзин правильно говорит, — сказал Танский наставник. — Наш дурачок очень груб и невежлив, У-кун все же воспитаннее.

Чжу Ба-цзе надулся, вытянул рыло и недовольно пробор- мотал:

— Кроме наставника, все мы красавцы, один другого лучше.

Танский монах облачился в свои монашеские одежды, Сунь У-кун взял суму, в которой была спрятана подорожная, и они отправились.

Улицы были запружены разного рода людом: тут были и служилые, и земледельцы, и ремесленники, и торговцы, ученые люди и деревенские простаки. Среди шума и гама можно было разобрать отдельные фразы; почти все кричали: «Идемте смотреть, как будут кидать разноцветный мячик!».

Танский наставник отошел в сторону и, глядя на толпу, выражал свое изумление:

— Здесь одеваются так же, как у нас. И дворцы и дома такие же; утварь тоже; да и говорят они на таком же языке, как в великом Танском государстве… Помнится мне, что и моя покойная матушка, испытывая судьбу и выбирая себе жениха, тоже бросала мячик. Значит, и здесь существует такой обычай!

— А что, если мы посмотрим, как царевна бросает мячик? — спросил Сунь У-кун.

— Нельзя! Нельзя! У нас с тобой одеяние не подходящее. Чего доброго заподозрят в чем-либо! — заартачился наставник.

— Ты, видно, забыл, что рассказал тебе настоятель монастыря для сирот и одиноких, — с укором произнес Сунь У-кун. — Во-первых, посмотрим на расписную башенку, а во-вторых, посмотрим на царевну, попытаемся отличить истинное от ложного. Правитель безусловно ждет радостной вести от нее и вряд ли станет сейчас заниматься делами. Посмотри, что делается на улицах! Пойдем, сходим и сейчас же вернемся!

Сюань-цзан послушался и последовал за Сунь У-куном.

Огромная толпа людей во все глаза смотрела, как царевна будет кидать разноцветный мячик.

Увы! Кто мог знать, что рыбак, закинувший леску крючком, на этот раз выловит не рыбку, а беду на свою голову.

Скажем теперь несколько слов о правителе страны Зарослей небесного бамбука. Он очень любил природу, растения и цветы. И вот в позапрошлом году провел почти всю ночь с царицей и царевной в дворцовом саду, любуясь цветами при лунном сиянии. Какой-то оборотень заметил их, похитил царевну, а сам принял ее облик. Узнав, что Танский монах в этом году, в данном месяце, в данный день, в данный час, прибудет в столицу, оборотень потребовал, чтобы ему выстроили расписную башенку. Он возымел желание посягнуть на непорочную силу Ян благочестивого Танского монаха, дабы обратиться в бессмертного небожителя. И вот, как раз в третью кэ после полудня, когда Танский монах вместе с Сунь У-куном затесался в толпу и приблизился к расписной башенке, мнимая царевна, держа в руках зажженные свечи, от которых струился благовонный дым, вознесла молитву к духам Неба и Земли. По обеим сторонам от нее стояли напомаженные и напудренные девы в роскошных одеждах. Их было несколько десятков. Приближенные подали царевне матерчатый мячик, расшитый цветами. У башенки, построенной восьмиугольником, было восемь больших окон с узорчатыми рамами. Царевна повела глазами во все стороны, заметила, что Танский монах подошел очень близко, взяла в руки мячик и бросила его прямо на голову Сюань-цзану. Тот сильно испугался. Его головной убор от удара съехал набок. Сюань-цзан хотел схватить мяч, но тот закатился ему в рукав. С башенки послышались возгласы: «Мяч попал в монаха! Мяч попал в монаха!».

Началась давка. Купцы и приезжие с воплями и криками бросились к Танскому монаху, чтобы вырвать у него мячик.

Сунь У-куну пришлось рявкнуть во всю глотку и оскалить зубы. Выгнув спину раза два, он тотчас превратился в грозного великана, ростом в три чжана и состроил такую страшную рожу, что все в страхе попадали на землю и стали ползком пятиться от него. Никто не осмелился приблизиться к Сунь У-куну. Вскоре все разбежались. Тогда Сунь У-кун вновь принял свой прежний вид. С башенки сбежали разукрашенные девы и прислужницы, вместе с придворными евнухами старших и младших рангов. Все они совершили земной поклон перед Танским монахом.

— О знатный гость, знатный гость! — заговорили они. — Просим пожаловать во дворец, где тебя будут чествовать!

Танский монах поспешно поклонился в ответ, поднял скло- нившихся перед ним придворных и, обернувшись к Сунь У-куну, с нескрываемой досадой произнес:

— Ах ты, мартышка! Опять из-за тебя неприятности!

— Причем тут я? — засмеялся Сунь У-кун. — Мячик попал тебе в голову и закатился тебе в рукав. Чего ты обижаешься на меня?

— Ну как теперь быть?

— Не волнуйся, — беззаботно ответил Сунь У-кун, — ступай во дворец и повидайся с государем, а я вернусь в заезжий дом, расскажу о случившемся Чжу Ба-цзе и Ша-сэну и буду ждать тебя. Если царевна откажется выйти за тебя замуж, на этом все и кончится, ты получишь пропуск, и мы сможем отправиться дальше. Но, если она непременно пожелает стать твоей супругой, скажи правителю так: «Призови сюда моих учеников, я хочу дать им кое-какие наставления». Когда нас вызовут во дворец, я хорошенько рассмотрю царевну и узнаю, оборотень она или нет. Вот тебе замысел, который называется «Покорение оборотня с помощью сватовства!».

Танский монах скрепя сердце последовал совету Сунь У-куна, а тот повернулся и пошел на почтовую станцию.

Дворцовые прислужницы окружили Танского наставника и подвели его к башенке. Царевна спустилась вниз и своими очаровательными ручками, белыми, как нефрит, поддерживая Сюань-цзана, усадила его рядом с собой в дворцовую колесницу. Свита окружила их, и поезд царевны вернулся во дворец. Еще до их прибытия ко дворцу привратники-евнухи уже успели доложить государю.

— О великий государь, десять тысяч лет тебе здравствовать! — молвили они. — Царевна едет сюда с каким-то монахом, которого она сама усадила в колесницу. Должно быть в него попал мячик. Они подъезжают к главным воротам дворца. Ждем твоих распоряжений!

Государь был весьма опечален и раздосадован полученным известием. Ему очень хотелось прогнать неизвестного монаха, но он не знал намерений царевны, а потому был вынужден скрыть свои чувства, и приказал пропустить их к себе. Царевна и Танский монах вошли в тронный зал, увешанный золотыми колокольцами. Вот уж поистине прямо про них сказано стихами:

Как только была закончена церемония приветствий, государь приказал вошедшим подняться на тронное возвышение и начал расспрашивать Танского монаха.

— Откуда ты прибыл, праведный человек? Как случилось, что мячик, брошенный нашей любимой дочерью, вдруг попал в тебя?

Танский монах повалился ему в ноги.

