Некрасова здесь молоток…
О.Мандельштам
Как-то удосужило меня купить дом в заброшенной деревне мценского района орловской области, километрах в тридцати к югу от поместья Тургенева, Спасского-Лутовинова. Нет, не помещичью усадьбу, не виллу и не коттедж. Так, крестьянскую лачугу, которую продала мне по случаю одна знакомая. Пришлось приложить усилия, чтобы оформить новое владение «по последнему слову закона», в соответствии со всеми правовыми достижениями перестройки и демократии. Иначе говоря, зарегистрировать своё право на собственность.
#img_left#Выделил я под это мероприятие два дня на поездку из Москвы в Орёл, где живёт моя знакомая, и Мценск, где находится районная администрация. В первый день мы оформили договор купли-продажи у нотариуса и взяли справку в сельсовете об отсутствии прописанных в доме. Это было легко. Во второй день мы приехали в 9 часов утра в палату по регистрации недвижимости г. Мценска, чтобы занять очередь и попасть на приём, назначенный с 15 часов. Мы были восьмые в очереди. Забегая вперёд скажу, что после нас очередь выросла до тридцати человек. Весь день мы простояли на лестничной клетке учреждения перед закрытой дверью, за которой чиновники занимались своим делами в неприёмные часы. Время от времени кто-то появлялся из-за закрытой двери и, абсолютно не обращая внимания на томящихся на ногах пенсионеров и на всю толпу, проходил мимо, хотя там, во внутренних коридорах было много лавок и стульев. Я читал книгу, остальные разговаривали или просто смотрели в никуда, терпеливо выжидая, одолевая время терпением. Вспомнился Некрасов, его заунывные ноты, «Размышления у парадного подъезда»:
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектёры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает "трам-трам",
А иные просители плачут.
Подъезд, в котором мы стояли, был вовсе не пышный. Типичный советский подъезд – перила, масляная краска, бетонные ступеньки и, диссонансом, – пластиковый стеклопакет, как окно в новый капитало-правовой мир. В какой-то момент пришёл слесарь чинить трубу, одну из вечно-протекающих труб, приставил лестницу, открыл чердачный люк, и оттуда высыпалась куча голубиного помёта. Уборщицу не нашли или вообще никто из чиновников не побеспокоился искать – сама придёт в положенное время. Посетители толпились, потихоньку отгребая ногами помёт в сторонку. В 15 часов заветные двери отворились. Все зашли внутрь и сели на лавки. Маленький прилив радости и надежды всколыхнул публику. Но не тут то было: привезли какую-то мебель и стали носить по коридору. Людей попросили уйти с лавок, чтобы не мешали. Все снова выстроились у стеночки, чувствуя некоторую неловкость, как незваные гости, которые мешают тихой и счастливой жизни хозяев, болтаются под ногами. Я представил себе Тургенева Ивана Сергеевича, решившего прикупить себе деревеньку и по этому поводу смиренно стоящего у стеночки в коридорчике мценской администрации, каким-нибудь двадцать восьмым по списку.