— Я — бедный монах, послан за священными книгами великим императором Танского государства, расположенного на южном материке Наньшаньчжоу, — сказал он. — Мне велено прибыть на Запад, в храм Раскатов грома, поклониться Будде и испросить у него священные книги. У меня есть при себе подорожная, и я пошел во дворец лишь за тем, чтоб представиться тебе, государь, и получить пропуск. Когда я проходил по перекрестку мимо разукрашенной башенки, твоя царевна кинула мячик, который попал мне в голову. Но я ведь монах и исповедую вероучение, воспрещающее брачную жизнь людям, отрешившимся от мирской суеты. Как же я осмелюсь даже помыслить о том, чтобы составить пару твоей прелестной дочери? Молю тебя, государь, простить мне мой смертный грех. Выдай мне пропуск, чтобы я смог поскорей прибыть на чудесную гору Линшань, поклониться Будде, испросить у него священные книги и вернуться к себе на родину. Я буду вечно помнить и благодарить тебя, государь, за твою высочайшую милость!

— Так вот оно что! — воскликнул государь. — Значит, ты праведный монах из восточных земель! Не зря говорится: «Судьба соединяет людей брачными узами даже если они находятся за тысячи ли друг от друга». В нынешнем году моей дочери-царевне минуло двадцать лет, но она еще не просватана. Согласно гаданию, сегодняшний день, по году, месяцу и числу, самый подходящий для выбора жениха, поэтому царевне выстроили расписную башенку и сшили разноцветный мячик, дабы с его помощью она нашла себе достойную пару. Однако, как на грех, подвернулся ты, и мячик попал в тебя. Хоть я и недоволен случившимся, но пусть решает моя доченька. Как она захочет, так и будет.

Тут царевна поклонилась царю до земли и промолвила:

— Царь-батюшка! Вспомни поговорку: «Выйдешь замуж за петуха — слушайся петуха, выйдешь за пса — слушайся пса». Я поклялась и дала зарок выйти замуж за того, в кого попадет мячик. Перед тем как его кинуть, я помолилась духам Неба и Земли и положилась на их выбор. Раз мячик попал в этого человека, оказавшегося праведным монахом, значит, мне было суждено выйти за него замуж еще в прошлом моем существовании. Как же я посмею воспротивиться судьбе и изменить ее решение? Хочу объявить его своим суженым.

Государь повеселел и дал распоряжение придворному предсказателю-звездочету определить по звездам день свадьбы. В то же время он повелел готовить приданое и оповестить всю страну о предстоящей свадьбе.

Танский наставник, слышавший все эти распоряжения, уже не благодарил больше за милости, а лишь молвил: «Помилуй! Пощади! Уволь меня!».

— Ну и бестолковый же ты, монах! — рассердился правитель. — Мы соизволили признать тебя женихом нашей дочери-царевны и обещаем тебе все наши богатства. Почему же ты не хочешь оставаться здесь и наслаждаться всеми благами? Зачем тебе идти за священными книгами? Если посмеешь еще хоть слово сказать, мы прикажем дворцовой страже вывести тебя вон и отрубить голову!

У Танского наставника от страха душа, как говорится, ушла в пятки. Отбивая земные поклоны, он дрожащим голосом обратился к государю со следующей просьбой:

— Я чувствительно признателен тебе, государь, за милость, равную небесной, которую ты оказываешь мне, — проговорил он. — Но вместе со мной на Запад идут еще мои ученики — их трое. Поскольку ныне ты принимаешь меня к себе в родню, мне хотелось бы дать им наказ. Умоляю тебя призвать их сюда и выдать им пропуск, чтобы они могли поскорей отправиться в путь и выполнить свой долг.

Государь внял его просьбе.

— Где же находятся твои спутники-ученики? — спросил он.

— На заезжем дворе при почтовой станции, — ответил СЮань-дзан.

Тотчас же был послан дворцовый нарочный, которому было велено призвать учеников праведного монаха, сообщить, что их наставник остается в столице в качестве супруга царевны, и выдать им пропуск, чтобы они могли следовать дальше на Запад. Пришлось Танскому монаху подняться на ноги и прислуживать государю как тестю. Обо всех этих событиях сложены стихи.

О том, как нарочный прибыл в заезжий двор почтовой станции и призвал во дворец учеников Танского монаха, мы пока рассказывать не будем.

Обратимся к Сунь У-куну. Расставшись со своим наставником у расписной башенки, он отправился в заезжий двор, весело хихикая. Его встретили Чжу Ба-цзе и Ша-сэн.

— Братец, ты что так развеселился? — спросили они. — Почему с тобой нет наставника?

— Он предается радости и веселью, — ответил Сунь У-кун.

— Какая может быть радость, когда мы еще не поклонились Будде и не получили священных книг? — удивился Чжу Ба-цзе.

— Вот слушай! Едва мы подошли с наставником к расписной башенке, установленной на самом перекрестке, как царевна кинула цветной мячик и попала прямо в нашего учителя. Его сразу же окружили дворцовые прислужницы, нарядные девы и придворные евнухи и подвели к башенке. Затем он сел в колесницу вместе с царевной и укатил во дворец, где его объявят женихом. Что же это такое, по-твоему, если не радость?

Эти слова вывели Чжу Ба-цзе из себя. Он начал топать ногами и колотить себя в грудь.

— Я говорил, что мне надо с ним идти! — досадовал Дурень. — А все ты виноват, Ша-сэн! Если бы я был там, то сразу подскочил бы к башенке, мячик попал бы в меня, царевна признала бы меня женихом, и все было бы хорошо. У меня была бы кровля, жена, пошли бы дети… — размечтался Дурень.

— И не стыдно тебе? — закричал Ша-сэн, подскочив к Чжу Ба-цзе и мазнув его рукой по лицу. — Ишь ты морда! «Купил себе старого осла за три гроша и хвалится!». Да если бы в тебя попал мячик, всю ночь стали бы жечь бумагу с заклинаниями, чтобы отогнать черта, да еще сетовали бы, что поздно хватились. Кто же осмелится пустить в дом такую образину?

— Эх ты, чумазый! Ничего ты не понимаешь! — возразил Чжу Ба-цзе. — Что с того, что я безобразен? У меня есть свои достоинства! Еще в древности говорили: «У кого кожа толста, у того кость крепка», — у каждого свое!

— Полно тебе чепуху городить! — вмешался Сунь У-кун. — Собирай-ка лучше поклажу. Боюсь, что наставник наш забеспокоился и сейчас позовет нас. Надо быть готовыми отправиться во дворец и защищать его там.

— Братец! Ты что-то опять не то говоришь! — воскликнул Чжу Ба-цзе. — Для чего нужна твоя защита нашему наставнику? Он ведь стал женихом царевны, поселится с ней вместе и будет наслаждаться. Это не то, что карабкаться по горам, лазить по тропинкам да сражаться с оборотнями и злыми духами-марами! Он уже в летах и сам знает, что ему делать в брачной постели. Неужто ему понадобится твоя помощь?!

Сунь У-кун схватил Чжу Ба-цзе за ухо и, размахивая кулаком, заорал на него:

— Негодяй! Распутник несчастный! Совсем забылся! Ты как смеешь говорить подобные мерзости?!

В этот момент вдруг появился смотритель станции и сообщил:

— Сюда прибыл гонец нашего премудрого правителя и просит вас, преподобных монахов, последовать за ним!

— Для чего же нас приглашают? — удивился Чжу Ба-цзе.

— Ваш благочестивый наставник по счастливой случайности встретился с нашей царевной. В него попал ее мячик, и она признала вашего наставника своим женихом. Вот по этой причине сюда и прислан гонец, чтобы пригласить вас ко двору, — учтиво пояснил смотритель.

— Где же он, посланец правителя? — спросил Сунь У-кун. — Проси его сюда!

Посланец вошел, взглянул на Сунь У-куна и отвесил ему вежливый поклон. Когда взаимные приветствия были окончены, он опустил голову, боясь поднять глаза, и принялся бормотать:

— Может, черти?.. А может, дьяволы?.. Бог Грома? Якша?

— Гонец! — крикнул Сунь У-кун. — Ты что бормочешь? Если хочешь что сказать, говори прямо!

От этого окрика гонец так струхнул, что даже задрожал и поднял обеими руками жезл государя, свидетельствующий о высочайшем повелении. Выбивая дробь зубами, он начал говорить, с трудом связывая слова:

— Наша… царевна… Есть приглашение… пожаловать на помолвку. Царевна… наша… на помолвку… есть приглашение…

Чжу Ба-цзе решил успокоить его.

— У нас здесь нет орудий пыток, и мы не станем пытать тебя! — сказал он. — И колотить тебя не будем! — добавил он. — Говори внятно и не бойся.

— Ужель ты думаешь, что он боится твоих побоев? Да он твоей морды испугался! — проговорил Сунь У-кун, обращаясь к Чжу Ба-цзе. — Ну-ка, живо собирайте поклажу и выводите коня, — приказал он. — Идемте к наставнику во дворец и обсудим наши дела!

Недаром сказано:

О том, что сказал правитель ученикам Танского наставника, вы узнаете из следующей главы.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЕРТАЯ,

повествующая о том, как четверо монахов‑путников пировали в царском саду и как напрасно лелеял вожделенные мечты оборотень в образе царевны

#img_center_nostream#

Мы остановились на том, как Сунь У‑кун и его спутники, следуя за гонцом, направились во дворец. Когда они прибыли к главному входу, дворцовые привратники‑евнухи тотчас же до – ложили правителю о них, и правитель велел ввести гостей. Все трое стали в ряд перед троном государя, однако не совершали поклонов до земли, как положено в таких случаях.

– Вот, значит, какие они, высокочтимые ученики преподобного монаха, жениха нашей дочери‑царевны, – с удивлением промолвил правитель. – Как же их зовут по фамилии и по имени? Где они проживают? По какому случаю отрешились от мира и какие священные книги хотят раздобыть?

Сунь У‑кун тут же выступил вперед с намерением подняться на тронное возвышение, но стоявший сбоку телохранитель грозно прикрикнул на него:

– Ни с места! Если хочешь что‑нибудь сказать правителю, говори!

Сунь У‑кун рассмеялся.

– Так уж у нас, монахов, принято, мы привыкли делать шаг вперед, если только нам представляется возможность.

Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэн тоже шагнули вперед вслед за Сунь У‑куном. Танский наставник, опасаясь, что его ученики своей грубостью и невоспитанностью рассердят правителя, поднялся с колен и крикнул:

– Братья! Отвечайте, раз правитель спрашивает!

Сунь У‑кун, заметив, что его наставник стоит в почтительной позе перед правителем, не стерпел и громко закричал:

– Правитель! Унижая людей, ты унижаешь себя! Как же ты допускаешь, чтобы мой наставник стоял около тебя словно слуга? Ведь он теперь твой зять? В миру принято называть жениха «знатным гостем». Где же это видано, чтоб знатного гостя не сажали рядом с собой?

От этих слов правитель так разволновался, даже побледнел. Он хотел было покинуть тронный зал, но побоялся потерять уважение своих приближенных. Набравшись духу, он велел слугам принести стул и предложил Танскому монаху сесть. Только после этого Сунь У‑кун стал отвечать на вопросы правителя.

– Предки мои жили в пещере Водного занавеса на горе Плодов и цветов в стране Аолайго, расположенной на материке Пурвавидеха, – сказал он. – Рожден я Небом и Землей и появился на свет из камня. У праведных людей я научился понимать Истину, собрал в свою обитель соплеменников и поселился с ними в моем благодатном краю. Я опускался в морские глубины и покорял драконов, поднимался на горные кручи и ловил зверей. Я вычеркнул из книги Смерти свое имя и обрел бессмертие. Получив звание Великого Мудреца, равного небу, я любовался драгоценными палатами в небесных чертогах, встречался с бессмертными небожителями, изо дня в день пел с ними и веселился. Мое житье в обители премудрых было исполнено радости и веселья. Но однажды я расстроил пиршество в саду богини Сиванму и учинил буйство в небесных чертогах, за что сам Будда поймал меня и придавил горой Усиншань, под которой я пробыл пятьсот лет, ни разу не вкушая ни чая, ни риса, а когда изнывал от голода или жажды, ел железные пилюли и пил медный сок. К счастью, когда мой нынешний наставник отправился из восточных земель на Запад поклониться Будде, бодисатва Гуаньинь избавила меня от кары и велела сопровождать Танского монаха на Запад. Мое настоящее имя – У‑кун, а прозвище – «Странник».

Услышав все это, правитель пришел в такое смятение, что сошел со своего места и, подойдя к Танскому монаху, оперся на него своей царственной рукой.

– Дорогой зять, – воскликнул он. – Не иначе как самим Небом мне предопределено породниться с тобой, бессмертным праведником.

Танский монах выразил благодарность и попросил правителя занять свое место на троне.

– Кто же второй высокочтимый ученик преподобного наставника? – последовал вопрос правителя.

Выставив рыло и приняв внушительный вид, Чжу Ба‑цзе начал рассказывать о себе:

– В своем прежнем перерождении я был падок до всяких удовольствий, любил предаваться лени. Всю жизнь прожил бестолково, разрушая свою природу. Я не представлял себе, какова высота неба и глубина земли. Мне трудно было пред ставить себе морские просторы и горные дали. Как‑то раз, когда я томился в праздном одиночестве, мне вдруг встретился праведный человек, который сразу избавил меня от греховных сетей. После этого двумя‑тремя словами он разрушил окружавшую меня стену напастей. Я тогда же прозрел и во всем следовал этому человеку. Совершенствовался со всем прилежанием в течение двух сроков, по восемь лет каждый. Трижды благоговейно проходил тройную закалку. По истечении срока я вознесся и получил право переступить порог небесных чертогов. Владыка неба, Нефритовый император, оказал мне великую милость, назначил полководцем звезды Тянь‑пэн. Я ведал всем воинством Небесной Реки, носился по безбрежным волнам небесного океана. Но на празднестве в саду царицы Сиванму захмелел и стал заигрывать с феей Луны Чан Э, за что был разжалован и изгнан на грешную землю; я воплотился по ошибке не в ту утробу и уродился со свиным рылом. Все последующее время я проживал на горе Фулин, где творил безмерные злодеяния. Но однажды повстречал бодисатву Гуаньинь, которая указала мне путь к добру. Тогда я вернулся к истинному учению Будды и стал охранять Танского наставника. Я направился с ним на Запад к Будде, чтобы поклониться ему и получить у него священные книги. Мое монашеское имя У‑нэн, по прозванию Ба‑цзе.