Наконец-то нам повезло. Простояв полтора часа, мы попали в самую заветную комнату. За нами захлопнулась дверь, и вся очередь осталась позади, в коридоре, распластанная вдоль стеночки, по другую её сторону. Поскольку приёмные часы были с 15 до 19, работало три окна и на каждую сделку тратилось около часа, то владеющие арифметикой легко бы прикинули, что в день может быть принято 12 человек, и остальным надеяться не на что. Но эти «остальные» люди всё равно на что-то надеялись – или не умели умножать. Они привыкли надеяться, ждать. Это было потрясающее смирение и терпение мула, что-то народное, врождённое, наше судьбоносное, о чём пишет Некрасов:
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: "Суди его бог!",
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами…
Наши документы обрабатывали полтора часа. Молодая девушка очень кропотливо возилась с какой-то сложной компьютерной программой, вбивала длиннющие кадастровые номера, распечатывала какие-то таблицы и справки, с нарочитым вниманием и уважением к каждой цифре и букве. В общей сложности мы заполнили восемь заявлений при помощи работницы, подсказывавшей где и что вписывать, и оплатили шесть разных квитанций с пошлинными сборами. Рядом стояли три пожилых деда – братья, сопели и переминались, как медведи, с трудом справляясь с шариковой ручкой; на их неразборчивые каракули снисходительно ругалась работница. В какой-то момент ворвался маленький обезумевший мужичок и стал в отчаянии умолять его принять, потому что в коридоре его старому отцу стало плохо. За ним просочилась часть толпы, истерзанная долгим ожиданием, и принесла с собой дух беспокойства и волнения. Чиновницы холодно приказали всем выйти вон и не мешать работать, отказываясь отвечать даже на короткие технические вопросы. Для них это была толпа, полностью зависимая и послушная, какая-то чужая толпа из другого мира. Никто из чиновников не вышел и не обратился с сочувствием, не посоветовал идти домой, прийти в другой день, не подсказал прекратить безнадёжное ожидание.
Впрочем, что ж мы такую особу
Беспокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу? –
Безопасней… Еще веселей
В чем-нибудь приискать утешенье…
Не беда, что потерпит мужик:
Так ведущее нас провиденье
Указало… да он же привык!
А ведь в коридоре были те, которые – соль земли, ради которых сам Бог прошёл через крест – крестьяне из окрестных деревень, бабки, неграмотные в законах – в тех законах, которыми так гордится наша законодательная власть. Эта кесарева власть, давшая законы и стабильность, ощетинилась своим оскалом, открыла пасть коридоров своих чиновничьих учреждений. И люди видят этот ужасный оскал, но почему-то обреченно идут в пасть, как кролики в удава. Их убедили, заразили, и зачем-то всем понадобилось право на собственность. Каждый сарай должен быть измерен, описан, вычерчен и пронумерован.
Людям дали иллюзию права. Лачуги, которые в древней Руси охраняли топором, теперь как будто можно охранить бумагой. Можно завещать. Людям дали иллюзию, что, когда их не станет, их воля, воля их завещания будет действовать на земле. Что останется этот стабильный мир, эти прочные законы, эти портреты вождей. Нас привязали к этой земной иллюзии правом на собственность. Нас вернули в Древний Египет или Древний Рим. Нам внушили, что наши тени, наши двойники после смерти будут блуждать вокруг приватизированных лачуг. Это сделало государство, одно из самых лицемерных и демонических государств, которое одной рукой ласкает и прикармливает христианскую церковь, а другой – вводит самые антихристианские законы, создавая самый холодный, страшный и дьявольский из миров.
Чиновничий мир исключает человеческое, личностное отношение к «просителю». Личностное и человеческое начинается только после взятки. А там, где люди превращаются в человеческий поток, они утрачивают вес, внешний вид и человеческую суть – так видят их винтики этого огромного механизма. И им без разницы, будет ли это безликое месиво размазано по стульям в коридоре, нанесено на стены вместо обоев или протекать мимо крохотного окошечка, лишь бы эта шевелящаяся смесь не выходила за рамки своей роли неодушевлённой толпы, не претендовала на что-то человеческое.
Я возвращался домой и думал об этом, о бессмысленности самого права на собственность, о том, через какие мытарства приходится проходить, чтобы получить это право. И ещё – почему такой великий писатель Тургенев остался так далеко в стороне от сердец своих потомков-земляков. Теперь это позади, все эти люди остались там, в маленьком Мценске. Ясно одно: мы выдумали ужасный мир и ужасные законы, и по чудовищной ошибке возносим за это хвалу какому-то президенту, хвалу за наше стабильное будущее, где нас не будет. Будущего в нашем обычном понимании не будет вообще. Все уйдут туда, откуда ещё никто не возвращался. Это – главное. Задумайтесь об этом. И послушайте, как стучит молоток Некрасова. Это молоток забытой правды.