От этих слов у правителя затрепетало сердце и затряслась печенка. Он не решался даже взглянуть на Чжу Ба‑цзе. А тот еще больше разошелся, начал размахивать головой, выпятил рыло, оттопырил уши и принялся громко хохотать. Танский наставник, снова испугавшись, что правитель рассердится, поспешил остановить Чжу Ба‑цзе строгим окриком:

– Ба‑цзе! Не шуми!

Тогда только Ба‑цзе принял более пристойный вид и, скрестив руки на груди, застыл в неподвижной позе.

Тут последовал еще один вопрос правителя.

– Третий высокочтимый ученик, расскажи, по какой причине ты принял учение Будды?

Ша‑сэн молитвенно сложил руки ладонями вместе и начал говорить:

– Я из простых людей. Опасаясь попасть в круг беспрерывных превращений, я стал искать путь Истины, скитался по разным местам, подобно облакам, доходил до самых дальних морских берегов и даже до края неба. Постоянно носил при себе монашеское одеяние и патру. Всякий раз, находя временное пристанище, я занимался тем, что закалял свой дух и свое сердце. В награду за искренние и ревностные старания Небо послало мне мага‑отшельника, который сопутствовал мне. Мы с ним изготовили снадобье долголетия и сочетали его брачными узами с красавицей Ча‑нюй. Когда все четыре преобразования снадобья слились в один образ и завершилось три тысячи проб, я переступил небесные границы, поклонился правителю Неба и получил звание Смотрителя дворцового занавеса. Сопровождал выезды Владыки неба в колеснице или паланкине, за что мне было пожаловано прозвище «воевода». На празднестве в саду богини Сиванму, по неловкости я обронил и разбил хрустальную чарку, за что был наказан и сослан на берега реки Люша. Там я преобразился и начал заниматься неслыханными злодеяниями. Но, к моему великому счастью, бодисатва, направлявшаяся в дальний путь в восточные земли, обратила меня на путь Истины. С тех пор я сопровождаю Танского наставника – верного последователя Будды, на Запад за священными книгами. Все помыслы мои устремлены сейчас к великому прозрению. Бодисатва повелела мне носить фамилию Ша и дала мне монашеское имя У‑цзин, а прозвище «монах».

Правителя эти слова и испугали и обрадовали. Радовало его то, что его дочери‑царевне попался жених – живой Будда, но трое его учеников, походивших на оборотней, приводили его в ужас. Как раз в этот момент явился прорицатель‑звездочет, проникший в таинственные силы природы Инь и Ян, и доложил:

– День свадьбы выпадает на двенадцатый день текущего месяца нынешнего года. По звездам этот день приходится на сочетание жэнь‑цзы, что по гороскопу предвещает благоприятный брак.

– А сегодня какой день? – спросил государь.

– Сегодня восьмой день после новолуния, значит, приходится он на сочетание знаков у‑шэнь, – ответил звездочет. – В этот день обезьяны угощаются плодами, и полагается представлять даровитых людей, а также принимать их на службу.

Государь очень обрадовался и тотчас же повелел придворным чинам навести чистоту и порядок в дворцовом саду, особенно в беседках, вышках и теремах. Затем нареченному зятю вместе с его учениками предложили расположиться там на отдых в ожидании свадебного пира, на котором царевна должна была появиться перед гостями. Отдав все необходимые распоряжения, правитель удалился. Все чины тоже покинули зал. Тут мы и расстанемся с ними.

Уже близился вечер, когда Танский монах со своими учениками направился в дворцовый сад, где их ждало угощение из постных блюд. Чжу Ба‑цзе обрадовался.

– Надо наесться как следует! – воскликнул он.

Слуги тотчас же начали подносить ему целыми коробами отварной рис и мучные кушанья. Он съедал, снова накладывал и ел до тех пор, пока живот у него не вздулся. Вскоре зажгли фонари, приготовили постели, и все разошлись на отдых. Танский наставник огляделся по сторонам и, убедившись, что вблизи никого нет, начал изливать свою досаду на Сунь У‑куна.

– Мерзкая ты обезьяна! – гневно заговорил он. – Всякий раз вредишь мне. Ведь говорил я, что не надо идти к расписной башенке. Зачем же ты потащил меня туда? Видишь, что из этого получилось? Какая заварилась каша! Как же теперь быть?

Посмеиваясь, Сунь У‑кун начал оправдываться:

– Наставник! Ты же сам сказал: «Моя покойная матушка тоже выбирала себе жениха, кидая тряпичный мячик, и вышла замуж по воле судьбы». Мне показалось, что в голосе твоем звучали нотки зависти, вот я и повел тебя к башенке. К тому же, я вспомнил, что сказал настоятель монастыря для сирот и одиноких, и, воспользовавшись случаем, решил проверить – настоящая там царевна или оборотень. Пока что мне удалось заметить, что правитель чем‑то омрачен, а царевну я еще не видел.

– А что будет, если ты ее увидишь? – продолжая досадовать, спросил Сюань‑цзан.

– Мои огненные глаза сразу же смогут отличить настоящее от поддельного, стоит только взглянуть на нее, – ответил Сунь У‑кун. – Я могу определить по лицу, каков человек, добрый он или злой, богатый или знатный, благородный или подлый, правоверный или еретик.

Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэн рассмеялись.

– Братец! Ты, видно, у гадальщиков учился, – сказали они.

– Все эти гадальщики годятся мне во внуки! – важно отвечал им Сунь У‑кун.

– Да замолчите вы! – сердито прервал их Танский наставник. – Ты лучше скажи мне, – продолжал он, обращаясь к Сунь У‑куну, – как отделаться от этой царевны, если она будет настаивать на своем?

– Двенадцатого числа, когда начнется свадебный пир, царевна непременно появится, чтобы поклониться родителям. Я в это время буду находиться рядом и погляжу на нее. Если она настоящая царевна, то ты станешь ее мужем и будешь пользоваться почетом и славой во всей стране – вот и все, – ответил Сунь У‑кун.

Эти слова окончательно вывели Танского наставника из терпения.

– Ну и хорош ты! нечего сказать, – едва сдерживаясь, проговорил он. – Так и норовишь погубить меня? Ведь говорил У‑нэн, что мы уже преодолели почти все звенья цепи наших злоключений, а ты все продолжаешь издеваться надо мной. Заткни свой зловонный рот и не смей больше отравлять меня своими смрадными словами. Иначе я сейчас же начну читать заклинание о сжатии обруча. Тогда плохо тебе будет.

Эта угроза так напугала Сунь У‑куна, что он тут же опустил на колени перед наставником и начал молить его:

– Не читай! Прошу тебя, не надо! Если даже царевна окажется настоящей, все равно учиним буйство во дворце, когда начнется свадебный обряд поклонения Небу и Земле, и я выведу тебя из дворца.

За разговорами они не заметили, как наступило время ночной стражи.

Звонко капают капли

Из дворцовых часов водяных.

Из тенистого сада

Веет влажных цветов аромат.

Над дверьми опустился

Край жемчужных завес кружевных,

И огни золотые

В опустевших дворцах не горят.

Позабыты качели,

Только тень их тихонько дрожит.

Смолкли звуки свирели,

Ни души у дворцовых громад.

Всюду мрак и молчанье,

Лишь луна в небесах ворожит,

Да цветы возле окон

Серебро ее блеска дробят.

А над каждой поляной

В беспредельной ночной синеве

Тихо блещет лучами

Ясных звезд голубая роса.

Не кукуют кукушки,

Мотыльки задремали в траве.

Серебристой рекою

Млечный Путь пересек небеса.

Боль разлуки с любимым

В этот час и ясней и острей.

Белоснежные тучи

К милой родине тянутся вдаль.

А на иве плакучей

Чуть колышется зелень ветвей,

И от шелеста листьев

Лишь мучительней в сердце печаль.

Чжу Ба‑цзе решил вмешаться.

– Наставник! – сказал он. – Уже наступила глухая ночь. Лучше завтра поговорим о делах, а сейчас давайте спать!

Учитель и ученики провели эту ночь в полном покое. Рано утром золотой петушок возвестил о рассвете. Государь тотчас же направился в тронный зал на утренний прием.

Открываются ставни

На бесчисленных окнах дворцовых,

И волну благовоний

К небесам источают куренья.

Свежий ветер повеял,

И с широких террас изразцовых

Вознеслись в поднебесье

Звуки флейт и чудесного пенья.

Хвост пятнистого барса

Возвестил появленье владыки,

А за ним, словно тучи,

Вереницей поплыли знамена.

Вот подвески из яшмы

По одеждам рассыпали блики,

И лучи заиграли

На гранитном оскале дракона.

Хоть еще застилает

Легкой мглою дворцовые ивы,

Но псе чище и ярче

Пламенеет земля на рассвете.

А жемчужные росы

Свой разбрызнули блеск прихотливый

И, дрожа, увлажнили

Лепестки ароматных соцветий.

Сотни мудрых придворных

Перед входом построились главным,

Возвещая владыке

И здоровье и славу навеки.

Ведь издревле известно:

При правленье единодержавном

И спокойны моря,

И прозрачны могучие реки.

По окончании приема всех гражданских и военных чинов государь повелел:

– К двенадцатому числу приготовить свадебный пир. А сейчас привести в порядок кувшины с изображением весенних пейзажей и отнести их во дворцовый сад, пусть наш нареченный зять полюбуется ими.

Сановнику, ведающему церемониями, было велено отвести троих достойных учеников Танского наставника в заезжий двор при почтовой станции, чтобы они там побыли некоторое время, а стольничьему приказу было дано распоряжение приготовить постные яства и доставить их на заезжий двор, чтобы сановник, ведающий церемониями, вместе с учениками Танского монаха вкушал трапезу. Сановнику, ведающему дворцовой музыкой, было велено в саду и в заезжем дворе развлекать гостей, чтобы они, любуясь весенними видами, могли скоротать эти дни.

Чжу Ба‑цзе слышал все эти распоряжения и отозвался на них по‑своему.

– Правитель! – воскликнул он. – Мы никогда еще не расставались с нашим наставником, с тех пор как встретились с ним. Позволь же и нам попировать на свадьбе в дворцовом саду хоть денька два и проводить наставника в твой дворец, иначе из твоего сватовства ничего не выйдет.

Безобразие Чжу Ба‑цзе и его грубая, дерзкая речь привели в трепет правителя. К тому же Чжу Ба‑цзе угрожающе вертел головой, выпятил свое рыло и захлопал ушами. Чтобы не расстроить свадьбу, правитель скрепя сердце отдал распоряжение:

– Накрыть два стола в хоромах Вечного умиротворения своих и иноземных народов. Я буду там вместе с моим нареченным зятем. А в беседке Весна накройте три стола и пригласите туда уважаемых учеников, пусть сидят отдельно, ибо, согласно старшинству, неудобно посадить их за один стол с их наставником!

После этого Дурень Чжу Ба‑цзе успокоился и поблагодарил правителя.

Затем было отдано распоряжение придворному евнуху, ведающему женской половиной дворца, устроить пир для обитательниц трех дворцов и шести палат, на который пригласить государыню с ее приближенными и царевну, чтобы осмотреть приданое и отобрать подарки к свадебному пиру.

Было около десяти часов утра. Государь возглавил шествие и предложил Танскому монаху отправиться на прогулку в дворцовый сад, полюбоваться его красотами. Там были чудесные места. Вот послушайте:

Разноцветными камнями

Всюду устланы дорожки,

И узорные перила

Протянулись с двух сторон.

За решетками резными

Раскрываются бутоны,

И тончайшим благовоньем

Теплый воздух напоен.

Привораживая блеском

Зимородков изумрудных.

Нежных персиков повсюду

Распустился юный цвет.

У тенистого прибрежья

Желтых иволог увидишь,

Что под сенью ив порхают,

Здесь растущих сотни лет.

Ты идешь, – а воздух полон

Ароматом роз цветущих,

Словно черпают их запах

С каждым шагом рукава.

Ты идешь, – и с каждым шагом

Впитывается в одежды

Тонкое благоуханье,

Как дыханье волшебства.

Там для фениксов террасы

За густой листвой пестреют,

А за ними павильоны

Из бамбука и сосны,

И немолчно на террасах

Флейты звонкие играют:

Просят фениксов небесных

В сад спуститься с вышины.

Там для водяных драконов

Тихие пруды синеют,

И дрожат на чистой глади

Золотистые огни.

Рыбок пестрых здесь разводят,

Терпеливо ожидая,

Чтоб в драконов превратились

И умчались ввысь они.

В павильонах из бамбука

Дивные стихи хранятся,

К ним подобраны напевы –

Им подобных в мире нет.

А в сосновых павильонах

Книг старинные собранья,

В них к жемчужинам творенья

Ты найдешь любой ответ.

Вот искусственные горки

Камнем устланы зеленым,

И лазоревою лентой

Извиваются ручьи,

И живым ковром пионов

Сплошь окутаны беседки,

Словно бархатом цветистым

Или складками парчи.

Вон узорные решетки

Густо розами увиты,

За решетками жасмины

Пышной зарослью цветут,

Вон бегонии на грядках,

Будто щедрые ладони

Самоцветы или яшму

Рассыпают там и тут.

А какой чудесный запах

У пеонии душистой,

Как подсолнух сычуаньский

Удивительно красив!

И как будто в спор вступает,

Расточая ароматы,

Абрикосов цвет румяный

С белым цветом груш и слив.

До чего свежи, роскошны

Распустившиеся маки,

Грядки пурпурных магнолий

И азалий всех сортов!

А ятрышник ярко‑алый,

Словно вызов им бросает,

И горящий златоцветник

Состязаться с ним готов.

Вон головки поднимают

И кивают туберозы,

Возле них – «Бессмертный феникс»

И «Смешливые цветы».

Дорогих румян сочнее

Их багряная раскраска,

Всюду взоры ослепляет

Блеск их нежной красоты.

Но душе всего отрадней

Ласковый восточный ветер,

Доносящий издалека

Благодатное тепло,

И в его дыханье влажном

Все сверкает свежим блеском,

Все в саду благоуханном

Пышным цветом расцвело.

Долго любовались правитель и все сопровождавшие его великолепными видами. Между тем уже давно появились придворные чины, ведающие этикетом, которые пригласили Сунь У‑куна, Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэна в беседку Весна. Наконец правитель взял за руку Танского монаха и вошел с ним в палаты Умиротворения своих и иноземных народов, где они принялись закусывать, и здесь, пожалуй, можно рассказать о том, как их услаждали песнями, плясками, игрой на духовых и струнных инструментах, а также, каково было убранство всего помещения. Вот послушайте:

Блещут величавые ворота,

Рассыпая пестрые лучи,

Солнце ослепительно играет

На одеждах из цветной парчи.

Из дворцовых расписных покоев

Веют благовещие пары,

А весна цветы и травы всюду

Стелет, словно нежные ковры.

Реют звуки стройных песнопений,

Им свирелей вторят голоса,

Словно небожители толпою

Пировать сошлись на небеса.

Взад‑вперед, блестя, летают кубки

И подносы, полные сластей.

Рад владыка, весело вельможам,

Развлекают дорогих гостей.

И придворные и чужеземцы –

Все душой умиротворены,

И сердца полны довольства, славят

Мир и счастье радостной страны.

Танский монах не мог ни к чему придраться, поскольку государь относился к нему с большим почтением, и ему ничего не оставалось, как, пересиливая себя, казаться веселым. Верно говорится: «На лице радость, а в душе горе». Неожиданно Танскому монаху бросились в глаза четыре картины в золотых рамках, висевшие на стене, с изображением четырех времен года: весны, лета, осени и зимы. К каждой картине была соответствующая стихотворная надпись, сочиненная известнейшим придворным ученым‑стихотворцем из ученой палаты.

Вот какие были строки на картине, изображающей весенний пейзаж:

Вот опять небосвод

Оборот завершил ежегодный,

И ликует земля,

Обновляя свою красоту.

И поля и леса –

Все вздохнуло живей и свободней,

И сады и луга –

Все стоит в негасимом цвету.

И опять на заре

Состязаются персик и слива

Розоватой красой

Ароматных нарядов своих.

Возвращаются ласточки,

Кружатся с песней счастливой,

Чтобы тысячи гнезд

На стропилах лепить расписных.

Стих на картине, изображающей лето, был уже иной:

Веют знойные ветры,

И, жаркою ленью объяты,

Мысли тянутся смутной,

Медлительною чередой.

Во дворцовых дворах

Тихо сочные зреют гранаты,

И на солнце подсолнух

Уже налился золотой.

А полуденный сон

Легкий звук потревожил незримо:

Это флейты напев

Разливается чистой волной.

Аромат ненюфара струится

И запах чилима,

И порыв ветерка

Их доносит под полог цветной.

Стих на картине, изображающей осенний вид, звучал тоскливо:

Наклонясь над могилою,

Листья желтеют резные

На печальном утуне –

Свидетеле горестных дней,

И запахнуты плотно

В домах занавески дверные,

Потому что ночами

Становится все холодней.

«День заветный» настал.

И, приметы его узнавая,

С милым краем прощается

Ласточек дружных семья,

И гусиная стая,

Камыш на прибрежье ломая,

Устремляется ввысь,

Улетая в чужие края.

Стих на картине, изображающей зиму, был совсем грустный:

Облака пролетают,

И тусклое небо дождливо,

Всюду холод и мгла.

Застилает туман берега.

Скоро северный ветер

Дохнет над землей сиротливой,

И на тысячи гор

Серебристые лягут снега.

А из горниц укромных

Тепло по дворцу заструилось:

Там жаровни узорные

Докрасна раскалены.

Говорят, что вчера

Снова слива в саду распустилась,

И дворцовые лестницы

Юных красавиц полны.

Правитель заметил, с каким интересом Танский монах читал стихи.

– Уважаемый зять! – воскликнул он. – Ты, верно, сам любишь сочинять стихи, раз с таким любопытством смотришь на эти строфы. Если тебе не жаль своих слов, драгоценных, словно яшма или жемчуг, то, прошу тебя, сложи стихи в подражание этим.

Танский наставник был до того увлечен сопоставлением стихов и рисунков, так ясно представлял себе, что было на душе у художника и поэта, что невольно тут же сложил стих:

Солнышко греет, лед весь растаял,

Творить начинает земля…

Государь очень обрадовался и обратился к своему телохранителю:

– Принеси скорей кисть, тушечницу и бумагу! Мы попросим нашего зятя записать стихи, которые он сложил, а потом на досуге будем наслаждаться ими.

Наставник, вдохновленный удачей, не стал отказываться. Он взял писчую кисть и написал в подражание каждому стихотворению свое четверостишие.

К изображению весеннего пейзажа:

Снова солнышко греет,

И льдины темнеют и тают,

И, от сна пробуждаясь,

Творить начинает земля.

А в дворцовом саду

Молодые цветы расцветают,

Так легко и шутливо

Свои лепестки шевеля.

Вест ласковый ветер,

Колышется рис на равнине,

Льется дождь благодатный –

Все радует сердце крестьян.

Стихли волны морей,

Снова реки прозрачны и сини,

И тревоги исчезли,

Как тает на солнце туман.

К изображению летнего пейзажа:

Долго тянутся дни,

Не спешат разгореться закаты.

Звездный Ковш в небесах

Устремлен на полуденный край.

Как багряным огнем,

Лепестками оделись гранаты,

Облаками цветов

С ними спорят деревья хуай.

В старых парках дворца,

Среди зарослей ивы плакучей

Песня иволги вьется

И крики стрижей над рекой.

Свежий ветер струит

Отголоски их звонких созвучий

И под полог багряный

Доносит в дворцовый покой.

К изображению осеннего пейзажа:

Запах спелых плодов

Долетает из каждого сада,

Мандарин еще зелен,

Зато пожелтел апельсин.

Кипарисы и сосны темнеют.

Они словно рады,

Что серебряный иней

Покрыл их до самых вершин.

Приоткрыв лепестки,

Сотни астр вдоль оград запестрели,

Разноцветным узором

Блестя, как живая парча.

Где‑то слышится песня

И вместе с напевом свирели

К облакам улетает,

В осенних просторах звуча.

К изображению зимнего пейзажа:

Как ясны небеса

После нескольких дней снегопада!

Легок воздух морозный,

И снег под ногами хрустит.

Удивительной стала

Хребта голубая громада,

Скал причудливый гребень,

Как белая яшма, блестит.

В печках тлеет кизяк,

Тянет запахом добрым и милым:

Это пахнет из комнат

Топленым, густым молоком.

Звонко девы поют,

Прислонясь к изумрудным перилам,

И в цветных рукавах

Прячут зябкие ручки тайком.

Правитель еще больше обрадовался, когда прочел эти стихи, так подходившие к стихам на картинах. От удовольствия он даже прочел вслух последнюю строку: «Звонко девы поют, прислонясь к изумрудным перилам, и в цветных рукавах прячут зябкие ручки тайком». Правитель тут же велел переложить на музыку стихи Сюань‑цзана, и весь день музыканты их исполняли.

В это время Сунь У‑кун, Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэн пировали в беседке Весна. Каждый из них хлебнул несколько чарок вина и слегка захмелел. Они собрались было пойти за своим наставником, но, увидев, что он сидит вместе с правителем, раздумали. Чжу Ба‑цзе разобрал хмель, и он принялся горланить:

– Эх‑ма! До чего же весело живется! Сегодня уж я наелся и напился как следует! Пока сыт, надобно пойти поспать!

– Да разве можно! – засмеялся Ша‑сэн. – Ты, братец, видно, совсем не занимался самоусовершенствованием. Как же можно сразу спать после такой сытной еды?

– Что ты понимаешь! – возразил Чжу Ба‑цзе. – Есть такая пословица: «Кто поевши не растянется, тот жир себе не нагуляет!».

В это время в беседку вошел Сюань‑цзан и накинулся на Чжу Ба‑цзе.

– Мерзавец! Совсем обнаглел, мужлан этакий! – гневно закричал он. – Где ты находишься? Как смеешь горланить здесь! Знаешь ли ты, что, если правитель рассердится, тебе несдобровать?

– Ничего он мне не сделает! – ответил Чжу Ба‑цзе. – Мы породнились с ним, и он должен относиться к нам как к родственникам. Ему даже и укорять нас теперь неудобно. Как говорится, мы с ним «неразлучная родня, разлюбезные сватья»! Чего же ты боишься? Мы ведь шутим…

Наставник не вытерпел. Он грозно прикрикнул на Чжу Ба‑цзе и обратился к остальным ученикам:

– Ну‑ка, держите покрепче этого дурака! Я ему всыплю сейчас двадцать палок, чтобы он прозрел!

Сунь У‑кун не долго думая схватил Чжу Ба‑цзе и повалил ничком, а наставник вооружился палкой и принялся бить его.

– Отец! Зять! Смилуйся! Пощади меня! – завопил Чжу Ба‑цзе.

Стоявшие сбоку придворные чины вступились за него. Чжу Ба‑цзе с трудом поднялся на четвереньки и загнусавил:

– Хорош дорогой гость, нечего сказать! Вот так «зять»! Еще не породнился, а уже начинает расправляться по‑царски!

Сунь У‑кун зажал ему рот и крикнул:

– Замолчи! Ложись лучше спать скорее!

Они провели еще одну ночь в беседке Весна. На другой день с самого утра снова началось пиршество.

В радости и веселье незаметно прошло несколько дней и, наконец, наступило утро счастливого дня, – двенадцатое число! Чины трех разных отделов, состоявшие при стольничьем приказе, явились к правителю с докладом:

– Со дня получения всемилостивейшего повеления восьмого числа было начато сооружение свадебного помещения для уважаемого зятя, каковое ныне уже закончено! – сообщили они. – Все готово для приема приданого от царевны‑невесты, и мы почтительно пребываем в ожидании оного. К свадебному пиру тоже все готово. Скоромных и постных яств будет подано более, чем на пятьсот столов!

Государь был очень рад и уже хотел предложить своему нареченному зятю отправиться на пир, как вдруг из внутренних покоев дворца появился придворный чин. Он предстал перед государем и доложил ему:

– Десять тысяч лет тебе здравствовать, государь! Тебя просит пожаловать матушка‑государыня! – проговорил он.

Государь тотчас же направился во внутренние покои. Тем временем царицы из трех дворцов и придворные девы из шести палат провели царевну‑невесту во дворец Озаренный солнцем и там весело шутили. Вот уж поистине всех этих девиц можно было бы сравнить с букетом цветов или с разноцветной парчой! Они были так прелестны, что, право, превосходили любую красавицу из Лунного дворца и даже из небесных чертогов. И уж во всяком случае ни одна из них не уступала придворным служительницам бессмертной Небесной царицы.

Вот послушайте, что говорится о них в стихах:

Прекрасная свадьба!

Радость! Радость! Радость!

Веселитесь и пойте,

В брак вступает чудесная пара,

На прекрасной царевне

Муж достойный желает жениться,

А невеста красива

И нежна, как цветок ненюфара,

С ней и лунной царице –

Величавой Чан Э – не сравниться!

На вишневые губки,

На жемчужные зубки взгляните,

На пунцовые щечки,

Что алее весенних пионов,

В волосах, как живые,

Золотые колышутся нити,

И блестят ее шпильки

С головами жар‑птиц и драконов.

Легок стан ее гибкий,

Словно стебель цветка молодого.

В пышный зал она сходит

По ступеням сверкающих лестниц.

Ароматами вея

И блистая одеждой парчовой.

Проплывает по залу

В хороводе нарядных прелестниц.

Встреча! Встреча! Встреча!

Мы сегодня встречаем

Ту, что всех превзошла и пленила,

И лицом и нарядом

С ней сама Мао Цян не сравнится,

Дев из Чу знаменитых

Красотой она дивной затмила,

Пред ее совершенством

Ниц падут все земные столицы.

Вдвое краше невеста

В ослепительном свадебном шелке,

А чиста, благородна,

Словно лилия иль орхидея.

Золотыми огнями

Блещут кольца ее и заколки,

Лишь цветок или яшма

Красотою сравнились бы с нею.

Лик ее набеленный

Выражает и знатность и славу,

Брови тонки, как нити,

Как далеких вершин очертанья,

Средь нарядных подружек

Выступает она величаво,

А улыбка и взоры

И скромны и полны обаянья.

Прекрасна! Прекрасна! Прекрасна!

Как небесная дева,

Как бессмертная дева – прекрасна!

Сколько прелести гордой

В каждом взоре ее, в каждом жесте!

Все любви в ней достойно,

Все волнует глубоко и страстно,

И помада и пудра –

Все к лицу нашей юной невесте.

Право, можно подумать,

Что явилась она в это утро

Не из царского дома,

А с далекой вершины Тяньтая.

Так изящны манеры,

Так звучат ее речи премудро,

Так сияет улыбка,

С нежных губ ароматом слетая.

Под мелодию флейты,

Под родные девичьи напевы

В хороводе веселом

Вьется птицей она золотою.

Пусть нежны и красивы

Вкруг нее благонравные девы –

Ни одна не сравнится

С бесподобной ее красотою!

Свадьба! Свадьба! Свадьба!

Орхидеями пахнет,

Веет мускусом пряным и томным,

Молодые красавцы

Перед входом рядами застыли,

Девы пестрой толпою

Собираются в зале огромном,

И придворные дамы

Свои пышные платья сменили.

А царевна‑невеста

Одеянием новым блистает,

3 Взбиты пышной прической

Благовонные, черные пряди,

Из‑под верхней одежды

Разноцветная юбка спадает.

И горят самоцветы

На ее драгоценном наряде.

Вот послышались в зале

Звуки музыки дивно согласной,

И в кружащемся танце

Цвет лиловый смешался с пунцовым,

И для радостной встречи

Этой царственной свадьбы прекрасной

Мы в счастливое утро

Собираемся в зале дворцовом!

Вернемся, однако, к правителю, который прибыл во дворец Озаренный солнцем. Навстречу ему вышли царицы и придворные дамы, ведя царевну. Остальные пышно разодетые девы и прислужницы тоже сопровождали их. Правитель занял свое место и был в самом благодушном настроении. По окончании церемонии поклонов, совершенных царицами и всеми остальными, государь обратился к царевне.

– Доченька моя! – ласково сказал он. – Желание твое сбылось, тебе посчастливилось встретиться с праведным монахом в тот день, восьмого числа, когда ты кинула свой разноцветный мячик. Приготовления к свадьбе уже завершены. Сегодня как раз наступил желанный срок. Будь готова явиться вовремя на пир, чтобы осушить свадебный кубок. Смотри не опоздай и не упусти счастливый час!

Царевна приблизилась к правителю и повалилась ему в ноги.

– Отец мой, повелитель! – проговорила она, низко кланяясь. – Молю тебя, прости мой тяжкий грех, но позволь все же словечко молвить! Я слышала, что у Танского монаха есть трое спутников‑учеников, страшных и безобразных на вид. Я боюсь встретиться с ними. Умоляю тебя, отец, вели выпроводить их из города, не то от испуга со мной может случиться беда. – Доченька моя, – отвечал ей правитель, – спасибо, что напомнила мне. Я совсем позабыл, что эти трое действительно на редкость безобразны. Сейчас они в дворцовом саду, в беседке Весна. Все эти дни я велел ухаживать за ними, а теперь хватит. Пусть принесут подорожную, и я отправлю их из города. Вот тогда мы и попируем на славу!

Царевна вновь совершила низкий поклон, поблагодарив за милость, а правитель не мешкая отправился в тронный зал и велел пригласить к нему нареченного зятя с его тремя учениками. Все это время Танский монах аккуратно вел счет дням. Двенадцатого числа, еще до наступления рассвета, он разбудил своих учеников, чтобы посоветоваться с ними, как быть дальше.

– Ну вот, сегодня уже двенадцатое… – удрученно проговорил он. – Что же мне делать?

Сунь У‑кун стал успокаивать его:

– Я уже определил, что над правителем нависли темные силы, – сказал он, – правда, пока они не причинили ему вреда. Царевны я еще не видел. Вот если бы она вышла, я сразу же, с одного взгляда, определил бы: настоящая она или нет, а тогда можно было бы начать действовать. Ты только не беспокойся. Нынче нас обязательно попросят покинуть город, и ты соглашайся. Я мигом вернусь, только переменю свой облик, и буду неотступно охранять тебя.

И действительно, пока учитель и его ученики совещались, появились дворцовые чины, ведающие царским выездом и церемониалом, которые передали приглашение. Сунь У‑кун рассмеялся:

– Идем! Идем! – вскричал он. – Наверное, нам сейчас устроят проводы, а наставник наш останется здесь и будет сочетаться законным браком.

– На прощанье нам, конечно, подарят изрядное количество золота и серебра, – начал мечтать вслух Чжу Ба‑цзе. – На эти деньги мы сможем закупить разные вещи для подарков и отправимся восвояси. Я вернусь в дом к своему тестю и вновь заживу со своей зазнобушкой…

– Попридержи язык, – остановил его Ша‑сэн. – Пусть всем распорядится наш старший братец Сунь У‑кун.

Быстро собрав поклажу и коня, наши путники отправились вслед за придворными чинами и прибыли к красному крыльцу у дворца. Правитель принял их и велел приблизиться.

– Подайте мне вашу подорожную, – приказал правитель. – Мы сейчас приложим к ней нашу государственную печать, поставим подпись, а затем вернем ее, чтобы вы могли следовать дальше. Кроме того, вам приготовлено достаточно разных припасов на дорогу. Скорей отправляйтесь на чудесную гору Линшань поклониться Будде. Если раздобудете священные книги и снова будете проходить здесь, получите от меня щедрое вознаграждение. Зять пусть остается здесь, и вы о нем не беспокойтесь.

Сунь У‑кун поблагодарил правителя и велел Ша‑сэну достать подорожную, которую и вручил правителю. Тот прочел ее, поставил печать и собственноручно расписался. Затем правитель взял десять слитков золота и двадцать слитков серебра и передал их Сунь У‑куну в дар. Как вам уже известно, Чжу Ба‑цзе был корыстолюбив от природы. Он поспешил принять этот подарок и спрятал его, а Сунь У‑кун в это время по‑монашески стал кланяться правителю, бормоча какие‑то буддийские изречения. Затем он повернулся и хотел удалиться, но Танский наставник кубарем скатился со своего сиденья, бросился к нему и вцепился в него обеими руками.

– Как же это вы собираетесь оставить меня одного?! – вскричал он, в отчаянии скрежеща зубами.

Сунь У‑кун схватил Сюан‑цзана за руки и, крепко сжав их, подмигнул ему:

– Ты пируй себе на славу, – лукаво произнес он, – а мы сходим за священными книгами и скоро вернемся к тебе.

Танский наставник совсем растерялся: он не знал, верить или не верить своему ученику, и не хотел отпускать его. Придворные, глядя на них, думали, что они и в самом деле прощаются. Наконец правитель пригласил зятя занять свое место на тронном возвышении, а придворным велел проводить его учеников за город. Танскому наставнику ничего не оставалось как повиноваться.

Сунь У‑кун, Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэн, выйдя за ворота, распростились с придворными.

– Неужели мы и впрямь отправимся одни? – спросил Чжу Ба‑цзе.

Сунь У‑кун ничего ему не ответил. Когда они пришли к почтовой станции, смотритель встретил их и провел в помещение. Им подали чай и стали приготовлять еду.

– Вы пока оставайтесь здесь, – сказал Сунь У‑кун, – и старайтесь не привлекать к себе внимания. Если смотритель будет спрашивать вас о чем‑либо, отвечайте ему уклончиво, а со мной не заговаривайте. Я отправлюсь охранять наставника.

Ай да Великий Мудрец! Он выдернул волосок, дунул на него своим волшебным дыханием и воскликнул: «Превратись!». Волосок сразу же превратился в полную копию Сунь У‑куна и остался с Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэном на заезжем дворе. Сам же Сунь У‑кун подпрыгнул в воздух и превратился в пчелку.

Желтых крылышек мерцанье,
В сладком соке хоботок,
В полосатом, легком тельце
Жало острое несет.
То стрелой по ветру мчится,
То садится на цветок,
То в лучах горячих пляшет,
То стремглав летит вперед.
Лучше всех она умеет
Сок цветочный отыскать
И, собрав нектар душистый,
Унести его тайком.
Целый день в трудах проводит
И не хочет отдыхать:
То напрасно суетится,
То колдует над цветком.
День за днем она готовит
Нам густой и сладкий мед,
И не ведает, бедняжка:
Этот мед – не для нее.
Поработает все лето
И среди душистых сот
Нам на память оставляет
Тельце хрупкое свое.

Вообразите себе, с какой легкостью Сунь У‑кун влетел во дворец! Там он увидел своего наставника, который сидел на расшитом стуле по левую сторону правителя. Брови у него были скорбно сдвинуты, а сердце пылало, как раскаленный уголь. Сунь У‑кун подлетел прямо к наставнику и уселся на его головном уборе. Затем он тихонечко подполз к уху своего учителя и прожужжал:

– Наставник! Я здесь. Не грусти и не печалься.

Эти слова слышал только Сюань‑цзан, никто из присутствующих, конечно, ничего не подозревал.

Услышав голос Сунь У‑куна, Танский монах почувствовал душевное облегчение. Вскоре явился начальник внутреннего дворца и пригласил государя на пир.

– Десять тысяч лет тебе здравствовать, великий государь! – молвил он. – Сейчас во дворце Вещей сороки начнется свадебный пир. Матушка‑царица с царевной уже там. Они изволили просить тебя, государь, пожаловать со знатным гостем.

Государь был беспредельно рад и весело отправился на пир со своим нареченным зятем.

Вот уж поистине:

Любил цветы владыка легковерный,
Но претерпел от них одно лишь горе.
Взяло раздумье Танского монаха,
А думы скорбь в нем породили вскоре.

О том, как Танскому наставнику удалось избавиться от напасти и покинуть дворец царевны, вы узнаете из следующей главы.